Меир Шалев - Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе
Но судьбоносные знаки этим не исчерпываются. В Венеции Ашенбаху «почудилось, что он слышит гнилостный запах лагуны», и «на душе у него стало тяжко». Его охватывает ощущение болезни:
Липкий пот выступил у него на теле, глаза отказывались видеть, грудь стеснило, его бросало то в жар, то в холод, кровь стучала в висках. Он […] присел на край фонтана, отер пот со лба и понял: надо уезжать.
Но по пути на вокзал он уже передумывает. Гнилостный запах города влечет его и побуждает остаться, и, когда он выясняет, что его чемодан остался в гостинице, он с готовностью возвращается в город и даже полагает, что ему повезло. Он вернулся в свою комнату
и, простерев руки, безвольно свисавшие с подлокотников, сделал неторопливое вращательное движение, словно открывал объятия, кого-то заключал в них. Это был приветственный и умиротворенно приемлющий жест.
Красота Тадзио рождает у него вдохновение. Он пишет, но смерть уже окружает город. В четвертую неделю своего пребывания в Венеции он замечает, что вокруг происходят странные изменения: отдыхающие исчезают, люди говорят о «бедствии», висит тяжелая жара, в воздухе пахнет лекарствами. Британский чиновник предупреждает его: «Лучше вам уехать сегодня, чем завтра. Еще два-три дня, и карантин будет, конечно, объявлен». Непостижимая тайна смерти растворена в воздухе, смешиваясь с тайной любви к Тадзио, переполняющей его сердце. Дополнительным знаком становится появление того странника, которого Ашенбах видел в своем городе перед отъездом. Именно встреча с этим загадочным, сатанинского вида человеком пробудила тогда у Ашенбаха желание странствовать. Об этом страннике, который есть не что иное, как посланник судьбы, мы еще поговорим в другой беседе. Сейчас скажем лишь, что он прибыл в Венецию, чтобы проверить успешность своей миссии.
Ашенбах раздумывает — должен ли он предостеречь мать Тадзио? Но «он промолчал и остался». В кошмарном сне, который навещает его ночью, он видит безумное празднество сумасшедших менад, соревнующихся в прославлении убийства и смерти. Это беснование напоминает нам ту вакханалию, во время которой такие же обезумевшие менады убили Орфея, другого песнопевца, посвятившего свою лиру красоте и любви.
Через несколько дней Густав Ашенбах умирает, неотрывно глядя на Тадзио — юношу, который казался ему богом красоты и любви, а обернулся вестником смерти.
Нахум Гутман был художником. Он хорошо знал оттенки цвета, свет и тень, места, где ясность и тьма сливаются друг с другом. Возможно, поэтому он мог перейти по одной прямой и жестокой линии от приятного смеющегося лица судьбы к ее подлинной физиономии — судьбы не только злобной, но также ироничной, забавляющейся, судьбы, получающей удовольствие от страдания своих жертв. Судьба в «Беатриче» лукавит с нами, играет с нами, умело подготавливает точку, чтобы ударить в нее. Она убивает собачку именно в разгар празднества в ее честь. Та самая добрая и благожелательная судьба, которая годами раньше привела Нахума Гутмана к местному ветеринару чтобы он услышал там адрес «Улица Жоржа Кювье, тридцать два», сделала это вовсе не для того, чтобы помочь и спасти, а для того, чтобы поиздеваться и ударить.
В большом споре о слепой и зрячей судьбе Нахум Гутман показал нам образчик судьбы зоркой, внимательной, которая не упускает ни одной детали. Судьбы хитрой и глазастой, чьи отвратительные руки охватывают весь мир и движут им. Осел из Страны Израиля, лев из Африки, собачка из Парижа. Гремящие поезда, больные зубы и новые комнатные туфли. Студент-художник, врач-ветеринар, музыкант-ударник и сторож зоопарка. Все и всё служат ей орудиями в ее играх.
Аналогичную компанию мы находим в библейской Книге Ионы: бурю, корабль, большую рыбу маленького червя, грешный город, восточный ветер, растение, затеняющее солнечный жар (клещевина в ивритском оригинале) — судьба использует все эти орудия, чтобы играть с Ионой. Это не случайная и не слепая судьба, а развлекающаяся рука Бога. Это не та судьба, о которой Измаил из «Моби Дика» говорит перед отплытием: «Мы… вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику». Тут судьба смеется, тут судьба видит, имеет намерение, цель и несомненные режиссерские способности.
В сущности, Бог из Книги Ионы — это бог из идишистской пословицы: «А менч трахт ун гот лахт», — что в буквальном переводе означает: «Человек замышляет, а Господь посмеивается». Человек — пророк Иона, Нахум Гутман или каждый из нас — строит планы. А Бог — или судьба, в зависимости от воззрений человека, — смеется. И все же, невзирая на жестокость и насмешливость этой судьбы — а может быть, именно из-за них, — она доступней для человеческого понимания. Потому что преднамеренная жестокость — свойство, хорошо известное человеческим существам, тогда как судьба слепая, совершенно случайная и произвольная, им чужда. Ее нельзя ни описать, ни опознать, ни понять, ни спросить. Гумберт Гумберт в «Лолите» характеризует ее великолепной фразой. Он рассказывает, что, рассматривая энциклопедию в тюремной библиотеке, он «был награжден [судьбой] одним из тех ослепительных совпадений, которых логик не терпит, а поэт обожает».
Это захватывающее определение слепой судьбы. «Логики» питают отвращение к таким «ослепительным совпадениям», потому что не могут их понять, предсказать или начертать их ход. Но по тем же самым причинам их любят «поэты», которые находят в них широкое поле для действий. Если я не ошибаюсь, насмешка Набокова направлена здесь не против логиков, а как раз против поэтов. Мы, кажется, уже говорили о том, что есть некая степень легкомыслия в разговорах писателей о судьбе, ибо они доставляют автору определенное удовольствие — как из-за возможности играть огнем без опасности обжечься, так и, конечно, из-за возможности побывать в роли самой судьбы.
Итак, в «Лолите» судьба слепа и случайна. Гумберт Гумберт планирует, как убить Шарлотту Гейз, мать Лолиты, и при этом он упоминает «лучи улыбавшейся судьбы», но в конечном счете Шарлотту убивает не он, а случай: «Ни в чем не повинную женщину устранила протянувшаяся откуда-то длинная косматая рука совпадения».
«Ни один человек неспособен сам по себе совершить идеальное преступление, — говорит Гумберт, — случай, однако, способен на это». И он приводит в пример «знаменитое убийство некой мадам Лякур в Арле, на юге Франции, в конце прошлого столетия»:
Неопознанный бородач саженного роста, который, может быть, был с этой дамой в тайной любовной связи, подошел к ней на многолюдной улице, несколько дней после того, что она вышла за полковника Лякура, и трижды вонзил ей кинжал в спину.
Муж убитой вцепился в убийцу, и у того почти не было шансов спастись, но тут опять вступила в действие рука судьбы.
По чудесному и прекрасному совпадению как раз в это мгновение, когда преступник стал разжимать челюсти сердитого маленького мужа (между тем как сбегался народ), — какой-то мечтатель-итальянец в доме, ближайшем к месту происшествия, совершенно случайно привел в действие взрывчатый снаряд, с которым возился; и немедленно улица обратилась в адский хаос дыма, падающих кирпичей и спасающихся людей. Взрыв, однако, никому вреда не нанес (если не считать того, что нокаутировал доблестного полковника Лякура); а мстительный любовник кинулся бежать, когда кинулись бежать остальные, после чего прожил долгую и счастливую жизнь.
«Совпадение» и «совершенно случайно» — говорит Набоков, радуя поэтов и вызывая чувство отвращения у логиков. И он, в сущности, говорит, что человеческие планы, осужденные двигаться по заданным путям причин и следствий, всегда можно будет разгадать и предотвратить, но случайные совпадения действуют по совершенно иным правилам, и они всегда непредсказуемы. Правила их поведения можно в лучшем случае описать, но их никогда нельзя понять.
Вот и желанная смерть Шарлотты Гейз была достигнута не путем запланированного убийства, обдумыванию которого Гумберт Гумберт посвятил долгие часы, а благодаря совпадению, которое преподнесла ему слепая судьба. Мать Лолиты обнаружила в доме секретный дневник Гумберта, в котором он исповедовался в своей страсти к ее дочери и отвращении к ней самой. После бурного спора, возникшего между ними, плачущая Шарлотта Гейз выбежала из дома, чтобы опустить письма в почтовый ящик, и была раздавлена насмерть проезжавшим автомобилем.
«Я воочию увидел маклера судьбы, — говорит Гумберт. — Я ощупал самую плоть судьбы — и ее бутафорское плечо». И дальше он детализирует составляющие судьбы, которые случайным, чудесным, прекрасным и головокружительным образом соединились вместе для уничтожения Шарлотты Гейз:
Среди сложных подробностей узора (спешащая домохозяйка, скользкая мостовая, вздорный пес, крутой спуск, большая машина, болван за рулем) я смутно различал собственный гнусный вклад. Кабы не глупость (или интуитивная гениальность!), по которой я сберег свой дневник, глазная влага, выделенная вследствие мстительного гнева и воспаленного самолюбия, не ослепила бы Шарлотту, когда она бросилась к почтовому ящику. Но даже и так ничего бы, может быть, не случилось, если бы безошибочный рок, синхронизатор-призрак, не смешал бы в своей реторте автомобиль, собаку, солнце, тень, влажность, слабость, силу, камень.
