Петр Мультатули - Противостояние «Утомленным солнцем». Кто и зачем ведет войну с фильмами Никиты Михалкова
Вот именно этих пронзительных, проникающих насквозь образов и эмоций в картине Никиты Михалкова столь много, что они образуют дышащую ткань, особое пространство. И удивительно мощно каждая из трех частей пропитана верой – в себя, в семью, в Родину, в Бога. Вера, проходящая испытания огнем и мечом, макрокосмос – Страна Советов, и микрокосмос – человек своей страны. Проверка силы духа искушениями, мытарствами, хождением по мукам. Причем эта хроническая проверка духа окружает всех и повсюду постоянно, независимо от того, в какое мы живем время. Невидимая война призрачного фронта, зашифрованная в самом человеческом существовании, в относительно мирные нынешние годы, вероятно, не так очевидна, не бросается в глаза, однако ей нет ни конца, ни края. Но об этом чуть позже.
Трансцендентные ипостаси христианской Троицы проявляются в картине «Утомленные солнцем» от первого до последнего кадра на языке символов; так измеряются пределы не разума, но души и сердца. Если и то, и другое зачерствело, обмельчало – посмеются над немецкой задницей и миной-спасительницей, над пафосным пулеметчиком-меломаном и пресловутым комариком, ненавязчиво решающим судьбы государств. Посмеются потому, что привычка делить мир на важное и неважное, нужное и ненужное, свое и чужое слишком прочно уже укоренилась на клеточном уровне. Потому что идея Единства всего сущего очень заманчива, но неудобна, ведь тогда лишаются смысла знакомые лозунги «кто не с нами, тот против нас». Осознать свое тождество с комаром, принять кровного врага таким, каков он есть, увидеть глубинную целостность происходящего вокруг – здесь нужно недюжинное мужество. Но слишком страшно тем, кто привык к болотному, потребительскому комфорту в век деградации и обесценивания чистых идеалов, в годы, когда стремительно происходит подмена искренности чудовищной фальшью.
Комдив Котов, Митя Арсентьев, все большие и маленькие герои фильма проходят свою личную Голгофу, свой индивидуальный путь к Единому Целому. Первая часть трилогии – своеобразная обитель Отца, надежная каменная стена, наполненная светом, залитая сиянием. Внутренняя, домашняя родина Котова, вещь в себе, защищенная теплотой и уютом семейного очага. Обитель, уже находящаяся под угрозой, но еще твердая и крепкая, основательная, вечная, словно река, неторопливо несущая лодку. И вот к этой реке, к этой хрупкой гармонии и будет возвращаться Котов постоянно, как к собственному символу веры – сквозь взрывы и танковые атаки, сквозь безумные приказы и ненависть, сквозь холод, отчуждение и предательство. И шаровая молния в финале первой части обозначит только начало пути, но не тронет пока. Лишь явится ненадолго, обдавая жаром фотографии родных и близких. И портрет Сталина не на алом, но на кровавом уже фоне станет одним из первых вестников надвигающейся беды, того дня (или секунды?), когда точка равновесия будет пройдена навсегда.
Во второй части опаленным станет все: уже не одинокой молнией, но великой грозой. Стремительно вырванными за пределы знакомого устойчивого мира окажутся и Котов, и Митя, и Надя, и миллионы людей, чьи имена сотрутся внезапно и беспощадно огненным вихрем войны. Обитель Сына – обреченность страданий, добровольная жертва и отчаянный подвиг – вся вторая часть натянутой струной прозвенит на пределе человеческих сил. Недобрый демонический взгляд вождя, потемневшее над деревенским сараем небо (словно сам воздух потемнел, сгущаясь ужасом), невыносимые крики сжигаемых заживо… Здесь своя атмосфера, но уже не из света сотканная, а сплетенная из грязи, смерти и боли. И мерцающая в полумраке разрушенного храма икона словно предупреждение: держись, комдив, это еще не конец. У тебя еще есть надежда (и Надя), еще есть, за что зацепиться, что вспомнить – маленький островок твоего прежнего мира посреди бушующей стихии. Твоя серебряная река из прошлого.
Но третья часть картины – обитель Духа, и самое суровое испытание, способное сломить даже стальную волю, закаленную противостояниями. Когда один на один оказываешься с… пустотой. Когда видишь до слез знакомый дом, свою крепость, свою собственную Цитадель – но его на самом деле больше нет. Когда стоишь на берегу реки, о которой в адском чаду видел радужные сны, – а она другая. И Котов, на белом коне догоняющий утраченное, уже знает, что догонять ему нечего; только вот знать и принять не одно и то же. Его единственный смысл, последняя соломинка жизни полностью теперь концентрируется на потерянной дочери – и пусть война продолжается, пусть, как в любой русской сказке, нужно выполнить невозможное, лишь бы эта ниточка не оборвалась…
Женщина, пережившая ленинградскую блокаду, сказала однажды, что сейчас – страшнее, чем тогда. Тогда была идея. Было единство как национальная суть, было ясно, за что и зачем. Сейчас, при видимом благополучии все рассыпается и трансформируется в уродливую шутовскую маску, лишенную истинных чувств и эмоций. Мир-перевертыш. Мир бирюлек, завернутых в яркий фантик. Трилогия «Утомленные солнцем» – не ответ, но вопрос: «Во что верите ВЫ»? «Что делаете ВЫ, здесь и сейчас»? Самое время об этом задуматься.
Автор: Александр Кукушкин
На «Цитадель» мы ходили вдвоем, с папой. То есть вообще вдвоем – в зале, рассчитанном на сто человек, кроме нас, никого не было. Это в пятницу второй недели проката, в семь вечера, в накрапывающий дождь, и это на Михалкова. Два человека в зале.
Как в музее.
Там ведь не бывает много людей. Пробегут классом шумные школьники, пощелкают вспышками иностранцы, поулыбаются друг другу парень с девушкой, провинциальный художник повздыхает над чужой удачей, и все. Опять тишина. И шедевры по стенам.
«Цитадель» прекрасна.
Это по-настоящему большое кино, которое надо смотреть на большом экране, но это тот фильм, который хочется смотреть один на один. Авторское кино невиданного размаха. Оно нисколько не предназначено для кинотеатра с его толкотней, светящимися мобильниками и жующе-зевающими завсегдатаями. Завсегдатаи это поняли и на фильм не пошли. А пошли мы.
На нас удивленно хлопала глазами продавщица билетов, с трудом собирая сдачу из пустой кассы; человек у входа в зал сразу закрыл за нами двери, и кто-то в аппаратной раньше времени запустил проектор – все они знали, что больше людей не будет. По музеям не ходят толпы.
Даже если в этих музеях выставляются Репин, Сислей или Михалков…
СМОТРЕТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО!
Трилогия «Утомленные солнцем»
Автор: Гордеева Валентина
Трилогия «Утомленные солнцем» восхищает своей пульсирующей музыкальностью, ее всю пронизывают нити забытых мотивов, вызывающих ностальгическую боль. Орнаментом звучит танго «Расставание» в исполнении известного в предвоенные годы оркестра Александра Цфасмана и певца Павла Михайлова на слова Иосифа Соломоновича Альвека. Текст Альвека разил в самое сердце, пластинка с танго «Расставание» вызвала неистовый, фантастический спрос. Три завода – Ленинградский, Апрелевский и Ногинский – долго не могли удовлетворить тот спрос. И вскоре танго звучало в каждом дворе. Однако, несмотря на народную любовь и признание, а во многом и благодаря ей, идеологи от советской песни развернули кампанию по борьбе с «буржуазностью» и «пошлостью» в песенном творчестве, а популярный текст Альвека стал образцом этой самой «пошлости» и «буржуазного разложения». Иосиф Соломонович был исключен из групкома поэтов, его вычеркнули из всех списков на оплату, не посмотрев на то, что у Альвека были жена и трое детей. Вскоре началась война, голод, а у поэта ни работы, ни продовольственных карточек. Выбора у Иосифа Соломоновича не было, он пошел к известным писателям с просьбой подписать письмо о восстановлении его в групкоме, но так и не найдя поддержки, бросился с последнего этажа в пролет лестницы. Он был одной из миллионов забытых жертв, утомленных солнцем революции. «Очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно». А. П. Чехов. «Крыжовник»
Первая картина «Утомленные солнцем» переносит нас в потрясающий дом. В этом доме скрипучие полы, круглый сервированный стол на веранде, покрытый кружевной скатертью, залитые солнцем комнаты, развешанные по стенам семейные фотографии. Люди в этом доме носят белые одежды, смеются, пьют чай, читают газеты и ничего не боятся, хотя за окнами предостерегающий 1936 год. Мы видим Всеволода Константиновича, который, читая газету «Правда», спорит с кричащими красными заголовками, смеется над смешными и страшными словами о том, что «признание – мать правосудия», гордится тем, что во время чистки в университете удержался на кафедре, наивно утверждает презумпцию невиновности, с тоской вспоминает о «Вишневом саде», то есть говорит все то неуместное, о чем в ином доме побоялись бы даже подумать. Герои как будто отчуждены от той эпохи, в которой они живут, они словно не слышат ее и не видят. И чем дольше мы находимся в этом доме, тем резче ощущаем, что это тот самый много раз виденный чеховский дом с мезонином, немного изменившийся за 40 лет. Поэтика чеховской драматургии, когда одни пьют чай и разговаривают, а у других рушатся жизни, поэтика скрытого трагизма соединят две абсолютно разные эпохи, чеховскую и сталинскую, необъяснимым ощущением неминуемо и неотвратимо надвигающейся катастрофы.
