Владимир Бушин - Во дни торжеств. Острые вопросы в юбилей Победы
Надо бы брать пример с журнала «Дилетант», известного широтой кругозора, неподкупностью и верностью линии партии. Там в статье «Нужны ли сейчас псевдонимы?» (№ 3’14) Александр Локшин смело назвал и русских, правда, при этом Малюгина превратил в МаВлюгина. Это как бы Локшина превратить в Лапшина. По поводу помянутой статьи в «Правде» он пишет, что «среди ее авторов были Вадим Кожевников, Александр Фадеев, Константин Симонов, Анатолий Софронов… А окончательный текст статьи отредактировал лично Сталин». Да откуда все это Локшину известно — что, 65 лет тому назад его дедушка сидел под столом в «Правде», когда они писали, а потом — у Сталина в Кремле? И на смертном одре дедушка поведал эту страшную тайну любознательному внуку? И обратите внимание — «среди них были». То есть надо полагать, что названы только главные и особенно ненавистные Локшину и его дедушке соавторы, но, что ж, там было еще десяток‑другой неназванных? Но зачем так много голов и рук для одной газетной статьи? Неизвестно…
Локшин цитирует и негодует: «Какое представление может быть у Гурвича о национальном характере русского советского человека?» — задавались вопросом авторы статьи». А фотокопия этой статьи в «Правде» — рядом, на той же странице «Дилетанта», и любой читатель может убедиться, что правдолюб Локшин жульничает. В обрубленном им виде цитата может означать только одно: абсолютно никакого представления о русском характере у Гурвича быть не может просто потому, что он Гурвич. Но на самом деле после обрыва на слове «человек» фраза продолжается так: «если он пишет, что в «благодушном юморе и наивно доверчивом оптимизме» пьес Погодина, в которых якобы «выразился национальный характер мироощущения драматурга», зритель видел свое отражение и «испытывал радость узнавания», ибо, дескать, русским людям не чуждо и благодушие». То есть А. Гурвичу отказывали в понимании русского характера при определенных условиях: если… Вот с этим «если» и спорьте». Как же иначе? А мне некогда.
Мне интересно, не был ли среди авторов той статьи еще и Чехов? Ведь у Антона Павловича есть в дневнике замечание тоже именно о критике, в том числе как раз о театральном, очень схожее с приведенным выше высказыванием, и притом безо всякого «если»: «Такие писатели, как Н.С. Лесков и С.В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все — евреи, не знающие, чуждые русской народной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно не понятного для них, и видящие в русском человеке ни больше, ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский, и Гоголь уже не смешит ее» (Собр. соч. в 30 томах. М.: Наука, 1980, т. 17, с. 224). А Чехов — это вам, «дилетанты», не Анатолий Софронов.
Но Локшин еще поддает жару: «31 января 1949 года газета «Культура» сообщила своим читателям, что «критик‑антипатриот», пишущий под псевдонимом Холодов, на самом деле носит фамилию Меерович». Я недоумеваю. Во‑первых, что, это был специальный выпуск газеты, посвященный раскрытию псевдонима именно этого одного критика? А другие, что под псевдонимами, ее не интересовали? Во‑вторых, фамилия Ефима Григорьевича была не Меерович, а Мейерович. Он жил на одной улице со мной, на 2‑й Аэропортовской. В‑третьих, газеты «Культура» тогда не было.
После такой концентрации недомыслия в одной фразе мы вправе молча пройти мимо других клятвенных заявления Локшина. В частности, о том, что к борьбе против космополитизма были привлечены даже люди, не имеющие никакого отношения в литературе, к искусству. Вот, говорит, некий Головенченко, будучи одновременно спортивным комментатором и «одним из руководителей Отдела агитации и пропаганды ЦК», особенно злобствовал. Вы только подумайте: одновременно в двух столь разных ипостасях! Да ведь это же примерно то же самое, как если бы главный редактор «Дилетанта» Виталий Дымарский был одновременно нашим послом на Филиппинах или президентом Израиля. И тут можно только спросить Дымарского: «Сударь, где вы для каждого номера находите таких, как Локшин? Как удается? Чего это стоит?».
Но все‑таки кое о чем еще нельзя не сказать.
Копошась в забытом окаменелом старье прошлого, Локшин разыскал и пронзил своим оком еще и статью М. Бубеннова «Нужны ли сейчас псевдонимы?», напечатанную в феврале 1951 года в «Комсомольской правде». На нее в «Литературной газете» тогда резко ответил К. Симонов. В «Комсомолке» же в поддержку Бубеннова была напечатана небольшая заметка Михаила Шолохова. На нее тоже очень кратко опять ответил Симонов. И все. Никакой дискуссии, вопреки утверждениям Локшина, не было, а был краткий обмен газетными репликами.
Сразу скажем, что в принципе Бубеннов и Шолохов были не правы, выступая против псевдонимов. Они существуют спокон веку и, конечно, любой автор имеет право избрать любой псевдоним, как избрали Вольтер, Стендаль, Жорж Занд, как Гоголь или Максим Горький, Фадеев, Светлов. Кстати, по воспоминаниям К. Симонова, так считал и Сталин, что вполне естественно для человека, еще в молодости взявшего псевдоним. Однажды на обсуждении кандидатов на Сталинскую премию он сказал, держа в руках список: «Почему Мальцев, а в скобках — Ровинский? До каких пор это будет продолжаться? Зачем пишется двойная фамилия? Человек имеет право писать под тем псевдонимом, который избрал. Но, видимо, кому‑то приятно подчеркнуть, что у этого человека двойная фамилия, что это еврей. Зачем подчеркивать? Зачем насаждать антисемитизм? Кому это надо?»
Малоизвестный до этого Орест Мальцев за довольно посредственный, но тогда политически актуальный роман «Югославская трагедия» получил Сталинскую премию. К слову сказать, всего эти премии получили 165 человек, из них 35 — евреи. Это что‑то процентов 20 с хвостиком. Не хило для государственного антисемитизма, большим специалистом по вопросам которого у нас давно числится Валентина Матвиенко.
Да, Бубеннов и Шолохов были не правы, но дело в том, что псевдонимы порой становились поводом для нехороших спекуляций, порой лживо антисоветских. Так, драматург Михаил Шатров (Маршак) уверял, что псевдоним заставил его взять С.Я. Маршак, который‑де сказал: «В советской литературе хватит одного Маршака». Поверить в это невозможно. Самуил Яковлевич был достаточно интеллигентным и знающим человеком, чтобы предъявлять такие требования. Он знал, что в русской литературе три Толстых, причем, два Алексея и два Николаевича, и ни один не мешал другому, всем хватило места, и никто их не путал.
Еще забористей историю рассказывал Григорий Бакланов (Фридман). Ему, дескать, говорили в редакциях: «Что это за Фридман? Может, он из Америки? Возьмите псевдоним». Тоже, разумеется, неумное вранье. Можно назвать десятки, сотни писателей, артистов, спортсменов, которые всю жизнь прожили как дети своих отцов. И это не только такие всем известные люди, как Эренбург, Плисецкая, Ромм, Райкин, Крейзер, Драгунский и другие, но и мало известные литераторы, как Фрид Я.В., Фридланд Л.С. и т. д.
Лгал Бакланов и тогда, когда уверял, что у него потребовали в редакции снять посвящение его повести памяти погибших братьев, тоже евреев. Я много раз публиковал стихи, посвященные памяти моих одноклассников, среди которых был Леня Гиндин, и никто не заикался, а Гришу, видите ли, брали за горло антисемиты. И ведь до чего тупоумно Бакланов мотивировал их поведение: они, мол, не хотели, чтобы читатели узнали — евреи тоже были на фронте. Да ведь кто этим интересовался, мог легко узнать и о том, что больше ста евреев во время войны стали Героями Советского Союза.
В этом же роде была история с шахматистом Гарри Каспаровым. По отцу он Вайнштейн, но его матушка уверяла, что с такой фамилией он не добился бы успеха. Ботвинник, Таль, Фишер добились и еще какого — стали чемпионами мира, Бронштейн с Ботвинником, Корчной — с Карповым тоже играли за звание чемпиона мира, а вот Вайнштейну все дороги были бы закрыты. Да большинство наших гроссмейстеров — евреи с еврейским именами, особенно — в советское время.
Все так, но сей Локшин еще негодует по поводу того, что Бубеннов писал: «Московский поэт Лидес стал Лиходеевым, С. Файнберг — Северцевым». И вот вывод Локшина: «А для того, чтобы не выпячивались антисемитские уши, Бубеннов включил в своей список псевдонимы и русского, украинского, белорусского, марийского и удмуртского литераторов, неизвестных ныне даже историкам литературы». Приходится заметить, что я лично помню по «Литературке» способного фельетониста Лидиса‑Лиходеева и совершенно бесталанного стихотворца Файнберга‑Северцева, с которым вместе учился в Литературном институте, но заметного следа в литературе они, увы, не оставили, и никакие историки их, как и неназванных удмуртов и марийцев, тоже не помнят.
А что касается ушей, то недоброкачественные еврейские уши Локшина гораздо длинней, чем «антисемитские уши» Бубенного. Действительно, в числе многих литераторов разных национальностей с псевдонимами тот назвал двух евреев. И этого достаточно, чтобы Локшина охватил приступ возмущения: «Да как он посмел! Да кто позволил? Какой дикий разгул антисемитизма!»
