Виктор Ротов - Ближе к истине
Главные события, сказали нам, развернутся вечером. А пока мы направляемся к Дому — музею Шолохова. Для меня это центр мироздания: здесь родилась, отсюда проистекает главная правда жизни, вокруг этого места вращается Вселенная Человечества.
Усадьба огорожена зеленым забором. Во дворе, в глубине, на лужайке, средь молодых березок и плакучих ив — могилы Михаила Александровича и Марии Петровны. На гранитной глыбе высечено короткое и емкое
слово «Шолохов». Двор заполнен народом. Кто‑то стоит у могил, кто‑то тянется рукой, чтоб дотронуться до гранитной глыбы, кто‑то фотографируется на память. Перед входом в дом — длинный хвост очереди желающих осмотреть великие Пенаты. Чтоб не скучали в очереди, певческий коллектив поет, не умолкая, и танцует. Казачки в цветастых и длинных, по щиколотки платьях, чубатые казаки. Одна певунья в красивом салатового цвета платье, вылитая, мне кажется, Аксинья. Гибкое, сильное тело, прическа узлом на затылке. Лицо, видное мне в профиль, с точеным носиком и чуть припухлыми, чувственными губами. Когда она пританцовывает в такт исполняемой песне, под платьем угадывается ее упругое тело. Она вся дышит обилием нерастраченной энергии и любви.
Мы отстояли в очереди часа два. Но они пролетели как две минуты. Я с жадным любопытством рассматривал людей: мужчин и женщин, молодых и старых, детей — и думал: вот пришли и ходят по двору, как зачарованные, или стоят в очереди, чтобы войти в дом, посмотреть, как жил и творил писатель. Пришли не любопытства ради, а за духовной пищей.
То, что испытываешь в доме, переходя из комнаты в комнату, трудно описать. Могу сказать лишь одно — испытываешь некую причастность. Причащение к великому. Но не к заоблачному, а простому, земному, близкому. Я мысленно иду с ним на рыбалку, мысленно стою на крутом берегу Дона. Любуюсь Задоньем. Курю с ним, сидя за его письменным столом, напротив него.
Он не докурил сигарету в ночь с 19 на 20 февраля. Ему стало плохо, он попросил Марию Петровну отвести его в спальню. Там и умер в собственной постели. Нет его. А недокурок в мундштуке так и остался навечно под плексигласовым колпаком. Как символ бытия и небытия.
Рядом с кабинетом — комната, где отдыхал Н. Хрущев, бывая здесь в гостях. Приезжал, обхаживал, «выдавливал» великое слово о себе, грешном. Не удалось. Шолохов знал настоящую цену этому человеку. Человеку, мелькнувшему на государственном небосклоне и канувшему в вечность бесславно. А он, Шолохов, без титулов и званий с одной лишь правдой и любовью в сердце — остался в веках.
СТЯГУНЫ
В колхозе «Южный» Крымского района есть трудовая семья Стя1унов. В этом году они взяли семейный подряд по производству утиного мяса и яиц. Начало было непростым. Да еще дожди весной. Всякие другие неприятности. Старейшина С тягу н даже в больницу попал — язва обострилась. Но все‑таки сработали за первое полугодие очень и очень неплохо. Хорошие виды и на второе полугодие.
Хочу понять — откуда черпают силы? На чем держатся? Приглашаю и Вас, дорогой читатель, подумать над этим.
Вот информация для размышления
Стягун Виталий Павлович — старейшина семьи.
Потомственный земледелец: его отец, дед и прадед трудились на украинской ниве. Внушительная родословная. Внушительной внешности человек: здоровенный, рукастый. Говорят, звезд с неба не хватает. Не спешит «попэрэд батьки в пэкло». За работу берется как бы нехотя: покурит сначала, подумает, приладится. Ну с. когда приладится, то двинет во всю свою моченьку. Покладистый, добродушный, с юморком, как все «крупногабаритные». О трудностях говорит снисходительно: сначала больно много выгребать пришлось там. А потом ничего…
Работал он механизатором в овощеводстве. Теперь вот взяли семейный подряд. По его разумению — прогрессивная форма организации труда, потому что выкладываешься на работе. Ему‑то к работе не привыкать. Молодым — тоже. А затеяла все дочь Надя.
Надежда Витальевна Щербакова (Стягун). Моложавая, крупная, крепкая — в батю. Говорит с легкой усмешкой: «Батя не выдюжил, а я ничего. Тьфу! Тьфу! Не сглазить бы». Когда была заведующей, председателю плешь проела: лампочка перегорела, доска на заборе оторвалась; пришли электрика, пришли плотника. Кормов не хватает — вороны склевывают, они, стервы, и цыплят таскают, отстрелять бы их…
юз
Теперь и лампочки (сами!) вворачивают, и ворон из ружья отпугивают; и председателю плешь не проедают.
— Что же изменилось? — спрашиваю.
— А ничего. Просто смысл в работе другой… — Она смотрит на мужа, что он скажет по этому поводу.
Сергей Николаевич Щербаков согласен с женой. Худощавый, узколицый, с быстрыми черными глазами. Когда решали, быть или не быть семейному подряду, он твердо высказался «за». Потому что дело реальное. Трудности? Конечно. Неурядицы? Да. Завистники донимают? Бывает. Один Недавно нагло наехал трактором и подавил утят. Но говорит он об этом не со злобой, а взывает к совести. Удивительный запас терпения и оптимизма. Он мечтает о минитракторе и легкой тележке для подвоза кормов утятам. И надо обязательно перебазировать ферму, потому что здесь стройка поблизости — новый жилой микрорайон. Да и ферма — разве это ферма?..
Несколько слов о ферме
Действительно! Ее и фермой‑то трудно назвать. Язык не поворачивается. Это старое — престарое помещение — то ли бывшее общежитие, то ли бывшая контора колхоза. В общем приспособленное кое‑как помещение для выращивания утят. Новую партию, три тысячи штук, привезли на автобусе в ящиках. Желтые пушистые комочки. Пищат, тянут шеи: осваиваются в новой обстановке! Полы только что выскоблены, очищены от грязи, притрушены соломой. Благо соломы навалом, в полях скирды стоят. Но… Кормозаготовителям «некогда». В «козла» забивают. Видел лично. У них же видел «чудо» счетной техники: самодельные счеты — к столу приварены прутья, на прутьях вместо костяшек — гайки… Рационализация!
Некоторые утята вылезли из ящика и пошли по комнатам осваивать новое жилье. На стенах сохранилась побелка. Утятам это понравилось. Подошли, потрогали стену клювом. А вот стекла в окнах повыбиты и страшновато в темном коридоре. Утята не решаются идти по нему дальше. И правильно делают: можно очутиться во дворе. А двор еще в ужасном состоянии: еще не все выгребли и кое — где лужи стоят после обильных дождей. Там не совсем уютно даже взрослым утятам, коих тысячи. Они ме
чутся стаями из угла в угол в весьма непрезентабельном виде: взъерошенные и грязные. Над ними тучи мухвы…
Несколько шустрых утят приковыляли к нам. Один пробует «на зуб» мой босоножек. Ольга Павловна Зуенко спохватывается: есть хотят!
Ольга Павловна Зуенко (до замужества Стягун) — сестра старейшины. Полная, добродушная, улыбается. Из тех, которые всю жизнь только и делают, что ухаживают за кем‑нибудь. И здесь она занята тем же. При одном взгляде на нее становится ясно, что утята голодать не будут. И вороны их не склюют: она по совместительству сторож — палит из ружья. В ее улыбчивых глазах постоянная готовность № 1 прийти на помощь. Но временами в них всполохи тревожного блеска. Она порывается что‑то сказать.
— Что? — обращается к ней Виктор Леонидович Дейко — секретарь парткома колхоза.
— Да вот… В таких условиях долго ли продержимся?
— Уже решено перевести вас отсюда, — говорит ей Виктор Леонидович.
И женщина успокаивается.
Секретарь парткома
Он здесь 4 года. Окончил ВПШ. Молод. Любит свою работу. Внимателен к людям. Пользуется уважением. Потому что сказал — сделал. Не все, правда, удается: хозяйство досталось запущенное. Прежние руководители «постарались». Ходили, говорят, в благополучных — сидели на мешке денег. В смысле деньги водились, но лежали мертвым капиталом. Прошло четыре года, а колхоз до сих пор напоминает треснутый стекающий арбуз. Иной раз сам председатель Андрей Григорьевич Морарь с его деловой хваткой не знает, с какого конца подойти к этому «арбузу». Хотя потенциальные возможности у хозяйства большие: прекрасная стабильно орошаемая земля с выходом на естественные предгорные пастбища. Клад для животноводства! Но вот что‑то не ладится. Какая‑то заноза сидит в людях: то ли неуверенность, то ли расслабились слишком при прежнем руководстве. Надо поправлять дело. Выправлять душу коллектива. В этом наипервейшая и наиважнейшая задача секретаря парткома.
— Приходится убеждать, доказывать. Буквально по
крохам возвращать людям веру в справедливость, — говорит Виктор Леонидович. — Начали жилищное строительство. Люди здесь хорошие. Хотя и непростые. Тот же Владимир Стягун.
Владимир Витальевич Стягун. Сын. Работает управляющим полеводческого отделения № 1. Косая сажень в плечах, высоченный. И весь задерганный, неукротимый и несогласный. Его выгоревший до белизны чуб неподвластен никакой расческе. И сам он неподвластный. С ним трудно разговаривать, он все оспаривает. Но он ухитряется как‑то управлять сложным и своеобразным коллективом отделения. Только ему ведомы подводные рифы взаимоотношений людей. Предан земле и делу. Себя не жалеет, семью не жалеет. Хотя в этом, откровенно говоря, я не вижу ничего хорошего. Жена его, Светлана Михайловна, тому печальное свидетельство: она словно тень, взывающая к милосердию: сколько можно взваливать на женские плечи? Семья, хозяйство, огород, стройка, бесконечные неурядицы на работе у мужа; а теперь еще взяли семейный подряд. И характерец у мужа — не подарок. Не характер, а шквал порывов, часто нелогичных и непонятных. А порой просто бунтарских. Он как бы на поводу у необъезженной внутренней силы. А нынче эта сила подогревается трудностями страды — хлеба полегли почти на половине площадей. Попробуй взять без потерь!
