Андрей Колганов - 10 мифов об СССР
Вернемся в 1930 год. Эпопея коллективизации еще не закончилась, хотя конец казался уже близок – в феврале 1930 года коллективизацией было охвачено 56 % крестьянских хозяйств. Надо, правда, отметить, что эта цифра во многом отражает дутые сводки, куда были записаны колхозы, существовавшие лишь в воображении их организаторов, полагавших, что, добившись любой ценой заявления о вступлении в колхоз всей деревней, они уже решили все проблемы коллективизации.
С. И. Сырцов, характеризуя методы подобного рода, саркастически замечал: «Ведь если долго возиться с крестьянином, да убеждать его, да прорабатывать с ним практические вопросы, тебя, глядишь, и обскачет соседний район, не теряющий времени на эти «пустяки». Так зачем же долго возиться с крестьянином? Намекни ему насчет Соловков, насчет того, что его со снабжения снимут, или заставь голосовать по принципу «кто за коллективизацию, тот за советскую власть, кто против коллективизации – тот против советской власти»[228].
Члены ЦК ВКП (б) столкнулись с растущим потоком сообщений о перегибах, инспирированных под воздействием и прямых директив ЦК, и кипучей «инициативы» некоторых его членов. 30 января, 20 февраля, 10 и 14 марта ЦК ВКП (б) принимает постановления с осуждением практики перегибов. 10 марта было решено разослать соответствующее постановление всем нацкомпартиям, краевым и областным комитетам, секретарям окружкомов с обязательством снять копии и разослать секретарям райкомов партии. Первоначально ЦК решил не публиковать этих постановлений в печати. Но события приняли такой размах, что постановление от 14 марта было опубликовано. Еще до этого, 1 и 3 февраля, в «Правде» публиковались передовые статьи, предостерегавшие против распространения раскулачивания за пределы районов сплошной коллективизации и на середняцкие хозяйства.
Почему же эти авторитетные предупреждения не возымели действия? Во-первых, существовало известное противоречие между призывами к осторожности и общей политической линией, сложившейся к тому моменту. С наивной откровенностью указал на это противоречие делегат конференции партийной организации Волоколамского района: «…Перегибы допустили потому, что боялись, как бы не попасть в правый уклон»[229]. Во-вторых, ЦК одной рукой предостерегал, а другой – подталкивал к перегибам. О выступлениях Г. Н. Каминского, В. М. Молотова и самого И. В. Сталина уже говорилось. А вот что отметил в своем постановлении от 24 февраля 1930 года Севкрайком ВКП(б): «Работавшая в Вологодском округе орггруппа ЦК еще до ошибочного решения окружкома и без его ведома давала в некоторых районах (Грязовецком, Кубино-Озерском) неправильные политические директивы о сплошном и немедленном раскулачивании и проводила эти установки в жизнь, чем осложняла работу парторганизации»[230].
Постановление ЦК от 14 марта 1930 года «Об искривлениях партлинии в колхозном движении» и вышедшая 5 марта в «Правде» статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов», конечно, сыграли свою роль в устранении многих перегибов. Приостановка репрессивных мер тут же отозвалась как сокращением членства в колхозах, так и сокращением антиколхозных выступлений.
Но и после постановления от 14 марта благополучие в колхозном движении не наступило. Конечно, наиболее уродливые случаи «административного восторга» (вроде того, когда секретарь Новоторжокского райкома запугиванием и арестами довел уровень коллективизации в районе до 96,8 %, обобществив все, вплоть до личных вещей) были устранены. Но уже через две недели после принятия постановления «Об искривлениях партлинии в колхозном движении» (28 марта 1930 г.) Канский окружком ВКП (б) принял постановление о завершении коллективизации к началу весенней сельскохозяйственной кампании[231].
В чем же дело? Может быть, прав был И. В. Сталин, когда главными виновниками перегибов объявлял местных работников? Дело было в другом. Местные работники хорошо усвоили, на кого им ориентироваться. Постановление ЦК, даже наикатегоричнейшее, само по себе еще с работы не снимет. А вот комиссия ЦК под руководством Л. М. Кагановича – может снять. На совещании Козловского окружкома ВКП (б) 20 марта 1930 года Каганович заявил: «Нужно биться до конца сева за коллективный выезд в поле, антиколхозников исключать из колхоза, отрезать им землю в отдаленности, не давать кредита и т. д.»[232]. (Важно заметить, что выйти из колхоза и быть исключенным из колхоза – существенная разница. Во втором случае на человека автоматически ставилось клеймо политической подозрительности.) Что же было тут делать: спорить с Кагановичем или подшить постановление ЦК в папку и засунуть поглубже в шкаф? Но в 1930 году еще не все партийные работники склонны были рассуждать подобным образом. Подвергшись критике на областной партконференции, секретарь МК ВКП (б) на III Пленуме МК вынужден был самокритично признать: «Когда я в заключительном слове говорил о колебаниях середняка, подчеркивая неизбежность этих колебаний, я не поставил в центр внимания вопрос о том, что основной причиной отлива из колхозов являются наши извращения и перегибы»[233].
При всех перегибах насаждение колхозов все же продвигалось вперед. И главным мерилом его успехов сделались не достижения коллективного земледелия, а рост хлебозаготовок. Колхоз давал чудесные результаты: при том же урожае заготовки подскакивали чуть ли не вдвое! В самом деле, если в 1928 году при валовом сборе 73,3 млн т было заготовлено 10,8 млн т хлеба, то в 1929 году при урожае 71,7 млн т заготовили 16,1 млн т хлеба. Ну чем не доказательство успехов колхозного строя? А в 1930 году собрали небывалый урожай – 83,5 млн т и заготовили 22,1 млн т[234]. И. В. Сталин поспешил удовлетворенно объявить с трибуны XVI съезда ВКП (б), что «мы сумели уже разрешить в основном зерновую проблему».[235] Хотя, по данным Центрального управления народнохозяйственного учета Госплана СССР (заменившего несговорчивое ЦСУ), сбор на деле составил 77,2 млн т[236], дутые цифры смело озвучивались с высоких трибун. Правда уже становилась ненужной.
В 1928/29 и 1929/30 годах произошел резкий скачок в применении такой плановой формы заготовок, как контрактация посевов, которая давала государству определенную уверенность в получении хлеба, а крестьянину – в получении промтоваров. Доля законтрактованных посевов выросла с 1,8 % в 1928/29 г. до 73,5 % в 1930/31 г.[237] Охватив в 1930 г. контрактацией большую часть посевов, государство, установив постановлением СТО СССР от 9 сентября 1929 года обязательные нормы сдачи зерна с гектара – в среднем не ниже 3 ц (с дифференциацией по социальному признаку), ликвидировало для зерновых систему выдачи авансов при заключении договоров контрактации[238]. Правда, колхозы, выполнившие план заготовок, получали право с каждого рубля, полученного за хлеб, 35 коп. истратить на закупку дефицитных товаров (единоличники – 30 коп.). Однако завоз тканей, одежды и обуви в деревню сократился; если в 1928/29 году он, по материалам Наркомснаба СССР к отчету правительства XI съезду Советов, составлял 1218,0 млн руб., то в 1929/30 году – 1041 млн руб.
Успехи в решении зерновой проблемы сопровождались, однако, тревожными симптомами. С осени 1929 года в городах карточное снабжение было введено повсеместно. Валовой сбор 1931 года составил всего 69,5 млн т. Правда, заготовки подскочили до еще более высокого уровня, чем в урожайный 1930 год, – с 22,1 до 22,8 млн т. Товарность колхозов подпрыгнула с примерно 27 % в 1930 году до 39 % в 1931 году[239].
А в планировании хлебозаготовок царил бюрократический произвол. В результате неравномерного распределения плана заготовок 1931 г. на Северном Кавказе, например, выдача зерна в среднем на одно крестьянское хозяйство в колхозах колебалась:
в Армавирском районе – от 26 до 2192 кг;
в Благодарненском районе – от 54 до 1269 кг;
в Петровском районе – от 298 до 3459 кг;
в Виноделенском районе – от 41 до 1490 кг[240].
Такой разрыв обеспеченности хозяйств зерном (до 84 раз!) нельзя объяснить никакими рациональными экономическими причинами.
В результате такой системы заготовок на ряд районов страны надвинулся призрак голода, и значительную часть заготовленного зерна приходилось везти обратно в деревню, возвращая его хозяйствам в виде семенной и фуражной ссуды. В 1931 г. эта ссуда составила в процентах к объему сданного хлеба:
в Уральской области – 45;
в Казахской республике – 36,2;
в Западно-Сибирском крае —21,9;
в Башкирской республике – 20,3[241].
Система контрактации обеспечивала некоторую двусторонность в отношениях города и деревни; она не только обеспечивала город хлебом, но и в зависимости от поставок хлеба снабжала деревню некоторыми видами машин, удобрениями, сортовыми семенами. Но к 1932 году снабжение деревни полностью оторвалось от контрактации посевов. Вместо контрактации были введены обязательные погектарные поставки, к тому же с высокими нормами заготовок, исчислявшимися не по фактической, а по так называемой «биологической» (т. е. предполагаемой) урожайности, что мало улучшало дело. Были установлены низкие заготовительные цены, к тому же стоимость перевозок на ссыпные пункты оплачивалась за счет колхозов. А она достигала, например, на Северном Кавказе 75 % стоимости продукции. К тому же заготовительные организации безо всяких оснований зачастую задерживали выплату денег колхозам[242].
