Вадим Штепа - RUтопия
Преступление есть преступление, оно подлежит наказанию, вне зависимости от этнической принадлежности или цвета кожи совершившего его лица. Справедливость должна быть равнодушной к цвету кожи. Однако кампания за выделение «преступлений ненависти» в отдельную категорию противоправных деяний не имеет ничего общего со справедливостью, зато очень много — с идеологией.
«Преступления ненависти» («hate crimes») — это идеологический конструкт эпохи позднего модерна. Точнее — происходящая на фоне естественной постмодернистской мультикультурности какая-то нелепая реставрация догматов сталинского прокурора Вышинского о «презумпции виновности». Как тогда всякий попавший в поле зрения НКВД должен был доказывать, что он «не антисоветчик», так и теперь принадлежащие к «белому большинству» ставятся в положение «заведомо виноватых» и вынуждены постоянно оправдываться в отсутствии всяческих «-фобий». Так терпимость из этической нормы превращается в жесткую политическую идеологию (→ 1–2), напрямую отсылая к тем самым тоталитарным режимам, которым «политкорректоры» на словах противостоят.
Эту вывихнутую идеологию «заведомой правоты» иммигрантов придумали не они сами, но «левые» теоретики, доминирующие в культурно-информационной сфере Запада. Хотя всякая идеология, как точно заметил Маркс, это «ложное сознание». Всем идеологиям свойственно подгонять под себя или игнорировать реальное мировое многообразие. На это обращал внимание и такой полярно противоположный Марксу мыслитель, как Юлиус Эвола:
Белые, левые французские интеллектуалы и деятели искусств, совместно с шайкой Ж.-П. Сартра выдумали и воспели негритюд, создав миф, до которого никогда бы не додумался ни один негр. Эта нелепая выдумка должна была стать для негров чем-то подобным тому, чем является итальянскость для Италии, германскость для Германии и т. д., хотя негры никогда не составляли единого народа с общей цивилизацией, ибо не существует единой «негритянской нации», но есть множество родов, племен и этносов, каждый из которых обладает своими традициями, обычаями и верованиями, значительно разнящимися между собой.
Однако именно так, искусственно, белыми «антирасистами» и была создана «расовая проблема», приобретшая с тех пор глобальную напряженность. Эвола саркастически описывает возможные пути ее решения:
Хорошо известно, что негры не меньшие «расисты», чем белые, но их расизм почему-то ни у кого не вызывает протеста, хотя малейшее проявление расизма со стороны белых клеймится «нацизмом». Однако именно черный расизм является одной из основных причин обострения «расовой проблемы», принимающей все более угрожающий характер. Можно было бы довольно просто решить эту проблему, выделив американским неграм один из штатов (предварительно эвакуировав оттуда всех белых), дабы они наслаждались там своим негритюдом во всей его чистоте, сами бы управляли собой и делали все, что им заблагорассудится. К сожалению, о втором возможном решении, суть которого состоит в том, чтобы предложить всем черным расистам и активистам «Black Panthers» вернуться к своим сородичам в родные края, переселившись в новообразованные африканские государства, бесполезно даже мечтать: ни один американский негр никогда на это не согласится, поскольку его мнение о своих африканских собратьях гораздо ниже, чем у белых. Поэтому они предпочитают жить среди последних и извлекать выгоду из созданных теми общественных институтов.[28]
Анализируя деятельность этих институтов, Бьюкенен указывает на их философские основы и выносит однозначный, хотя и удивляющий своей диспропорциональностью вердикт:
Рассуждая о смерти Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом преступлении.
Неужели в гибели великой западной цивилизации повинен именно этот странствующий неомарксистский кружок, к тому же прекративший свое существование в 70-е годы ХХ века? Прямо-таки как горстка ранних христиан, сокрушившая Римскую империю… (→ 2–6) Однако Бьюкенена эти диспропорции не смущают, и он всерьез развивает конспирологию «марксистского заговора», в котором объединились агенты Коминтерна, вроде Антонио Грамши и Дьердя Лукача, и философы-космополиты, вроде Теодора Адорно и Герберта Маркузе. Общими усилиями они соорудили такую «критическую теорию общества», которая возобладала в массовой культуре, напрочь подорвала все устои западного христианства и подготовила почву для контркультурной и сексуальной революции 60-х годов.
Всякая конспирология, как известно, содержит элементы параноидальности. Но у Бьюкенена их оказывается, к сожалению, с перебором, что заставляет и к иным местам его книги, где затрагиваются совсем не смешные темы, относиться с некоторой ироничностью. Как выразился сам же Бьюкенен о революционной эпохе (причем такое сравнение в устах консервативного моралиста звучит весьма пикантно): «подобно героину, такая цивилизация хороша в малых дозах, а при передозировке просто-напросто убивает».
Если лево-либертарианская утопия Франкфуртской школы смогла сокрушить все вековые традиции западного общества — много ли эти традиции значили? Однако Бьюкенен оказывается тем более прав, чем дальше сами левые отходят от позитивных идеалов собственной утопии. Их уже все менее интересует революционная трансцендентность взглядов Маркса, Маркузе и Дебора — и они сами ныне предпочитают сооружать то «общество контроля», возникновения которого опасался Жиль Делёз. «Контролировать» они намерены всякие отступления за рамки политкорректности. А с другой стороны это же самое «общество контроля» предлагает и Бьюкенен — только с позиций «традиционной морали». Таким образом, мы наблюдаем странную «войну контролей» — «традиционалистского» и «прогрессистского». Войну, которая, в конечном итоге, ведет к их сращиванию — в форме «правого» полицейского государства с левой «полицией мысли». Всякие утопические проекты подавляются здесь уже с обеих сторон. Это характерное состояние поздней Римской империи, где также вполне уживались «патриотический» милитаризм снаружи и контролируемое «либертарианство» внутри…
* * *Близкие Бьюкенену взгляды высказывает и Владимир Буковский, приходя к весьма неожиданным для бывшего советского диссидента выводам:
Это политическая корректность, новая доктрина контроля за речью, идеологическая цензура, которую ввели почти везде, а у нас в Англии чуть не ввели закон, почти «70-ю статью», по которому в тюрьму можно посадить человека за выражения, которые считаются выражениями ненависти. Любые замечания, которые всего лишь можно истолковать как расизм, — вот, «70-я статья», к ним предлагалось семь лет тюрьмы. Замечательное нововведение. Но я бы не хотел жить в таком мире. Я предпочел бы даже лучше бывший СССР, там все было яснее и четче, это была империя зла, и все это понимали. А это какая-то хитрая вещь — под видом того, что теперь сделают лучше, для твоего же блага тебе не дают жить так, как тебе нравится, тебя спасают от тебя самого.
Будучи сам натурализованным британским гражданином, иммигрантом, я симпатизирую этим людям, стремящимся найти убежище от преследований. Я симпатизирую способности этих людей жить в мультиэтническом окружении, имея дело с самыми разнообразными вкусами и образом жизни других людей. Я очень терпимый человек. Но одно дело быть терпимым к тому, что для тебя является чем-то данным, и совсем другое дело — намеренно создавать громадную проблему. Намеренно создавать проблему, которая впоследствии превратится в разрушительную. Мы все знаем, что адаптация вновь прибывших иммигрантов, и особенно иммигрантов из третьего мира, является весьма болезненным процессом. Он будет болезненным и для иммигрантов, и для общества.
Почему левые делают это? А потому, что это очень удобно. Во-первых, они получают привязанный к ним электорат, людей, которые обречены голосовать за трудовые или социал-демократические партии как единственные партии, распределяющие и перераспределяющие общественные средства и помощь, предоставляемые им. Во-вторых, мы все будем испытывать чувство вины. Это так мило. Любой, кто заикнется по поводу этой проблемы, немедленно превратится в парию. И это так удобно для того, чтобы применять репрессивные меры и затыкать рот любым оппонентам. В-третьих, окончательной целью этих людей, этих утопистов, является одно-единственное большое государство на весь мир.
В таком негативном восприятии утопии у Буковского, вероятно, сказывается еще влияние советской идеологии, считавшей саму себя «научной» и отрицавшей всякий «утопизм». Однако результаты этой «научности» всем известны… Что же касается проекта «одного-единственного большого государства на весь мир» — то это безусловная антиутопия. Вряд ли Буковский не читал Замятина и Хаксли. Причем совершенно неважно, кто проповедует эту антиутопию — «левые» или «правые». Главная проблема состоит в том, что противостоять ей может только иной — позитивный, действительно утопический проект новой цивилизации.
