Итоги Итоги - Итоги № 42 (2013)
— Вы же сами сказали: масштабы разные. Где он и где я… Считаю Гергиева своим крестным отцом, благодаря ему я состоялся, он по-прежнему доверяет мне максимально ответственные и важные лично для него события вроде открытия Новой сцены Мариинки, которое мы готовили вместе. И, конечно, я неоднократно обсуждал с Гергиевым возможное назначение в Михайловский, он меня понял. Мои спектакли продолжат идти в Мариинке, а в новом сезоне собираемся восстановить и старую работу, которая не шла на сцене шесть лет.
— Уж не «Бенвенуто Челлини» со Шнуром?
— Нет-нет. Мы несколько раз хотели вернуть оперу Берлиоза на сцену, но очень трудно свести графики театра и Сережи Шнурова, чтобы все прозвучало, как и задумывалось.
— Было ведь лишь два спектакля. Это знак неудачи?
— Произведение сложное, требующее большого напряжения сил… Так получилось.
— Может, все изначально задумывалось ради эпатажа публики Мариинки?
— Знающие Сергея лишь по группе «Ленинград», мягко говоря, заблуждаются на его счет. Это пугающе образованный человек, интеллектуал. Уместнее говорить не об эпатаже, а о культурном обмене. Шнуров порадовал собственную маму, выйдя на сцену театра, куда она в детстве его водила, я же свою шокировал, снявшись в клипе у Сергея…
— Он ведь крестный вашей Полины? Своим крестным называете Гергиева, а дочке, значит, выбрали Шнурова?
— Я делал это не для светской хроники. Более того, не люблю распространяться на сей счет, но раз вы в курсе... Сергей сам вызвался участвовать в крестинах, а мы с женой с радостью согласились. Лучшего человека для этого не найти! Все произошло в Удомле, маленьком городе под Тверью, где я снимал фильм «Атомный Иван». В картине играла Екатерина Васильева, которая каждое мое появление встречала строгим вопросом: «Ты Полину крестил?» Я отвечал: «Екатерина Сергеевна, вот-вот! Со дня на день!» Она в шутку отвечала: «Выйди из гримерки! Не буду с тобой репетировать!» Вдруг звонит Сережа и говорит, что отыграл концерт в Нижнем Новгороде, направляется на машине в Питер, а по дороге хочет завернуть к нам. Я решил: это знак. Мы договорились с местным батюшкой и на следующий день в обеденный перерыв всей съемочной группой приехали в церковь крестить Полину.
— Фильмом своим, к слову, вы довольны?
— Так скажу: не считаю его ни провалом, ни шедевром. Он до сих пор ездит по разного рода сомнительным фестивалям от Калуги до Ямайки и выигрывает там разного рода сомнительные призы. Недавно «Атомный Иван» участвовал в конкурсе в Рио-де-Жанейро. Было так обидно! Я ведь всегда мечтал, как великий комбинатор, пройтись по Копакабане в белых штанах. Без дела в Бразилию не полетишь, надо найти время, а тут картину пригласили, вроде есть повод, но фестиваль начинался за пять дней до выпуска «Русалки» в Мариинке, и, подозреваю, никто из участников постановки не оценил бы, если бы я заикнулся об отъезде. Наверное, люди бы решили, что у Васи поехала крыша, он сошел с ума… Мол, Питер, прощай! Рио, привет! Предпремьерные прогоны — самое время путешествовать…
— Картина была для вас экспериментом?
— Скорее пробой пера. Есть же расхожий штамп, что кинорежиссеры халявят в опере, а театральные не умеют снимать кино, получается плоский кадр. Вот я и решил проверить себя.
— И как?
— Хочу снять фильм по повести Евгения Замятина «Наводнение». Правда, еще не знаю, когда и как. Это планы на завтра. Получится — замечательно, если нет, значит, не судьба. Все же кино не мое основное занятие, я специалист по другим гайкам.
— У вас и с телевидением был роман.
— Флирт. Хорошие люди с Первого канала пригласили похулиганить, я с удовольствием согласился поработать на проектах Yesterday live, «Оливье-шоу», «Призрак оперы». После последнего, собственно, к опере и вернулся, хотя было много других телепредложений. Как говорится, сколько веревочке ни виться…
— Оперный партер потом губы не кривил, дескать, Бархатов в попсу ударился?
— Ну да, в академических кругах мне настучали по голове. Спрашивали: «Хоть за достойные деньги продался?» Я и не скрываю, что одной ногой постоял в своеобразном оперном капустнике. Хотя знаю людей, которые именно после этого телешоу впервые пришли в оперу. Как в старом анекдоте: «Оказывается, это ария, а не мелодия из мобильника». Мы ведь не утверждали, будто Филипп Киркоров и Ани Лорак должны петь в Большом театре. Ну и кроме того, я не с любой реакцией публики готов согласиться. Даже из партера. Сейчас, увы, почти нет зрителей, которые шли бы на спектакль, чтобы самостоятельно думать, анализировать, вникать в смысл происходящего на сцене. Основная масса жаждет получить удовольствие: «Сделайте мне приятно!»
— Зал полон, а зрителей нет?
— Не хочу никого обижать, но порой слышу, мол, сходил на «Евгения Онегина», а там такой ужас, такой ужас! Тянет спросить: уважаемый, вы афишу видели, знаете, чья постановка? Когда таблетку пьете, наверное, сначала описание препарата читаете? Или глотаете, не глядя, беленькое и кругленькое в надежде: вдруг поможет? Снотворное вряд ли избавит от головной боли или запора. У каждого режиссера свой язык, манера. На берегу поинтересуйтесь, чтобы потом не сетовать и не разочаровываться. На сайте одного из театров зрительница написала отзыв, ставший в нашей среде хрестоматийным анекдотом: «Сходила в оперу. Как говна объелась». И подпись: «Профессор Петрова». Что тут добавить?
Да, есть группа людей, которая обслуживает ряд провинциальных и не только театров, где им говорят: «Хотим «Аиду» со слонами, тюрбанами на головах, золотом и опахалами». И кто-то это делает. О себе могу сказать: в театре специально под заказ не работаю. Либо поддерживаю предлагаемое название, поскольку сам думал об этом произведении, либо отказываюсь. Да, в силу профессии смогу поставить что угодно. Хоть «Чиполлино», хоть «Улисса». Спектакль может получиться более или менее удачным, пошлым или остроумным, но я должен испытывать интерес к материалу, чтобы взяться за постановку. Нельзя с холодным носом препарировать произведения композиторов, которые вкладывали в музыку душу и личные интимные проблемы. Это как в центре реабилитации. Входит человек и говорит: «Здравствуйте, Меня зовут Дмитрий Шостакович, вот моя история». А я отвечаю: «Добрый день! Вася. Вот моя…» В результате может что-то склеиться, получиться честная работа. Когда же тебе все равно, что Катерина Измайлова, что Чио-Чио-сан, трудно рассчитывать на взаимность.
— Впечатление, что вы ее особо не ищете.
— Ошибаетесь. Никогда не стремился кого-то шокировать, тем не менее после первых же моих работ заговорили, что это смотреть невозможно, мол, Бархатов современный режиссер, а молодые не смыслят в опере. Другие критики упрекали в излишней академичности. В какой-то момент устал объяснять и доказывать, поняв бессмысленность занятия. Пока не придумал форму отказа от интервью, но это необходимо сделать. Я сказал уже все, что мог и хотел, нужна пауза. По сотому разу повторять, как в школе играл на балалайке и случайно поступил на музыкальную режиссуру в РАТИ с подачи будущего мастера? Новых подробностей не вспомню, а упражняться в красноречии, раскрашивая словесными оборотами одну и ту же историю, несолидно. К тому же, что бы ни рассказывал, при вводе в интернет-поисковик моей фамилии чаще всего всплывают три темы — жена, родители и гей. Это волнует аудиторию в первую очередь. Про оперные постановки в топах поиска нет ни слова…
Впрочем, и на Западе жалуются, что интерес к опере снизился, правильного зрителя стало меньше, хотя, к счастью, он есть. Мир столкнулся с кризисом режиссерского языка, от которого зависит, куда дальше пойдет театр. Было, казалось бы, все — классика, символизм, реализм, увлечение техническими наворотами. Теперь надо понять новую форму. На Западе смелее идут на эксперименты, но за последний год ничего до глубины души меня не потрясло, свежим ветром с ног не сбило. Вот так чтобы ах! Раньше тон задавала Германия, сейчас она несколько потеряла темп, хотя это по-прежнему самая оперная страна в мире. Там в каждой деревне готовы ставить «Кольцо нибелунга». Уверен, в Германии русских опер играют больше, чем в России. Не случайно и мировая премьера «Идиота» Мечислава Вайнберга прошла не так давно в Мангейме. Опера, к слову, гениальная! Я четыре часа сидел затаив дыхание.
— Хочется попробовать там свои силы, Василий?
— Уже делаю первые шаги. В том же Мангейме будет моя постановка…
— Может, для вас Михайловский — окно в Европу?
— Одно другому не помеха. Да, я смогу предложить европейским театрам делать копродукцию, играть спектакли совместно и там, и здесь, чтобы в Петербурге можно было увидеть некоторые мои работы, сделанные за бугром. Другое дело, что это не первоочередная моя задача. Сейчас намерен сконцентрироваться на Михайловском. При этом не собираюсь изображать из себя Чайльд Гарольда, мол, не подходите, я оперу думаю. Время художников, которые пребывают в образе, заламывая руки, закатывая глаза и вздымая клешни к небу, прошло. На авансцену выходят вменяемые, с долей здорового цинизма люди, адекватно относящиеся к себе и окружающему миру. Надеюсь, смогу не отвлекаться более на пиар оперы, в энный раз рассказывая, как Валерий Гергиев доверил мне, юнцу, сцену Мариинки, а займусь своими спектаклями. Очень на это рассчитываю…
