Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2005 #8
И снова обращусь к М. А. Шолохову. В том же 1965 году шестидесятилетний писатель беседовал у себя в Вёшенской со школьниками-станичниками (он встречался с детворой регулярно — потому что любил). И на вопрос: "Подвиги можно было совершать в годы гражданской и Отечественной войн, а сейчас для этого какие возможности?" — Шолохов ответил кратко и ёмко: "Хорошо прожить жизнь с пользой для общества — это тоже подвиг… Война — разрушительница, а вот трудовой подвиг — это подвиг созидания. Хорошо учиться — это тоже подвиг. Вот так-то, ребятки".
…Вот так-то, Алина. Согласен: екклезиастова мудрость (время разбрасывать камни, время собирать камни) неопровержима. Но ведь как её повернуть: когда надо собрать волю в кулак и совершить подвиг — и когда "кропотливо и прочно строить дальнейшую счастливую и спокойную жизнь"? Вот коренные вопросы бытия человеческого, и юная Алина, как и подобает юности, бесстрашно задаёт их себе и другим.
К сожалению, толкование ею будущей доли человека с "мёртвыми глазами" не кажется мне ни юношески максималистским, ни объективно заданным самим ходом рассказа о жизни героя. Тут Алина явно выказывает несамостоятельность, тенденциозность своих суждений — возможно, от некритического усвоения антисоветской пропаганды. Что делать, живём в эпоху "плююрализма", как горестно пошутил однажды мой друг поэт Егор Исаев.
В самом деле: Соколов в 1946 году, во время встречи с автором рассказа, уже стал "обычным человеком" и мечтал, конечно же, не о подвигах, а о том, как изменить к лучшему свою трагически не заладившуюся жизнь. Ему это счастье — "просто… побыть наедине с собой" — и даром не нужно. Сдаётся мне, что не случайно ни Алина, ни её друзья "не заметили" в рассказе Шолохова страницы, где с такой покоряющей силой автор описывает простую и столь счастливую довоенную жизнь Соколова, его спокойную, "обыкновенную" и потому столь нежную, красивую любовь к жене и детям своим. Ни о каких подвигах, тем более об одиночестве, и не думалось тогда ему ни во сне, ни наяву… Вот почему Соколов без раздумий прижал к своему сердцу Ванюшку, столь же одинокого и несчастного, как и он сам. Пусть и выдав себя за его отца.
Сказано поэтом: "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман". Эти слова я отнёс бы (пусть с некоторой опаской) ко всему искусству социалистического реализма, недостатки коего были своеобразным продолжением его достоинств. Андрей соврал, что он отец Ванюшки. Но именно в этом "возвышающем обмане" — верный путь к счастью. Простому человеческому счастью.
…Должен сказать в заключение, что меня наповал сразили заключительные слова Алины: "Если только его после войны не посадят "за измену Родине", за которую он проливал кровь".
Голубушка Алина! Я хорошо знаю, кто внушил тебе это. Ведь даже в канун 60-летия Победы один за другим гоняли по телевизору кинофильмы, якобы раскрывающие, наконец, "всю правду" о минувшей войне. "Московская сага", "Штрафбат"… долгий, долгий перечень обмана под видом правды. Обмана, не возвышающего, но унижающего нас и наше историческое прошлое. Ты смотрела или читала "Сагу", дитя моё? Да это же сплошь наглое, злобное и бездарное враньё, коктейль из домыслов, версий, слухов, сплетен — и, главное, никакого чувства ответственности за сказанные слова или отснятый телекадр. Свобода, давно сползшая по наклонной в трясину безнаказанности и цинического хамства…
"Если не посадят за измену…". Ну каким ветром это предположение навеяно? Да, сотни и сотни тысяч военнопленных прошли строгую "фильтрацию" в органах МГБ: был ли предателем или не был? служил фашистам или не служил? Наверное — и даже наверняка — не обходилось здесь без ошибок и излишних строгостей. Вот мой дядька, Пётр Ильич, попал в плен в 41-м, а вышел на волю только весной 49-го года. Я точно знаю, что его, не найдя компромата, "на всякий случай" сослали на Урал, в город Молотов (ныне Пермь), где он пробыл в ссылке пять лет. Но ещё при жизни Сталина он вернулся домой и плотничал в родном Черногубове под Тверью до скончания своих дней. Я не раз пытался спросить его — зря или не зря "впаяли" ему пятилетнюю ссылку. Он только усмехался и говорил: "Могли и больше отвесить…". Не любил говорить о плене. Стыдно — и это чисто по-русски.
Потом пришла новая крайность — героизация реальных и мнимых подвигов военнопленных в фашистских лагерях. Оно, кстати, было очень важно для "размораживания" истории, для её приближения к истине. Однако была уже в середине 50-х (именно тогда написана "Судьба человека") и другая, подспудно антисоветская линия не просто "героизации плена", а дегероизации народной, Отечественной войны. Тогда, почти полвека назад, поэт писал:
…И подменяют постепенно
Бессмертье не пошедших в плен
Трагедией военнопленных.
К несчастью, это предостережение сбылось… А что касается "измены Родине", то в ГУЛАГ попадали в основном действительно предатели и фашистские прихлебатели. Советую внимательно смотреть передачи ТВ о Прибалтике и Западной Украине. Вам этот культ бывших эсэсовцев ни о чём не говорит?
И наконец последнее. Храбрые девятиклассники запросто обращаются с шедевром Михаила Шолохова, "награждая" его искренними эпитетами. Но, ей-Богу, меня не покидает ощущение… нет, не легкомыслия, но неглубокого (за редким исключением) проникновения моих "сочинителей" в художественную ткань рассказа "Судьба человека". Говорю это вовсе не в укор. Нет! Родниковая чистота шолоховского слова обманчиво кажется именно неглубокой, легко постигаемой. Такое ощущение, словно стоишь на зимнем прозрачном и толстом льду Байкала. Стоишь — и всё кажется таким близким, а под ногами — совсем рядом, рукой подать — плавают знаменитые байкальские омули. Так что не только они, мои юные собеседники, но и солидные дяди и тёти частенько "попадались" на этой кажущейся простоте. Не отсюда ли такая необъяснимая нелюбовь к Шолохову у многих чуждых России литературоведов, филологов, писателей? Они завидуют ему — но многие честно не понимают, откуда всё это взялось в обыкновенном донском станичнике. Кому угодно простят "простонародное" происхождение таланта — но непостижим для них истинно народный гений…
Завершить же свои раздумья я хочу замечательными, будто вчера написанными стихами видного русского советского поэта Михаила Дудина (с ним тоже нередко пересекались наши жизненные дороги). Посвящены они Неизвестному солдату. Русскому солдату.
Я всей жизнью своей виноват
И останусь всегда виноватым
В том, что стал неизвестный солдат
Навсегда неизвестным солдатом.
И в сознании этой вины,
Собирая последние силы,
Я стою у старинной стены,
У его беспощадной могилы.
И гудят надо мной времена
Дикой страсти войны и разрухи.
И погибших солдат имена
Повторяют святые старухи.
Чудо жизни хранят на земле
Смертным подвигом честные люди.
Но грядущее мира — во мгле,
Но печальная память — в остуде.
И тоска мою душу гнетёт,
И осенние никнут растенья,
И по мрамору листья метёт
Оскорбительный ветер забвенья.
В наших ли силах воспрепятствовать агрессии "ветра забвенья"? Не выметет ли он из русских сердец светлую Память о Победе, о тех, кто до неё не дожил? Ребята из 9-го "Б" укрепили мою убеждённость в том, что — в наших силах!
"…Дело прочно, / Когда под ним струится кровь"
КОНСТАНТИН СМОРОДИН. ВЗЯЛИ ОНИ НАС ИЛИ НЕТ?
Иду вдоль железнодорожных путей по гравию, справа — овраг, шоссейка, домишки деревенские, слева — по другую сторону — перелесок. Если насквозь пройти — поле, дальше — холмы, пологие склоны которых сплошь поросли полевой клубникой. Вид с холмов открывается дивный: бежит вниз просёлочная дорога, петляет по равнине река Исса, одна из самых чистых в Мордовии, повсюду — живописные купы деревьев, деревеньки вдали, небо необъятное, синее, лёгкие тени облаков бегут по траве. И всё так просторно, ярко, откровенно-пронзительно. Стоишь на вершине холма — глядишь: вот она, моя земля… По тропинке вон люди торопятся, мои земляки… Долго душа хранит эти мгновенья, живёт этим простором в бессолнечные зимние дни.
Иду вдоль путей. Уже виднеются водонапорная башня и приземистый вокзальчик. А мимо — товарняки грохочут: цистерны с бензином и вагоны с лесом. Налетит тяжёлый состав, обдаст горячим вихрем, сотрясёт землю — и мимо. В ы в о з я т! Вычерпывают недра, рубят лес, волокут из страны, будто нет у неё завтра, нет детей, нет внуков — и некому будет бродить по этим тропам, обрабатывать поля, купаться в реках, глядеть с холмов вдаль… Занозой вошёл в душу странный вопрос: взяли о н и нас уже или нет? Они — чужие, может быть, и русские по крови, но желающие жить не в России, а в "золотом миллиарде" и потому переставшие быть русскими.
