Газета День Литературы - Газета День Литературы # 128 (2007 4)
Но ответь по-мужски:
Как с супружеским долгом, Володя,
Если ты в СССР,
А она, извини, "за бугром"?
– По-мужски не скажу,
А скажу – неприлично обижу.
Но ответ все же дам, –
Он ладонью провел по виску, –
Просто я круглый год
По субботам бываю в Париже,
А жена круглый год
Прилетает по средам в Москву.
– Ты серьезно?
– Вполне.
– Сколько ж стоит такая утеха?
Он небрежно махнул:
Мол, не стоит считать, пустяки.
Тут уж сам Белохвостов
Затрясся, как студень, от смеха:
– Как же нас он уел
И поддел на фуфу, мужики!
Впрочем, и поделом:
Не мутите чужого колодца!
Ты прости стариков,
Зло без умысла – меньшее зло.
Лучше вот что скажи:
Как тебе так легко удаётся
Петь про разных людей,
Обрядившись под их ремесло?
– Вы, простите, о ком?
– Да, хотя б о сидящих с тобою...
Кто тут нам заливал,
Что в руках не держал обушок?
А шахтёров воспел,
Будто век отышачил в забое.
То ж не песня, а сказ,
Не в альбоме игривый стишок.
А боксеры, борцы
Или разные там скалолазы?..
Ты о них так тепло
И со знанием дела поёшь.
Ты ж не хочешь сказать,
Что не дрался, не падал ни разу?
Хоть по виду и впрямь
На атлета, гляжу, не похож.
– Как сказать... как сказать...
С циркачами дружил я недаром,
Хоть и сам не гимнаст,
Но хотите, – была не была! –
Я могу хоть сейчас... –
И отставив в сторонку гитару,
Он прошёл на руках
Под веселые "ахи" стола.
Возвратился назад.
Сел на стул, потирая ладони.
И заметил смеясь:
"Видно, делаю что-то не то.
Часто в песнях моих
Фигурируют птицы и кони.
Что ж, прикажите мне
Хлопать крыльями, бить копытом?!
Ну, а если всерьёз,
То, наверное, вот что скажу я.
Я ж притворщик, актер,
По иному сказать, – лицедей.
Мне по штату должно
Влазить походя в шкуру чужую,
Говорить за других, –
И порою не лучших, – людей.
Хоть заметить хочу:
Мне не так и важны уж, конечно,
Ни профессии их,
Ни характеры, ни типажи.
Я пою не о них,
А о том, что волнует извечно, –
О друзьях и врагах,
О предательстве, правде и лжи.
Белохвостов ввернул:
"Ты последнее верно приметил.
Ничего нет подлей
И опасней измены и лжи.
О тебе о самом
Ходят разные слухи и сплетни.
Где там правда, где ложь? –
Лучше сам о себе расскажи.
– Что хотите вы знать?
Сплетни могут быть только плохие...
Я, по слухам, – блатной,
Отсидел и почил "за бугром".
Но, как видите, жив,
Не в тюрьме сочиняю стихи я.
Даже больше скажу:
Не стою на учете в угро.
Про себя не скажу.
Есть субъекты и поинтересней.
Вона, сколько их, звёзд,
Кто "попсу" под "фанеру" поёт.
Моя личная жизнь,
Вся как есть, целиком –
в моих песнях.
Кто не глух и не глуп,
Тот услышит и сразу поймёт.
И, взглянув на часы,
Мол, лимит на вопросы исчерпан,
Он решительно встал
И поправил ремень на плече:
"Обсуждать ремесло
Сочинения песен нелепо.
Просто надо их петь.
А иначе и я здесь зачем?"
Он прищурил глаза,
Будто что-то неясно приметил.
Там, за тенью голов,
На поверхности крашеных стен
Проступали, двоясь
В чуть неровном,
рассеянном свете
То пиратский платок,
То венец на распятом Христе...
Донецк – Киев
Лев Аннинский ДОЖДАЛИСЬ МЛАДЕНЦА, ЧЕРТИ?
ШУМЕЙКО Игорь Николаевич.
Вторая Мировая. Перезагрузка.
Литературно-художественное издание NEW Империя.RU
Я имею в виду не тех чертей из пословицы, любой из которых жаждет связаться с младенцем. И не того младенца, который, на радость всем чертям, крикнул, что король голый. Я имею в виду историка Игоря Шумейко, который в своей книге "Вторая мировая. Перезагрузка" заметил (скорее с сарказмом памфлетиста, чем с невозмутимостью ученого):
"...Это, по сути, преимущество годовалого младенца перед стариком..."
Старики, которые помнят Большую Войну, находятся в плену своей памяти. Они умирают. Младенцы, свободные от такой памяти, вырастают. Они могут вывернуть прошлое как угодно.
Чего ждать от историка, который был годовалым младенцем, когда Держава, освободившаяся от тяжкого страха перед умершим Верховным Главнокомандующим, стала соскальзывать непонятно куда, а понятно это стало, когда младенцы вошли в зрелый возраст и получили в наследство не Державу, а распавшиеся её куски. И вместо Победы – список претензий от малых народов, пострадавших в ходе Большой Войны.
По модели:
– Вы, русские, конечно, выгнали гитлеровцев, но и местных жителей задели, извольте извиниться и заплатить за разбитые горшки. Гражданства в новых независимых государствах не ждите! Вы теперь в меньшинстве!
На защиту прав русского меньшинства встаёт, как и полагается, американский президент: ущемление меньшинств он не прощает и Гитлеру.
Бывший младенец, на дюжину лет опоздавший родиться к Победе, подхватывает с коварным юмором: а что, смысл Великой Войны и Победы – это всемирное утверждение прав меньшинств? Андерсеновский ребёнок оценил бы такой прикол: нынешние глобалисты именно и видят мир – стадом сообществ (стран, наций, конфессий), которое надо пасти; противники же глобализма готовы спасать от всемирных пастырей именно такой, пёстрый, мир меньшинств.
Но тогда и Большую Войну ничем иным не помянешь, кроме как запоздалыми счётами. Все – малые, и все покалечены, а кого там распотрошили первым – кто упомнит? Американцы, например (истые "младенцы" Новой Истории), когда их спрашивают, кто воевал во Второй мировой войне, иной раз долго соображают, на чьей же стороне был Гитлер. А мы этого гостя хорошо помним, но и для нас он постепенно сливается с Наполеоном и прочими супостатами отечества. Что делать: и танки Гудериана во мгле времён станут в конце концов чем-то вроде слонов Ганнибала.
Так вот: на этом фоне исследование молодого историка Игоря Шумейко поражает доскональным, скрупулезным знанием фактов войны, которой он не застал. И вообще фактов Истории. Фигурально говоря, от Горация до Гроция – если о толще времен. А если об истории недавней – то во всю ширь непроходимых завалов, ибо "сказано и написано столько, что если человек среднего возраста сейчас решит бросить всё и будет только изучать мемуары и диссертации по этой теме, – чтением он будет обеспечен на две жизни вперед".
Да. Если читать так, как читает баран надписи на новых воротах. Если же читать, зная, зачем читаешь, можно кое-что понять и за одну жизнь, в "среднем возрасте" коей и пребывает сейчас Игорь Шумейко. Хотя факты и сами по себе – до упрямости интересная вещь. Например, знаменитая речь Черчилля в Фултоне (полный текст которой в свежем переводе с английского приводит Шумейко – впервые в нашей печати). Или – документ иного прицела, из тех, что сначала были вдолблены в наше сознание, а потом выметены новой метлой (ответы Сталина на вопросы "Правды" по поводу речи Черчилля).
