Газета День Литературы - Газета День Литературы # 136 (2007 12)
Совсем недавно, незадолго до начала предвыборной кампании-2007, мы снова встретились, перекинулись парой слов на бегу, и Каргашин снова меня удивил. Многие ли, скажите, поэты современной России станут сомневаться и колебаться в случае, если им будет предложено издать книгу? А ему предложили. Влиятельная партия. Условие было только одно – на выходных данных должно было стоять название партии. Сергей отказался. И в этом суть его позиции: отнюдь не избегая соблазнов мира, в то же время отвергать те из них, в которых он зорким взором поэта различает змеиное жало предательства или мрачный перезвон "тридцати серебряников".
Его нон-конформизм некриклив, несуетлив, однако, сколько упорства и силы, например, в таких словах:
От посторонних глаз вдали,
В тени глуши лесной,
Бежит родник из-под земли –
Родник воды живой.
…
Пусть травы ветром посечёт,
Пусть всюду ляжет снег –
Он всё равно бежит, течёт,
Стоит из века в век…
Каргашин не стоит на пороге у мира, как нищий в рубище с протянутой рукой и не пытается повелевать, потрясая туго набитым мешком. Не суетится в прихожих и не пытается мелькать на тусовках. Но и не мнит себя самовольно прорабом духа или лидером мнений. Его диалог с миром – это равноправный разговор очень сильного и очень доброжелательного человека.
В этом огромная и литературная, и, если хотите, терапевтическая ценность творчества Каргашина для современников, особенно для совсем молодых наших сограждан, ибо им в отличие от нас, родившихся в обществе действительно равных людей, уже смолоду приходится столкнуться совсем с другим миром. В нём ощущение жуткого, зияющего чернотой инферно, запредельного неравенства, его вечности и неизбывности, по мере того, как Россия будет двигаться в будущее, по моему мнению, будет только нарастать и станет одним из главных лейтмотивов нового литературного процесса.
Всё новые и новые жаждущие сердца родившихся сильными будут обращаться в поисках ответа на вопрос "Почему так?"
Но право подлинного ответа будет дано далеко не всем. Его надо завоевать, выстрадать, заработать, отстоять. Каждый Творец ведет бой с миром за право говорить с ним от своего имени, за возможность не раствориться в этом мире, за чудо остаться собой… И только поэт, уже отстоявший Себя, сумеет написать так:
Небо – это тоже чьё-то поле,
А не только вешалка для крыл.
Русь моя, мозоли на мозолях,
Пашет небо, не жалея сил.
…
И каким бы горьким хлеб наш не был,
Ничего сытнее в мире нет!
Потому, что наше поле – небо!
Остальное – суета сует.
Это не смиренная молитва монаха о вечном небе и вечной земле, которым никогда не встретиться в одном сердце! Но это и не безумие богоборца, мечущего в небеса молнии и проклятия. Это в высшей степени серьёзная, но и задорная притча землепашца о его небе, о его отношениях с вечностью, уважительная, но без покорности, дерзкая, но без нахальства.
Словом, перед нами та самая народность поэзии, коей днём с огнём не сыскать уже и у иных маститых, не говоря уже о более молодых...
Валентина Ерофеева БОЛЬШАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ?!
Национальная литературная премия "Большая книга"…
Младенцу два годика – третий. Да и не младенец уже – ребёнок, передвигающийся собственными ногами и разговаривающий на собственном языке. О чём уста не младенца уже глаголют и куда стопы его направлены? Имеем право спросить, ведь имя-то громкое – Большая Национальная.
В этом году главной героиней Большой Национальной стала Людмила Улицкая. Роман, на который не известная только ленивому читательскому уху писательница потратила непривычно много времени – "четырнадцать лет кропотливого труда, вдумчивого чтения фолиантов и томов, которое было необходимо, чтобы не провраться", называется "Даниэль Штайн, переводчик". В основу его, как извещает пресс-релиз премии, "легла история реального человека – католического священника и религиозного мыслителя, еврея Даниэля Руфайзена".
Роман – большо-ой, около пятисот страниц и, непривычно для Улицкой, лишённый пошловатого вульгаритэ. Видимо, сама тема как-то организует, пусть даже вынужденно, автора, привыкшего к иному "полёту" мысли. Что же в этом большо-ом романе мы ма-аленькие читатели можем увидеть и распознать, и в какой знаковой системе он с нами работает?
Вокруг главного героя вращается целый сонм как его прямых корреспондентов и собеседников, так и опосредованных – о нём пишущих и о нём же рассказывающих. Приём композиционный весьма известный и удачно, на мой взгляд, здесь Улицкой отработанный.
В это планетарное кружение включены и персонажи разнообразные – от любительницы "гараж-сейлов, распродаж и барахолок" Эвы Манукян до самого Кароля Войтылы, актёра и драматурга в молодости, в зрелые же годы – небезызвестного папы римского Иоанна Павла II.
Итак, Даниэль Штайн – переводчик. Переводчик оттого, что работал в гестапо именно на этой должности. "Как-то ему удалось скрыть, что он еврей. Его потом схватили. Но он тоже сумел сбежать", – пишет благодарная Эва Манукян; спасая от расстрела большую группу польских евреев, он спас жизнь и ей, ребёнку, ещё не рождённому одной из спасённых.
Но переводчик и по иной причине, о которой чуть позже…
"Еврейство навязчиво и авторитарно, проклятый горб и прекрасный дар, оно диктует логику и образ мыслей, сковывает и пеленает. Оно неотменимо, как пол. Еврейство ограничивает свободу. Я всегда хотел выйти за его пределы – выходил, шёл куда угодно, по другим дорогам, десять, двадцать, тридцать лет, но обнаруживал в какой-то момент, что никуда не пришёл…" Даниэль Штайн, пожалуй, мог бы подписаться под этими словами Исаака Гантмана – другого персонажа романа, – исключая последний посыл о том, "что никуда не пришёл".
Пришёл. И двигаться – уходить (или возвращаться?) начал сначала по острейшей необходимости – из благодарности перед спасшими его от гестапо монахинями приняв крещение. А затем уже "бежал, бежал по жизни со своим крестом", ничего кроме недоумения и иронических улыбок не вызывая у своих соотечественников. От презрительности этих улыбок его спасало то, что считали его "одним из настоящих еврейских героев". Героем он и был, даже уже не спасая никого из фашистских застенков. В Израиле 50-60 годов (да и позже) открыто говорить: "они такие славные люди, эти арабы", и открыто же изучать арабский – что это как ни героизм, вызов...
А получить в паспорте, вернувшись на "землю обетованную", графу "национальность не определена" ему, генетическому еврею, только за то, что он христианин, и – не сломаться, бороться, дойти до судебных боёв с израильскими чиновниками – разве это не героизм.
"Психическими сдвигами", направленными на "благородную" цель, назвали соотечественники состояние ума католического священника Даниэля Штайна. Жёсткость и жестокость оценки этой проистекали из убеждения, что "двухтысячелетнее официальное христианство, хотя и руководствовалось заветами христианской любви, но несло в себе неистребимую ненависть к евреям. Поэтому Штайн, принявший христианство, рассматривался многими как предатель национальной религии, перешедший на сторону "чужих", – объясняет Людмила Улицкая устами одного из персонажей.
Но "симметрична ли эта ситуация с христианской стороны и желательное ли лицо Штайн в среде католической"?
Разрешением таких сложных "многомудрых" вопросов и задаётся Улицкая, проанализировав тщательно и всесторонне, иногда даже повторяясь по нескольку раз, все про и контра проблемы. Это её достижение, и её личный творческий подвиг.
Ну и… какое отношение имеет этот подвиг к Большой Национальной премии?!.
Вот что о России, русских и православии в романе проскальзывает. Именно проскальзывает, как что-то, якобы, малозначительное и малоинтересное.
Загорск как послевоенный приют для польских детей – "маленький русский Ватикан"…
Счастье главного героя от того, что "из оккупированного (заметьте, не освобождённого! – В.Е.) русскими Львова попали в литовский город Вильно".
