М Алексеев - Ч. Р. Метьюрин и его "Мельмот скиталец"
«Мельмот Скиталец» Метьюрина и «Прощенный Мельмот» Бальзака так тесно связаны друг с другом [157] и так существенно друг друга дополняют, что оба произведения даже издавались вместе в одной книге [158].
К середине 30-х годов слава Метьюрина достигла во Франции своего зенита, но тогда же начался ее постепенный закат. В книжках парижского журнала «Revue des deux Mondes» (с сентября 1833 по 15 января 1834 г.) печатался перевод обширного литературного обзора английского критика и журналиста Аллана Кеннингама (A. Cunningham) «Биографическая и критическая история английской литературы за пятьдесят лет», в котором уделено было некоторое внимание Ч. Метьюрину как романисту и драматургу. Кеннингам так оценивал его как прозаика-беллетриста: «Разрозненные материалы, незаконченные части, черты самобытности, вспышки гения, отрывки диалогов мощной силы, часто встречающиеся места, написанные с энергией, достойной великих мастеров, заметны во всем, что он написал» [159]. Отзывы французских критиков того же времени, отражавшие разброд в литературных мнениях и борьбу с эпигонами романтизма и их противниками, были весьма противоречивы, но такой влиятельный в это время критик, как Гюстав Планш, в своей книге «Литературные портреты» 1836 г. все еще настаивал на том, что «будущее определит место „Мельмота“ и „Бертрама“ между „Фаустом“ и „Манфредом“» [160] т. е. между шедеврами Гете и Байрона. И все же имя Метьюрина во Франции понемногу забывалось.
Одним из поздних, но в то же время одним из самых искренних почитателей творчества Метьюрина был во Франции Шарль Бодлер (1821–1867) — поэт и критик, автор прославленного сборника стихотворений «Цветы Зла» («Les Fleurs du Mal», 1857; последующие издания: 1861 и 1868 гг.).
Упоминания Метьюрина в эстетических трактатах, критических статьях и переписке Бодлера в 50-60-х годах очень многочисленны; все они очень эмоциональны и порою даже восторженны [161]. Хотя пора романтизма во французской литературе уже прошла и сам Бодлер признал это в одном из стихотворений своей «Книги обломков» (1866), озаглавленном «Закат романтического солнца», он все же оставался приверженцем романтизма, противопоставляя свою философию и эстетику захлестывавшему французское искусство тех лет мещанскому безвкусию и лицемерному морализму. Именно сквозь романтическую призму Бодлер воспринимал и произведения Метьюрина, восхищаясь данной в них смелой критикой европейской культуры, осуждением ханжества церковников, разоблачением неисчислимых социальных зол. В 1852 г. в статье об Э. А. По Бодлер впервые упоминает имя Метьюрина в контексте, не оставляющем никаких сомнений, к какой школе он причислял и как высоко ставил его как писателя. Бодлер пишет здесь: «Как новеллист Эдгар По единствен в своем жанре, так же как Метьюрин, Бальзак, Гофман — каждый в своем собственном». В 1859 г. в статье «Салон 1859 г.» Бодлер снова пишет о Метьюрине как о писателе, сумевшем раскрыть «бессмертную философскую антитезу», противоречие, «человеческое по своей природе», между Добром и Злом, на котором «вращаются как вокруг своей оси от начала веков вся философия и вся литература, начиная от бурных времен Ормузда и Аримана вплоть до достопочтенного Метьюрина, от Манеса — и до Шекспира». В статье 1861 г., опубликованной в июльском номере журнала «Revue Fantaisiste», вспоминая о французском писателе-романтике и яром республиканце Петрюсе Бореле и с похвалой отзываясь о его «поистине эпическом даровании», Бодлер также вспомнил по аналогии с ним Метьюрина. Бодлер имел в виду не только книгу П. Бореля «Шампавер. Безнравственные рассказы» (1833) — книгу, в которой изображаются бушующие и чудовищные страсти, ужасы и преступления, но в особенности роман «Госпожа Пютифар» (1839), где в странном парадоксальном смешении острого памфлета и гротеска с колоритными реалистическими сценами в историческом жанре весьма экстравагантно представлено французское общество перед революцией 1789 г. и даже даны картины взятия Бастилии. По словам Бодлера, талант Петрюса Бореля в особенности ярко проявился в этом романе на тех страницах, где Борель живо описал «гнусности и пытки в тюремных застенках», достигая при этом «силы Метьюрина»: очевидно, Бодлер имел в виду «Мельмота Скитальца» [162].
Некоторые исследователи эстетических воззрений Бодлера пытались утверждать, что он будто бы именно у Метьюрина заимствовал свою «теорию смеха»; другие возражали им на том основании, что такой теории у Бодлера вовсе не имеется [163]. Тем не менее в рассуждении «О сущности смеха и вообще о комическом в пластических искусствах» (1855; трактат вошел в сборник его статей «Эстетические достопримечательности») Бодлер ссылается на «Мельмота Скитальца», извлекая из его текста характеристики «сатанинского смеха». Смех, утверждает Бодлер, есть по существу своему проявление человеческого чувства, основанное, однако, на противоречии между «бесконечным величием» и «бесконечным ничтожеством». С одной стороны, смех, вообще говоря, выше человеческих возможностей, но, с другой — он в такой же степени ничтожнее Истины и абсолютной Справедливости, говорит Бодлер далее и ссылается на Мельмота, представляющего собою олицетворение «живого противоречия». Мельмот порожден «основными условиями жизни», и «органы его чувств не выдерживают более его мысли. Вот почему смех его леденит и выворачивает нутро». Противоречия величия и ничтожества были в гамме чувствований самого Бодлера и получили многократное выражение в его лирике [164]. О себе Бодлер мог сказать словами своего стихотворения под древнегреческим заглавием «Геаутонтиморуменос» (т. е. «сам себя наказывающий»), известным по комедии римского драматурга Теренция; это стихотворение помещено в «Цветах Зла» (в цикле «Сплин и Идеал»), и его заключительная строфа читается так:
Мне к людям больше не вернуться,
Я — сердца своего вампир,
Глядящий с хохотом на мир
И сам бессильный улыбнуться [166].
(Перевод И. Лихачева)
«Мельмотовские» интонации слышатся и в других стихотворениях того же «дуалистического» цикла «Сплин и Идеал» (например, в стихотворении «Неотвратимое»); впрочем, они присутствуют также и в других циклах этой книги.
В 1859 г. Эжен Крепе, составитель антологии «Французские поэты», находившийся в переписке с Бодлером, задумал составить также другую книгу «Английские поэты» и мечтал привлечь к сотрудничеству Бодлера, уже получившего известность как переводчик с английского благодаря своему превосходному переводу новелл Эдгара По. Несколько лет спустя Бодлер, насколько мы можем судить из переписки его с парижским издателем Мишелем Леви, собирался принять участие в новом переводе «Мельмота Скитальца»: это произведение Бодлер относил к числу «забытых» (см. его письмо к М. Леви от 15 февраля 1865 г.), а старый «вольный» перевод Ж. Коэна считал «отвратительным». Во всяком случае Бодлер был сильно раздосадован брюссельскими издателями Лакруа и Фербуксховеном, которые похитили у него идею нового издания «Мельмота Скитальца» и, по дошедшим до него слухам, готовили плохой перевод этого шедевра Метьюрина, опрометчиво порученный ими некоей мадемуазель Жюдит (Judith), актрисе французского театра. Э. Крепе отвечал Бодлеру, что сам он нисколько не повинен в разглашении идеи издания «Мельмота Скитальца», с которой носился Бодлер, и со своей стороны осудил бельгийских издателей за плохой выбор переводчицы. В этой связи несколько неожиданным является заявление, сделанное Бодлером в письме к М. Леви (от 9 марта 1865 г.), где, соглашаясь с тем, что новый перевод «Мельмота» следовало бы поручить «образованному литератору», Бодлер прибавляет: «Само собой разумеется, что речь ни в коем случае не идет обо мне. Я посвятил много времени Эдгару По, потому что он немного похож на меня. Но я не переводчик». В другом письме тому же корреспонденту Бодлер говорит также: «Дорогой друг, я вовсе не предлагал вам, что переведу „Мельмота“ сам», но тут же оговаривается: «Я убежден, что простого анонса, например такого: „Мельмот, соч. Метьюрина, перевод Ш. Бодлера, со статьей Г. Флобера или д'Оревильи“ (которые, подобно мне, являются старыми романтиками), было бы достаточно, чтобы пустить ко дну спекуляцию Лакруа». Письма Бодлера этого же времени (в частности, к его матери) не оставляют никаких сомнений, что он все еще сохранял надежды извлечь из перевода «Мельмота» кое-какие материальные выгоды, т. е. действительно собирался принять участие в этом переводе, хотя, как мы видели, решительно отрицал это намерение в переписке со своими литературными друзьями.
Издание «Мельмота Скитальца» в новом французском переводе в конце концов выпущено было упомянутыми выше брюссельскими издателями, однако перевод принадлежал не перу безвестной мадемуазель Жюдит, (как об этом ошибочно сообщил Бодлеру Поль Мерис), а Марии де Фос [167]. Худшие опасения истинных почитателей произведения Метьюрина оправдались вполне: перевести заново текст «Мельмота Скитальца» оказалось явно непосильной задачей для этой полубульварной писательницы, автора «Мисс Коко» и «Плутовки Ейетты». Ее перевод «Мельмота» появился в 1867 г., и Бодлер не мог его увидеть, так как сознание его уже охвачено было тяжелым предсмертным недугом [168].
