М Алексеев - Ч. Р. Метьюрин и его "Мельмот скиталец"
В это же время Бальзак создал одно из своих замечательных произведений — повесть, возникшую на одном из заключительных этапов его творческого соревнования с Метьюрином, «Прощенный Мельмот» («Melmoth reconcilie»). Повесть «Прощенный Мельмот» [153] впервые опубликована Бальзаком в июне 1835 г. в изданном Лекеном шестом томе сборника различных авторов («Livre des conteurs»). Последнее прижизненное издание ее появилось десять лет спустя (1845), когда она вошла в XIV том «Человеческой комедии» (составляющий первый том «Философских этюдов»). Несомненно, что это небольшое произведение, написанное остро ироническим пером, принадлежит к числу сильнейших и беспощадных сатирических обличений современного писателю буржуазного общества, его аморальности и беспредельного своекорыстия. Как и в «Эликсире долголетия», фантастика является здесь лишь средством для полного обнажения действительности, предстающей перед читателем в самом неприглядном виде; оказывается, что даже «бессмертие души» стало простым товаром, который можно продать и купить.
В кратком предисловии к повести Бальзак объяснил, почему он вступил а полемику с Метьюрином, хотя и продолжает считать его равным' Байрону и Гете. Мельмот, пишет Бальзак, «не встречает человека, который пожелал бы поменяться с искусителем. Метьюрин проявил здравый смысл, не приведя своего героя в Париж, но странно, что этот полудемон не догадался отправиться туда, где на одного отказавшегося от сделки пришлась бы тысяча согласных совершить ее… Таким образом, произведение ирландского автора имеет свои недочеты, хотя и замечательно в деталях». Местом действия своей повести Бальзак избрал Париж и старался, с одной стороны по возможности следовать Метьюрину в приемах изложения и портретных характеристиках его «Мельмота Скитальца», а с другой — придать возможно большее правдоподобие своему фантастическому рассказу; поэтому хронология событий, топография Парижа и характеристики жителей французской столицы даны здесь с нарочитой обстоятельностью [154]. Мельмот живет в Париже на улице Феру, в приходе церкви Сен-Сюльпис, действие начинается в одну из осенних суббот 1822 г., вечером, в зале для посетителей банка Нюсенжена на улице Сен-Лазар; здесь перед его закрытием у окошечка кассира Кастанье появляется Мельмот и вступает с ним в разговор в тот момент, когда лысый сорокалетний Кастанье, бывший офицер, подделывал подпись на лежавшем перед ним аккредитиве. Небольшое рассуждение автора о «кассирах» — «породе людей, выращиваемой современной цивилизацией», по его мнению, необходимо для того, чтобы происшествие, случившееся в Париже, о котором он собирается рассказать, показалось вполне правдоподобным и в то же время могло «дать пищу умам, достаточно высоким для понимания истинных язв нашей цивилизации, которая после 1815 года принцип „честь“ заменила принципом „деньги“». Что касается облика Джона Мельмота, то Бальзак стремится воспроизвести те его черты, которые описаны Метьюрином, но добавляет к ним лишь несколько собственных иронических замечаний. Кастанье становится жертвой Мельмота, предложившего ему поменяться своими судьбами. «Если демон потребует твою душу, не отдашь ли ты ее в обмен на власть, равную божьей власти? Достаточно одного слова, и ты вернешь в кассу барона Нюсенжена взятые тобой пятьсот тысяч франков. Да и твой аккредитив будет разорван, и исчезнут всякие следы преступления. Наконец, золото потечет к тебе рекой. Ты ни во что не веришь, не правда ли? — Ах если бы это было возможно! — радостно воскликнул Кастанье. — Тебе порукой тот, — ответил англичанин, — кто может сделать все это… — Мельмот протянул руку. Моросил мелкий дождь, земля была грязной, атмосфера — тяжелой, а небо — черным. Едва простерлась рука этого человека и солнце осветило Париж. Кастанье казалось, что сияет прекрасный июльский полдень… Кассир испустил крик ужаса. И тогда бульвар снова стал серым и мрачным». Кастанье продает Мельмоту свою душу. Получив всемогущество, Кастанье упивается им до конца, но, утомленный и себя исчерпавший, уступает его за более скромную плату биржевику Каспарону, который в тот же день перепродает его нотариусу, тот — подрядчику, подрядчик — плотнику… Дальнейшие все убыстрявшиеся и дешевевшие сделки, казалось, вовсе остановятся ввиду недостатка веры в обществе и отсутствия всякой ценности такой нереальной вещи, какою является продаваемая «душа». И все же младший писец нотариальной конторы продает свою душу всего лишь за десять тысяч франков и получает деньги и власть. Но он распоряжается ими по-своему: на всю сумму он покупает подарки своей любовнице, проводит у нее безвыходно двенадцать суток и «умирает от истощения, а также от ртутных снадобий, принесенных ему шарлатаном-медиком, весьма популярным на окраинах Парижа». «Так исчезает огромная власть, приобретенная благодаря открытию ирландца, сына почтенного Метьюрина», — замечает Бальзак. Представляя читателю целую социальную лестницу, маленьких и глупых человечков, последовательно превращавшихся в титанов и не знавших, что делать с приобретенным ими могуществом, Бальзак достигал поразительной сатирической силы, а в конце повести подшутил и над самим собой, изобразив ученого немецкого философа, явившегося в Париж, чтобы исследовать события, рассказанные в повести; Бальзак поднял на смех мистические заблуждения и собственную фантастику. Это было прощанием писателя с Мельмотом Скитальцем, которым он был так увлечен в своей юности. В «Прощенном Мельмоте», справедливо замечает его исследовательница, «высмеяны власть денег, распределение общественных благ, система наград и наказаний, мещанство, наполеоновские вояки, буржуазная семья, распутство, мистика». Бальзак «обнажает жизнь общественную; с фантастической символикой здесь сочетаются иронические бытовые картинки, страстная язвительная публицистика, лирическая поэма в прозе, едкие афоризмы. Повесть от начала до конца проникнута гениально смелой критической мыслью, дышит вдохновением и негодованием» [155]. Недаром К. Маркс по достоинству оценил эту повесть, советуя Ф. Энгельсу (в письме от 25 февраля 1867 г.) прочесть две вещи Бальзака — «Неведомый шедевр» и «Прощенный Мельмот», и писал: «Это два маленьких шедевра, полных тонкой иронии» [156].
«Мельмот Скиталец» Метьюрина и «Прощенный Мельмот» Бальзака так тесно связаны друг с другом [157] и так существенно друг друга дополняют, что оба произведения даже издавались вместе в одной книге [158].
К середине 30-х годов слава Метьюрина достигла во Франции своего зенита, но тогда же начался ее постепенный закат. В книжках парижского журнала «Revue des deux Mondes» (с сентября 1833 по 15 января 1834 г.) печатался перевод обширного литературного обзора английского критика и журналиста Аллана Кеннингама (A. Cunningham) «Биографическая и критическая история английской литературы за пятьдесят лет», в котором уделено было некоторое внимание Ч. Метьюрину как романисту и драматургу. Кеннингам так оценивал его как прозаика-беллетриста: «Разрозненные материалы, незаконченные части, черты самобытности, вспышки гения, отрывки диалогов мощной силы, часто встречающиеся места, написанные с энергией, достойной великих мастеров, заметны во всем, что он написал» [159]. Отзывы французских критиков того же времени, отражавшие разброд в литературных мнениях и борьбу с эпигонами романтизма и их противниками, были весьма противоречивы, но такой влиятельный в это время критик, как Гюстав Планш, в своей книге «Литературные портреты» 1836 г. все еще настаивал на том, что «будущее определит место „Мельмота“ и „Бертрама“ между „Фаустом“ и „Манфредом“» [160] т. е. между шедеврами Гете и Байрона. И все же имя Метьюрина во Франции понемногу забывалось.
Одним из поздних, но в то же время одним из самых искренних почитателей творчества Метьюрина был во Франции Шарль Бодлер (1821–1867) — поэт и критик, автор прославленного сборника стихотворений «Цветы Зла» («Les Fleurs du Mal», 1857; последующие издания: 1861 и 1868 гг.).
Упоминания Метьюрина в эстетических трактатах, критических статьях и переписке Бодлера в 50-60-х годах очень многочисленны; все они очень эмоциональны и порою даже восторженны [161]. Хотя пора романтизма во французской литературе уже прошла и сам Бодлер признал это в одном из стихотворений своей «Книги обломков» (1866), озаглавленном «Закат романтического солнца», он все же оставался приверженцем романтизма, противопоставляя свою философию и эстетику захлестывавшему французское искусство тех лет мещанскому безвкусию и лицемерному морализму. Именно сквозь романтическую призму Бодлер воспринимал и произведения Метьюрина, восхищаясь данной в них смелой критикой европейской культуры, осуждением ханжества церковников, разоблачением неисчислимых социальных зол. В 1852 г. в статье об Э. А. По Бодлер впервые упоминает имя Метьюрина в контексте, не оставляющем никаких сомнений, к какой школе он причислял и как высоко ставил его как писателя. Бодлер пишет здесь: «Как новеллист Эдгар По единствен в своем жанре, так же как Метьюрин, Бальзак, Гофман — каждый в своем собственном». В 1859 г. в статье «Салон 1859 г.» Бодлер снова пишет о Метьюрине как о писателе, сумевшем раскрыть «бессмертную философскую антитезу», противоречие, «человеческое по своей природе», между Добром и Злом, на котором «вращаются как вокруг своей оси от начала веков вся философия и вся литература, начиная от бурных времен Ормузда и Аримана вплоть до достопочтенного Метьюрина, от Манеса — и до Шекспира». В статье 1861 г., опубликованной в июльском номере журнала «Revue Fantaisiste», вспоминая о французском писателе-романтике и яром республиканце Петрюсе Бореле и с похвалой отзываясь о его «поистине эпическом даровании», Бодлер также вспомнил по аналогии с ним Метьюрина. Бодлер имел в виду не только книгу П. Бореля «Шампавер. Безнравственные рассказы» (1833) — книгу, в которой изображаются бушующие и чудовищные страсти, ужасы и преступления, но в особенности роман «Госпожа Пютифар» (1839), где в странном парадоксальном смешении острого памфлета и гротеска с колоритными реалистическими сценами в историческом жанре весьма экстравагантно представлено французское общество перед революцией 1789 г. и даже даны картины взятия Бастилии. По словам Бодлера, талант Петрюса Бореля в особенности ярко проявился в этом романе на тех страницах, где Борель живо описал «гнусности и пытки в тюремных застенках», достигая при этом «силы Метьюрина»: очевидно, Бодлер имел в виду «Мельмота Скитальца» [162].
