Николай Лесков - Статьи
Из всего сказанного видно, что г. Скуратов считает доступность и дешевизну высшего образования для всех классов вредною, ибо она развивает в людях стремление к усвоению себе права привилегированного сословия, и потому он находит позволительным сделать это образование менее доступным. Мы смеем с ним не согласиться.
Зная английскую и немецкую организацию учебной части, мы находим, что для нас ни та, ни другая не годятся. “Times” или, пожалуй, его русский корреспондент вовсе не так опрометчив в своих суждениях об отношении нашего общества к учебным учреждениям, как это кажется г. Скуратову и почтенному журналу, в котором напечатана его настоящая статья. Мы не можем желать, чтобы университетское образование обходилось дороже, и всякий цене для получения этого образования положительно отвергаем. Вот наши основания:
“Прообразы пролетариата на земле русской”, как выразился г. Лесков в приведенной г. Скуратовым статье, к несчастию, действительно существуют, но “явление это существует таким образом, что его самобытность непосредственно отрицается” Пролетариат этот явился у нас только частию вследствие “несоразмерности воображаемого общественного положения с действительным”, а главным образом его устроили другие причины, которых нет ни в Англии, ни в иной стране пролетариата, и общество наше здесь виновато только пассивным образом. Пролетариат чиновный создан весьма понятным стремлением заслужить себе известный чин для того, чтобы иметь известное положение в обществе, а главное, уйти от тягостей, лежащих на податных сословиях. Это произвело тот страшный наплыв людей в службу, который наконец произвел “русских людей, состоящих не у дел”, то есть русских пролетариев, неспособных ни к чему, кроме службы, и оставленных без службы. Это прямое следствие сословных привилегий, к которым каждый человек склонен стремиться, если привилегии эти обещают ему какие-нибудь выгоды в его быте.
“Умственных продуктов”, которых, по наблюдениям Риля, Германия производит более, нежели сколько она может потреблять, наша страна в таком количестве не производит. У нас положительно нет почти людей образованных, а есть люди, имеющие право служить за то, что они учились. У нас не только в уездных, но даже и в губернских городах люди с университетским образованием встречаются довольно редко, а с хорошим образованием, пригодным не для одной службы, еще реже. За примерами ходить не далеко. Журналистика наша не бог весть как велика, а в способных сотрудниках редакции встречают довольно осязательный недостаток. Г. Скуратов указывает другой пример отсутствие хороших домашних учителей, лишающее возможности давать детям домашнее воспитание. (Г. Скуратов — против домашнего воспитания, и мы на днях поговорим о его взгляде на этот предмет.)
В неспособности наших чиновных пролетариев ни к чему, кроме службы, виноваты, во-первых, предания, в которых зрело наше племя, во-вторых, недостаток задушенной с детства воли и энергии, и, наконец, несостоятельное учение по казенной программе, напоказ, да навыхвалку. Тут ученье ради прав, а не ради науки сослужило свою службу и голосом всех “русских людей, состоящих не у дел”, вопиет об отмене этих прав в целях возведения науки в ее настоящие права открывать обществу пути к его благоденствию. Но делать высшее образование доступным только по какому-то ценсу — с какой же это радости? Да и на кого же надеяться-то, если положиться только на людей, отвечающих ценсу? Г. Скуратов приводит речь профессора Каченовского, по словам которого, люди известного слоя “являются в университет, как баричи, для того, чтобы просветиться слегка, смиренно получить диплом и потом гордо носить титул образованного человека в кругу невежд… Эти господа собственно гости в университете, они граждане салонов, кроме того, есть люди, которые попадают в университет по ошибке, внося с собой военный дух и стремясь неотразимо в гусары”. А если г. Скуратов уж привел это место из речи Каченовского, то какой же разговор заводить о доступности университетов только людям с известными средствами? Не верует ли г. Скуратов в быстрые превращения общественного направления? Мы так этому не верим и желаем, чтобы для пользы нашего отечества университеты были открыты и доступны всем и каждому. Г. Скуратов указывает на 16000 мировых судей, безвозмездно служащих английскому народу, которому выгоднее вместо денег платить почетом. Понимаем. Что ж? Давай Бог! Мы не ратуем за жалованье от короны кому же нужны французские префекты? Но зачем же нам слой с исключительными правами на большую образованность? Тенденции г. Скуратова по сочувствию к английскому аристократизму могут оставаться своим порядком, ибо аристократизм в известном отношении отвергать не практично, да и нельзя, но поднимать цену ученья для того, чтобы бедные, но ленивые особи сословного аристократизма не шатались в числе нищих, а занимались непременно физическим трудом, — резонов не находим. Чванство, губящее нищенствующее русское безземельное дворянство, есть прямое следствие того самого китайского самообольщения, которое держит испанского гидальго у монастырских стен, а польского шляхтича в качестве придворного гаера у ясновельможного пана. Когда бы они были ученее и умнее, так не были бы тем, чем они есть. Они ленивы и гадки не вследствие того, что их приучили к умственному труду, а вследствие того, что они не приучены ни к какому труду.
Мешает делу науки стремление к чинам, дарующим дворянство, ну, и дай Бог, чтоб за обучение себя никаких “векселей” человеку не давалось, а дворянство само по себе бедного человека теперь не завлечет. С тем, как уничтожено крепостное право, как готовятся другие реформы, уравнивающие общественные тягости, — охота добиваться дворянства, кажется, уж отпала. Да и не все ли равно, если de nomine[219] все будут дворяне? Для мирового института и для других прочих учреждений, когда таковые пожалуют, непременно установятся свои пределы, которых не отвергнет общественный смысл. Еще ни один дворянин из пашущих землю в Курской губернии никогда не заявлял претензии быть губернским предводителем дворянства и в совестные судьи не шел. Избирательный ценс совсем особая статья, и припутывать его к вопросу о доступности университетов для совершенно неразвитого государства просто… нехорошо. Мы желаем думать, что г. Скуратов увлекся англоманией, и не утверждаем, что…
Умысел другой тут был:
Хозяин музыку любил.
. . . . . . . . . .
А что г. Скуратов говорит о финансовой стороне университетского вопроса, то это ни более, ни менее как изобличает в нем знакомство с политико-экономической наукой. Доказывать ему, что общество должно жертвовать на училища и что это просто выгодно самому обществу, — довольно долго. Пусть он полюбопытствует сообразить выводы, показывающие влияние нравственного развития народа на богатство страны; пусть хоть статистику Кольба посмотрит или вспомнит, чем англичане объясняют успехи швейцарской промышленности? Не понимаем также, зачем это экзаменовать университетских студентов в С.-Петербургской Академии наук? Какую пользу тут видит автор?.. Опять положим, что петербургский студент все равно придет и в храм российской премудрости; ну, а киевский, харьковский, казанский? Тем, по образу пешего хождения, это совершать будет неудобно. Уж если автору нравится так централизация, который мы, в известных случаях, безусловно не отвергаем, то лучше же, кажется, допустить меньшую централизацию сборов на содержание высших училищ.
Г. Скуратов сетует тоже, что “нет ничего легче, как вывести простолюдина в дворяне; но нет ничего труднее, как сделать из дворянина плебея”. Да зачем же и делать-то? Что г. Скуратова занимает: слово? “Да ведь слово — звук пустой”. Это все само собой сделается. Не все же только дворяне-помещики, дворяне-чиновники, да дворяне-нищие; есть уж много и дворян наборщиков, и сапожников, и даже извозчиков. Немножко терпения — возьмутся за ум сами. А теперь, пока они еще бредят правами и навыпередки рвутся пристраивать чад в училище правоведения, дающее право претендовать на должность, да в пансионы, не дающие ровно ничего, кроме возможности сказать, что “моя дочь в пансионе была”, — с ними ничего не поделаешь. Их образумит жизнь, а не регламентации учебных порядков; иначе же их ничто не образумит.
Что же касается русского пролетариата, к которому г. Скуратов сопоставил результаты, выведенные Рилем из событий 1848 года, в которых германские пролетарии заявили себя ярыми врагами общественного строя, то у нас вовсе не тот пролетариат. Германскому пролетарию не к чему приложить своих рук, и правительства не могут придумать, куда направить эти руки, а у нас дел — непочатый угол. Остановка за тем только, чтобы большинству этих пролетариев открыт был доступ к богатствам страны. Пособия, нужные для этого дела, не могут быть обременительными, и тогда останется в пролетариате только ленивый. Пересмотрев статью г. Лескова, на которую ссылается г. Скуратов, мы видим, что в ней идет дело именно о неестественности пролетариата, появляющегося у нас вследствие экономических и административных неурядиц, и о необходимости прекратить это зло в самом зародыше, а совсем не об опасностях от разрушительных способностей пролетариев и еще меньше об угрожающем дворянству наплыве. Тут простое дело: доктора медицины здесь, например, служат переводчиками при газетах или корректорами, а народ пропадает без медицинской помощи. Тысячи людей спят и видят кусочек земельки, а мы только похваливаемся нашими степями. О наших благотворителях даже на Афоне знают, а ссуды на начало дела бедному человеку сыскать негде. Вот ведь он каков пока, наш пролетариат-то! Ему пока еще можно очень легко помочь, но, разумеется, не нужно откладывать дело в долгий ящик.
