Дмитрий Гордон - Виктор Суворов: исповедь перебежчика
— …цепочку.
-..да, и пока возможности такой не имею, сказать, было это или же нет, не берусь. Впрочем, исходя из чисто нашей, шпионско-разведывательной, логики, это вполне реально. Если крымских татар можно погрузить в товарные вагоны и вывезти в Казахстан, то почему украинцев нельзя? Есть же свидетельство Хрущева, который на съезде где-то признался, что Сталин не сделал этого только лишь потому, что их (то бишь украинцев) слишком много. В интернете посмотри — это высказывание найдешь, и логика тут и вправду присутствует.
— «Я, — пишешь ты, — спрашиваю у Генпрокурора Украины: чем перед Родиной провинился? Я вышел из состава СССР, Украина пошла за мной.»
-… правильно.
— «…так в чем же моя вина? Я блудный сын Украины, и хотя своим она меня признавать не желает, я терпеливый. Когда-нибудь Украина войдет и в НАТО, и в семью европейских народов — рано или поздно пойдет по пути, по которому прошел предатель Резун. Можете смеяться, но я первый украинец, который вступил в НАТО и в Европейский союз».
— а разве не так?
— У меня в связи с этим вопрос: ты хочешь вернуться домой, в Украину?
— Ну а как же?
— То есть сегодня, если Президент или Верховная Рада определят, что Владимир Резун не является по отношению к Украине предателем и наша страна не преследует якобы предавших Советский Союз людей, ты возвратишься.
-… конечно.
— …и будешь в Черкассах или в Черкасской области жить?
— Наверное, нет, потому что это создаст для Украины большие проблемы, станет вызовом (да еще и каким!) России, но я мечтаю приехать на могилу отца. У Тани моей есть брат, а у него семья, дочка — девочке скоро восемнадцать лет исполняется, и я поздравляю ее, желаю ей счастья. Да, наши корни там, но я не хотел бы, чтобы за мной дома охотились или чтобы Украина меня охраняла.
— Виктор, это интервью прочитает множество людей, от которых зависит принятие решений: народные депутаты, возможно, и Президент. Что бы ты хотел им сказать и о чем попросить?
— Я ни о чем никого не прошу. Если Украина считает, что я свой, — прекрасно, нет — ну что поделаешь? Мой выбор сделан: я спасаю честь своего народа — как украинского, так и русского, потому что мать у меня русская, а отец украинец. Меня иногда спрашивают: ты русский или украинец? — но это все равно, что допытываться: ты кого любишь больше — отца или мать? Если Украина признает своим, буду, соответственно, украинцем: я и к официальному Киеву пару раз обращался, даже с послом беседовал.
Однажды я написал Генеральному прокурору Болгарии (тогда этот пост занимал господин Иван Татарчев) и прямо спросил: перед Болгарией я виноват или нет? Он немедленно мой телефон отыскал и позвонил: «Жену свою под мышку бери — я вас в аэропорту прямо встречу» (это октябрь девяносто шестого года был). Прилетаем в Софию, Татарчев меня спутнику представляет: «Знакомься!» — «А это кто?» — «Главный военный прокурор Болгарии генерал-майор юстиции Николай Колев». — «Здрасьте-здрасьте!». Повезли меня в город, охрану приставили: помню, ее начальником был Цветан Цветанов — здоровый такой мужик. Я: «Ничего мне не надо». — «Нет-нет, ты наш гость. Болгария признает: в том, что мы сейчас без большого брата живем, и твоя есть заслуга, поэтому ты наш брат!». Заходим в ресторан, открывается дверь, а там ансамбль болгарской армии. Как грянул: «Три танкиста, три веселых друга.»
— «… экипаж машины боевой».
— Садимся с женой («Таня, так дело было?» — окликает супругу. «Так!» — отвечает она.), отдыхаем. И Эстония, и Литва, и Латвия принимали меня очень тепло — могу показать высшие государственные награды.
— Высшие?
— Да, причем никого ни о чем не просил, не писал обращений, но меня туда приглашали и награждали. Не называю, заметь, кто и как, — не хочу, чтобы в Москве скрежетали зубами: ах, дескать.
— …сволочи!..
— Ну, что-то типа того, но там нас встречали на самом высоком государственном уровне. «Если хотя бы сто человек в России сделали для нашей независимости столько же, сколько и ты, — говорили, — мы бы давным-давно жили как люди».
— Виктор, а что, на твой взгляд, ждет Украину?
— У нее — нисколько в этом не сомневаюсь! — великое будущее, и место ее в первой десятке государств — рядом с Великобританией, Францией, Германией, Италией. Вместе с тем в политике я ничего не предсказываю, потому что вы нынче, как на распутье витязь: направо пойдешь — пьяному тебе быть, налево — голову потеряешь. Украина должна наконец на что-то решиться, поскольку два десятилетия раскачки — это уже чересчур.
— Непозволительно долго!
— Не сочти за высокопарность, но это может быть действительно великое государство, однако, если Украина не найдет сейчас свой путь во мраке, другого шанса не будет.
«Теперь я со Сталиным в сердце»
— На вопрос одного западного издания: «Как вам живется здесь, в Англии?» — ты недавно ответил: «А я в России живу — я из нее и не уходил. Просто по какой-то непонятной причине каждое утро просыпаюсь в Великобритании и удивленно оглядываюсь: куда это меня занесло? — а ночевать возвращаюсь домой. В Чертаново, на улицу Азовскую. В Серебряный Бор, на набережную Новикова-Прибоя. В Приволжский военный округ. В Киевский. В Прикарпатский. В 66-ю гвардейскую учебную Полтавскую Краснознаменную мотострелковую дивизию. В 24-ю Железную Самаро-Улъяновскую трижды Краснознаменную». Как ты, заочно приговоренный к смертной казни, чувствуешь себя в Великобритании?
— Чудесно, просто великолепно, и прежде всего потому, что (это я повторяю всегда и везде!) жена — истинная находка для шпиона (Смеется.). Мне повезло: у нас к выбору спутницы относились очень серьезно — не как в КГБ: женишься один раз и навсегда. Все эти годы мой тыл был надежно прикрыт, и жалею только о том, что не видел, как выросли дети, потому что вечно писал, писал, писал. Работал, как вол, и все лежало на ней, на Танюшке.
Тут, в Англии, в школу детей нужно на машине возить. Таня меня уже и не просила об этом, потому что в ответ слышала, что я занят, что сделать нужно еще и это, и то, но однажды даже у изменника Родины совесть проснулась. «Ну, сегодня, — пообещал, — детей, наконец, сам повезу», но она улыбнулась: «Не надо». — «Почему?» — удивился я, и любимая жена рассмеялась: «Они уже университет оба закончили».
Я сожалею о том, что мимо меня проскочило детство моих ребят, поэтому сейчас наша любовь выплескивается на внуков — они у нас замечательные, просто хаврошечки.
— «Я веду, — пишешь ты, — достаточно замкнутый образ жизни, я по натуре отшельник». Чем занимаешься в свободное от писательского труда время?
— А у меня его нет… (Пауза.) Ну, чем занимаюсь? Ухожу в лес, — Таня не даст мне соврать! — брожу долго-долго один. Пока иду, ругаюсь вслух со своими врагами, отвечаю многочисленным оппонентам, ведь что меня действительно мучит, так это невозможность ответить на письма. Понимаешь, их слишком много, и это устаревший уже материал. Недавно один научно-исследовательский институт (украинский, кстати!) в Канаде обратился ко мне с предложением передать мой архив. Все уже подготовлено и вскоре уйдет к ним, но я чувствую себя виноватым перед людьми, которые писали мне в девяносто третьем, в девяносто четвертом годах. Эти фронтовики, может, уже умерли, так и не получив ответа, но осилить такой труд я не мог и поэтому (Делает вид, что затягивает на шее удавку.).
— Из моего собственного досье на Виктора Суворова: «Любит спорт, в частности бег на дальние дистанции. Мечтает пройти лондонский марафон в противогазе с полной выкладкой — с автоматом, боекомплектом, лопатой и, разумеется.»
— (Вместе.) «.в сапогах».
— Эта мечта осуществима или..?
— Мечтать полезно всегда, но несколько лет назад у меня приключилась очень тяжелая вещь с сердцем. Долгонько искали, что же во мне не так, и какой-то старикашка (пожилой, так скажем, профессор), найдя причину, постановил: операцию нужно делать. «Мы тут разрежем и поставим тебе машинку железную — она сделана в Америке, будет работать на батарейках». Элементы питания через пять лет менять надо, так что мне скоро опять под нож.
Перед тем как я на операционный лег стол, доктор — он уже был в перчатках! — заметил: «Я должен это тебе показать». Смотрю, а штуковина, которую мне вшивать собрались, называется «ИС-2». «Хм, а вы знаете, что такое “ИС-2”? — спрашиваю. — Это самый мощный танк Второй мировой войны — “Иосиф Сталин”». Видишь, теперь я со Сталиным в сердце (Смеется.), поэтому по-прежнему хочу пробежать лондонский марафон с полной выкладкой. От этого совсем не отказываюсь, но малость отодвигаю.
