Журнал Русская жизнь - Девяностые (июль 2008)
Выяснилось, что ничего особо страшного в сетевом маркетинге нет. То есть, вообще ничего страшного нет. Бизнес как бизнес, не лучше и не хуже других. Не мошеннический (хотя под видом MLM-компаний частенько действуют мошенники, строители «пирамид»). Если не вдаваться в детали (а их довольно много), общая идея такова: человек (дистрибьютор) потребляет те или иные продукты, распространяемые MLM-компанией (чаще всего - биодобавки и косметика) и привлекает к потреблению этих же продуктов других людей, любых, на свое усмотрение. С общей суммы закупок, сделанных группой привлеченных участников, дистрибьютор получает определенный процент. Для участия в системе необходимо каждый месяц закупать продукцию на определенную сумму (для начинающего - обычно небольшую, иногда граничащую с символической). Когда общая сумма закупок группы достигает заранее оговоренного уровня, дистрибьютор, возглавляющий группу, получает следующий ранг, а его процент увеличивается. Привлеченные участники, в свою очередь, могут привлекать других людей. Еще можно, при желании и способностях, торговать продукцией компании (для этого требуется соответствующее юридическое оформление). Вот, собственно, и все. Повторюсь, ничего страшного. Ну, разве что для преуспеяния в этом деле требуются некоторые специфические качества - повышенная общительность, пониженная стеснительность, готовность постоянно делать окружающим коммерческие предложения. Иногда конкретное воплощение этих качеств бывает не особенно приятным. Но, с другой стороны, большой вопрос, являются ли слишком приятными качества, необходимые, допустим, обычному менеджеру. Или риэлтору.
Однако российскому сетевому маркетингу с самого начала не повезло с первооткрывателем. Так получилось, что «Гербалайф» (компания Herbalife International) оказалась первой MLM-компанией, появившейся в России. Это было в самом начале 90-х. Вернее, сама компания поначалу была как бы и ни при чем: у нее не было здесь никаких официальных структур, привезти сетевой маркетинг в Россию было личной инициативой нескольких израильских дистрибьюторов «Гербалайфа» из числа советских эмигрантов. Гербалайфщики моментально опустили имидж MLM не то что ниже плинтуса, а до отрицательных величин. Методы работы были на грани варварских: шумные, с оттенком истеричности, презентации в больших залах, рассказы со сцены об «историях успеха», призывы типа «используй свой шанс здесь и сейчас»… Большинство гостей этих презентаций плевались и уходили, но многие не уходили и не плевались, а, наоборот, подписывали дистрибьюторские соглашения. Всех вновь вступивших сразу начинали склонять к закупке продукции (смеси для похудения) на несколько тысяч долларов с тем, чтобы сразу получить ранг «супервайзера». Отбить вложенные деньги предлагалось через привлечение других легковерных, готовых принести свои тысячи. Люди покупали горы коробок с «чудесным препаратом», потом эти горы годами пылились на антресолях или в гаражах… Некоторым удалось отбить, выйти в прибыль, а кое-кому - серьезно разбогатеть. Большинство же свои деньги потеряло. Многие брали тысячи долларов в долг под дикие проценты, закладывали квартиры, теряли их. Известны случаи самоубийств на почве провала гербалайфовских карьер…
В последефолтную эпоху все это сошло на нет. MLM-бизнес относительно цивилизовался, на рынке появилось множество компаний, и наших, и иностранных, которые работали сугубо законными методами. Но репутация у сетевого бизнеса по-прежнему, мягко говоря, не блестящая - сказывается гербалайфовское прошлое. Так сказать, родовая травма. Не забыл еще народ круглые белые значки «Хочешь похудеть…» и, наверное, не скоро забудет…
Наконец появился автобус.
- Ну, Коля, давай, счастливо. Ты, в общем, думай, думай. Кумекай. Мое предложение в силе.
- Ну ты опять за свое… Я же говорил тебе уже сто раз.
- Ничего, ничего. Созреешь, никуда не денешься. Я тебе в понедельник позвоню. Буду обзванивать список знакомых, и тебе в первую очередь звякну. А ты думай. И особенно подумай о том, что я тебе сегодня говорил про цель. Цель - это главное! Цель - великий менеджер!
Николай махнул рукой и направился к автобусу. Мне тоже надо было на этот автобус, и я пошел за ним. А человек со значком и толстым кейсом остался на остановке.
Автобус вырулил на почти пустую Волоколамку. Николай покосился на меня и пробормотал:
- Он сумасшедший…
И матерно выругался.
Дмитрий Быков
Два пе
Петрушевская и Пелевин: певцы конца века
I.
В девяностые годы русская литература вместо предполагаемого расцвета пережила серьезный упадок. Это было связано со многими обстоятельствами, в том числе с необходимостью выживать, - однако такая необходимость не помешала в двадцатые ни Платонову, ни Булгакову, ни Пильняку, не говоря уж про Бабеля с Зощенко. Несмотря на всю типологическую близость постреволюционных двадцатых и постперестроечных девяностых, между ними было существенное различие: великую прозу двадцатых (лучшие поэты после 1923 года почти одновременно замолчали либо зафальшивили) писали люди, воспитанные Серебряным веком. Их стартовый уровень был выше, представления о добре и зле - тверже; цинизм никогда не способствовал появлению качественных текстов, хотя бывает хорош при их раскрутке. Литературу девяностых создавали люди, растленные опытом конформизма и двоемыслия, а иногда - котельного подполья. Все это не способствует свежести красок и размывает авторскую позицию. Наконец, к услугам писателей двадцатых годов была куда более увлекательная реальность, способная иногда вытянуть на уровень шедевра и такую посредственную в литературном отношении вещь, как «Чапаев». На серых страницах этого романа лежит отблеск мирового пожара, герои его - полубоги. О девяностых не напишешь ничего подобного: Гражданская война остается «той единственной гражданской», формой самоистребления нации в припадке послереволюционного разочарования (Omnia animalia post revolutio opressus est), но одно дело - самоистребляться за идеи, и совсем другое - за бабло. Можно, конечно, романтизировать и блатных - тем более, что у них свои комиссары и психические атаки, - но один из героев этой статьи был прав: из Пустоты Чапаева не сделаешь. От русской прозы девяностых уцелело очень немногое. Честь русской литературы в это время по-настоящему поддерживали всего два писателя, чьи фамилии начинаются одинаково.
Когда- то герой Стругацких предупреждал: «Разрушить старый мир, на его костях построить новый -это очень старая идея. Ни разу пока она не привела к желаемым результатам. То самое, что в старом мире вызывает особенное желание беспощадно разрушать, особенно легко приспосабливается к процессу разрушения, к жестокости и беспощадности, становится необходимым в этом процессе и непременно сохраняется, становится хозяином в новом мире и в конечном счете убивает смелых разрушителей. Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!» Это действительно самый верный рецепт - по крайней мере в таком разлезающемся по швам мире, который описан в «Гадких лебедях» и в котором жила Россия накануне перемен. Для двадцатых годились и более радикальные рецепты: «И ныне, гордые, составить два правила велели впредь: раз - победителей не славить, два - побежденных не жалеть». Эта позиция Ходасевича - не скажу, чтобы стопроцентно плодотворная, но цельная, - могла еще сработать в России послереволюционной; но в России постперестроечной ее надо было скорректировать. Жалеть побежденных, поскольку в их число автоматически попала вся страна, причем жалеть страстно, надрывно, до слез, чтобы хоть до кого-то достучаться. Что касается победителей - «не славить» их теперь уже мало. Их надо уничтожать, размазывать тонким слоем; ирония и жалость трансформировались в сардоническую насмешку и слезную сентиментальность. Поскольку совместить такие крайности в одном лице крайне сложно (удавалось, пожалуй, Гоголю да Зощенко, и оба заплатили за это душевным здоровьем), - в девяностые эта необходимая писательская ниша поделилась на две. Роли исполняли Виктор Пелевин и Людмила Петрушевская.
II.
У них много общего на внешнем, бытовом уровне: полный отказ от интервью и общения с поклонниками (Пелевин сделал несколько исключений после перехода в «Эксмо», Петрушевская один раз сходила на ток-шоу Шендеровича на «Свободе» и периодически выступает с творческими вечерами). Несомненный артистизм (вышедшее на пластинке авторское чтение Пелевина тому порукой, а как читает свои рэпы Петрушевская - слышали многие). Оба начинали со стихов (Петрушевская пишет их и сейчас, называя «строчками разной длины») - но это примета почти всех серьезных прозаиков. Оба известны замкнутостью, экстравагантностью и амбивалентным отношением к советскому прошлому, что выдает глубокие и незажившие детские травмы. Впрочем, «амбивалентность» - не совсем то слово. В общих чертах их реакция на девяностые годы выражается простой фразой: было плохо, а стало хуже. Или, как заметил Пелевин: «Главное ощущение от перемен одно: отчаяние вызывает не смена законов, по которым приходится жить, а то, что исчезает само психическое пространство, где раньше протекала жизнь. Люди, которые годами мечтали о глотке свежего воздуха, вдруг почувствовали себя золотыми рыбками из разбитого аквариума. Так же как Миранду в романе Фаулза тупая и непонятная сила вырвала их из мира, где были сосредоточены все ценности и смысл, и бросила в холодную пустоту. Выяснилось, что чеховский вишневый сад мутировал, но все-таки выжил за гулаговским забором, а его пересаженные в кухонные горшки ветви каждую весну давали по нескольку бледных цветов. А сейчас меняется сам климат. Вишня в России, похоже, больше не будет расти».
