Ханнес Ростам - …Ваш маньяк, Томас Квик
Испытывая фрустрацию по поводу того, что первые четыре жертвы выжили, «лазерный человек» отказался от своих прежних привычек. К пятой жертве он подкрался сзади, приставил дуло к затылку тридцатичетырехлетнего мужчины и нажал на спусковой крючок. В такой ситуации даже неправильно смонтированный глушитель не мог спасти погибшему жизнь.
В Сэтерской больнице Стюре Бергваля поместили в психиатрическое отделение среди пациентов, совершивших тяжкие насильственные преступления. Их статус определялся тем, насколько интересными были их жизнь и преступления. На фоне этих личностей Стюре выглядел бледно.
Особый пациент
Чель Перссон и Йоран Франссон были врачами Сэтерской больницы в начале 90-х, к тому же в течение долгих лет дружили и часто работали в паре.
Еще во время следствия, до того как Стюре Бергваль был приговорен к принудительному лечению, Йоран Франссон подписал квитанцию о получении 650 крон за психиатрическую экспертизу неудачника-грабителя. Заключение, на профессиональном языке именуемое «справка П7», делается для того, чтобы определить, нуждается ли обвиняемый в широкомасштабной судебно-психиатрической экспертизе. Оценка вероятной опасности не входит в обязанности того, кто выдает «П7». Еще в меньшей степени от него требуется рассуждать по поводу вероятных нераскрытых преступлений данного лица. Однако именно это Франссон счел своей главной задачей:
«Те преступления, за которые он был осужден ранее, демонстрируют высокую степень сексуального извращения, где вероятность рецидива обычно высока, поэтому представляется странным, почему он не был повторно обвинен в аналогичных преступлениях».
Предположение Йорана Франссона о том, что Стюре Бергваль совершил покуда не выявленные тяжкие преступления, оказалось буквально пророческим. Задним числом Франссон сам признался, что такое заключение было неуместным.
— Я сожалею, что написал это. Такие вещи в «П7» не пишут. Однако оказалось, что я был прав, — сказал он в интервью «Дала-Демократен» в июне 1996 года.
Убежденность, что в прошлом обвиняемого скрываются до поры неизвестные преступления, скоро укоренилась в сознании тех, кто отвечал за лечение Стюре Бергваля. А кто ищет, тот находит.
Медицинские карточки, листы приема лекарств и прочие документы дали мне подробную картину пребывания Стюре в Сэтерской больнице начиная с первого дня. Стюре без всякой задней мысли прошел все обязательные медицинские обследования при поступлении, по команде раздевался и одевался, спокойно перенося действия фельдшера: тот светил ему в зрачки карманным фонариком, стучал по коленкам резиновым молоточком и осматривал кожу на предмет уколов и других важных признаков.
На следующий день Бергваль встретился с врачом, который впоследствии дважды изменил его судьбу. Главврач Йоран Чельберг проводил первичную беседу со Стюре и сделал в карточке следующую запись:
«Он держался спокойно, разговаривал разумно и, казалось, полностью понимал суть предстоящего лечения. У него уже есть привычка к пребыванию в закрытой психиатрической клинике. Мы поговорили в общих чертах о его ситуации и его трудностях. […] Время от времени у него возникают сильные приступы страха, и даже во время нашей беседы он то и дело становится напряжен, слезлив и начинает прерывисто дышать. Впрочем, постепенно успокаивается. В целом в разговоре производит впечатление человека, хорошо идущего на контакт».
Когда Йоран Чельберг поставил под сомнение назначенное лекарственное лечение, его удивил мощный протест со стороны Стюре. Чельберг решил пока оставить лекарства, однако отметил в карточке, что Стюре, «судя по всему, зависим от той небольшой дозы сабрила, которую принимал в течение многих лет».
Вскоре жизнь Бергваля в Сэтере потекла своим чередом. По записям в карточке можно сделать вывод, что он быстро освоился и стал вести незаметный образ жизни.
Однако в той же карточке содержатся повторяющиеся отметки, указывающие, что Стюре обращался к сотрудникам отделения, привлекая их внимание к тому, что плохо себя чувствует и его преследуют мысли о самоубийстве.
«Стюре Бергваль приходит сегодня утром и просит о встрече с врачом. „Мне нужно выговориться“. По его словам, он много размышляет по ночам, его мучает страх, он потеет и рыдает».
Хотя Перссон не психотерапевт, он сжалился над Стюре и разрешил тому иногда приходить к нему пообщаться. Неформальные беседы все более приобретают характер психотерапевтического сеанса. Постоянно повторяющаяся тема — что Стюре не видит смысла в жизни, что он должен покончить с собой. Он испытывает большую скорбь по поводу того, что после ограбления банка потерял своего лучшего друга Патрика, который на двадцать два года моложе его. Как старший из них, он ощущает также свою вину за то, что Патрик сидит в тюрьме. Перссон делает отметку в карточке 24 июня 1991 года:
«Когда разговор заходит об этом или о похожих вопросах, у пациента начинается тик, он прерывисто дышит, издает странные хрюкающие звуки. Сегодня во время обхода санитары доложили, что в отделении такого не наблюдалось. Других проблем не возникало».
Стюре Бергваль, похоже, горит желанием начать психотерапию, однако это оказывается труднее, чем он думал. Ибо независимо от того, являлись ли его приступы страха, тики и хрюканье истинными реакциями или актерской игрой, врачи оставались хладнокровны. Они просто-напросто не считали Стюре интересным пациентом. 2 июля Чель Перссон записывает в его карточке:
«В последние дни пациент испытывает нарастающие неприятные симптомы — страх, бессонница, мучительные размышления. У него возникают суицидальные мысли, тем не менее он признается, что не решится навредить самому себе. Такого рода настроения сопровождали его многие годы, то затихая, то вновь активизируясь, однако он сообщает, что намеревался покончить с собой вечером накануне ограбления. Он говорит, что выбрал место, где предполагал съехать с дороги на машине, но когда настал момент осуществления плана, он увидел на заднем сиденье машины свою собаку. Теперь, по его утверждению, ему нужно своеобразное подтверждение того, что он плохой человек и должен наложить на себя руки».
Из карточки явствует, что Йоран Франссон отменил сильнодействующий препарат сомадрил («который так чудесно вибрирует в мозгу»), вызывающий зависимость, и теперь врачи пытаются подобрать препараты на замену. Но Стюре утверждает, что другие лекарства лишь усиливают у него чувство депрессии. В конце концов ему снова назначают сомадрил, и на некоторое время в отделении воцаряется покой. 10 июля Йоран Чельберг отмечает:
«Общая оценка суицидальной угрозы приводит к тому выводу, что в настоящий момент я не вижу необходимости в дополнительных мерах безопасности. Уже само то, что пациенту предоставляется возможность поговорить об этом, дает ему облегчение. Следует также указать, что мысли о самоубийстве в основном коренятся в своего рода экзистенциальной проблематике, то есть, когда пациент оглядывается на свою жизнь и видит, какой трудной она была, он чувствует себя неудачником. Ничего депрессивно-меланхолического или психотического в его рассуждениях нет. В остальном можно сказать, что он хорошо адаптировался в отделении. Им владеет искреннее желание изменить свою судьбу, однако он понимает, что самостоятельно с этой задачей не справится. В своих рассуждениях пациент демонстрирует высокий интеллект, охотно оперирует теоретическими понятиями. Одновременно он осознает, что это его способ взглянуть на себя со стороны».
В течение лета Стюре неоднократно отпускают в увольнительные на несколько часов в сопровождении персонала, и он осуществляет эти выходы без всяких проблем. Беседы с Челем Перссоном продолжаются, однако врачи сомневаются в целесообразности психотерапевтического лечения. 9 сентября Перссон записывает в карточке Стюре:
«С тех пор как пациент переехал в 31 отделение, т. е. вскоре после поступления в клинику, он умолял назначить ему психотерапевтические сеансы. В оценке того, насколько он подходящий кандидат, мнения разошлись, к тому же приходится учитывать наши очень ограниченные возможности. Поэтому в качестве временного решения я начал эту серию встреч с пациентом под рубрикой „беседы с врачом“. Выяснилось, что пациент использует время с искренней мотивацией обдумать свое прошлое, свое поведение и свою жизненную ситуацию.
Беседы пробуждают у него чувство тоски, вызывают мышечное напряжение, однако пациент просит о новых встречах, поскольку они помогают ему навести порядок в собственных мыслях».
Поведение Стюре во время бесед амбивалентно. С одной стороны, он просит о контакте с врачом, с другой — он закрыт. «Он предпочитает выражаться абстрактными понятиями, вместо того чтобы рассказывать о конкретных событиях своей жизни, — пишет Перссон и продолжает: — Центральным в его мироощущении на сегодняшний день является отсутствие оправдания своему существованию. В отделении он ведет себя образцово, однако мы не можем доверить ему свободу перемещения, до тех пор пока оцениваем, что он слишком закрыт, недоступен и его трудно понять».
