Сборник - Чекисты
Консулу разрешили пользоваться чернилами: и бумагой, и он завел себе нечто вроде «тюремного дневника». Если его, мрачно рассуждал Локкарт, расстреляют, то пусть мир узнает правду!.. Странно, но первую запись он посвятил своему «мучителю-фанатику» Петерсу: «Я не могу оказать, что он обращался со мной некорректно… он не был ни груб, ни даже нелюбезен, и наши взаимоотношения были вполне корректны… Он заходил в мою комнату и справлялся о том, как меня кормят. Я не жаловался, хотя пища, состоявшая только из чая, жидкого супа и картошки, была очень недостаточна».
Локкарт попросил дать ему книги. Петерс принес роман Герберта Уэллса. И вторую — Ленина: «Государство и революция».
Караульные аккуратно давали ему «Правду» и «Известия». Больше всего его коробило от жирных заголовков статей. Большевики писали прямо: «англо-французские бандиты». Он читал резолюции фабричных комитетов, требовавших предания его, консула, суду и вынесения смертного приговора. Расстреляли бывшего царского сановника Белецкого. Локкарт лично знал его. Пути господни неисповедимы!..
Спустя некоторое время Локкарта перевели с Лубянки на территорию Кремля. Помещение было чистое, удобное — три комнаты: спаленка, ванная, небольшая кухонька. В ванной бросающиеся в глаза чистые полотенца, но образованный сакс, помыв руки, по-прежнему помахивал ими в воздухе, смешно растопырив пальцы. Однако помещение и здесь показалось Локкарту странным. Самым неприятным было то, что он снова оказался не один вопреки тому, что ему обещали власти. К своему удивлению, он увидел здесь Шмидхена. «Виновник всех наших бед!» — негодующе думал Локкарт. Судя по газетам, Шмидхен не уподобился притворщику Берзиню и угодил в тюрьму, но англичанин не мог простить Шмидхену, что удостоверение, выданное ему Локкартом, каким-то образом попало в ВЧК. 36 часов Локкарт и Шмидхен провели вместе, не проронив ни слова. Потом Шмидхена увели. Однако спокойнее от этого не стало. Локкарт узнал от часовых, что именно отсюда несколькими днями раньше отправился в последний путь Белецкий. Локкарта бросало и в жар и в холод; знать, что ты живешь в комнате, откуда предшественника повели на смерть, — что может быть страшнее! Как правы те, твердил себе Локкарт, что говорили: из Кремля еще никто живым не выбирался!
Локкарт часто впадал в меланхолию — сник, как птица с подрезанными крыльями. Страхи и панику консула заметил Петерс. Как бы чего с этим героем не случилось до суда! Локкарта приходилось беречь, как берегут того, кто набрал долгов и не прочь был скрыться даже в небытие, не расплатившись…
Петерс повидал консула. Старался быть мягким. Стояли у окна, говорили о разном. В тот же день Локкарт внес в свой «дневник» свежие впечатления. Петерс «охотно беседовал об Англии, о войне, о капитализме, революции. Он рассказывал мне об удивительных переживаниях своего революционного прошлого. Показывал мне на своих ногтях следы пыток, которым его подвергали в тюрьме при царском режиме. Ни одна черта его (характера не свидетельствовала о том, что он был таким бесчеловечным чудовищем, каким его много раз описывали».
Когда в следующий раз Потере открыл двери временной обители консула, Локкарт услышал, что баронесса освобождена и ей разрешены свидания с ним. В первый момент Локкарт даже не обрадовался (чекисты вполне могли ее освободить, если она работает на них!).
— Моя весть, как вижу, не вызвала у вас энтузиазма. Мы сделали все, что могли. Сомнения в отношении Бенкендорф выяснились. Порадуйтесь с нами, господин Лоикарт.
А консул все не мог отделаться от мысли, что этот «странный человек» (лексикой локкартовского «тюремного дневника»), второе лицо в Чека, а какое-то время даже первое, освободил Муру лишь для того, чтобы затеять новые козни.
Тот день оказался богат событиями. Вечером Локкарт записал в свой «дневник»: «Я получил вещественное подтверждение освобождения Муры в виде корзины с платьем, книгами, табаком и такими предметами роскоши, как кофе и ветчина, а кроме того, длинное письмо… Джейк лично запечатал его печатью ЧК и пометил на конверте своим размашистым почерком: „Прошу передать адресату, не вскрывая. Я читал письмо“. Этот странный человек!..»
Письмо Муры, немногословное, было написано с таким чувством, что Локкарт устыдился своих былых подозрений.
Допросы консула прекратились, и он почувствовал облегчение. Большевистские же газеты не унимались и раздражали его по-прежнему. Он их не брал бы в руки, но им овладевал страх перед неуверенностью, и с помощью газет он пытался представить свое будущее. Оно выглядело отнюдь не радужным. Локкарт, полагавший в свое время, что Россия может стать частью цивилизованной Европы, теперь был уварен — это сорвавшийся с цепи колосс азиатчины.
В Локкарте просыпался суеверный кельт. После завтрака он брал колоду карт, усаживался и раскладывал пасьянс. Если пасьянс не выходил, ждал всяких ужасов.
Ему разрешили гулять по территории Кремля. Раньше си здесь никогда не был. Большевики сделали Кремль одной из своих цитаделей. Локкарт вступал в разговоры с караульными, которые конвоировали его в этих прогулках. Это были разные люди: русские, латыши, венгры. Однажды Локкарт спросил конвойного, что тот думает о его, Локкарта, участи, и услышал, что в караульной команде держат пари из расчета два против одного, что он будет все же расстрелян… Локкарт потерял охоту к дальнейшим расспросам.
…Были мрачные осенние дни с дождями. Локкарт не гулял, предпочитал раскладывать пасьянс. За этим занятием и застал его Петерс, Он снова заговорил о собрании в американском консульстве 25 августа. Не пожелал бы Локкарт во имя истины прояснить характер собрания?
Локкарт посчитал этот в спрос не чем иным, как стремлением загребать шар чужими руками, добыть нужные сведения от самого Лаккарта! Как видно, чекисты ничего конкретного о совещании у американцев не знают. И откуда им знать? Кто мог что-либо им сообщить? Ни один из присутствовавших на том совещании не пошел бы на содействие «красным», а чужих ушей у Пуля не было. Такова была логика Локкарта. На всякий случай он сделал нечто вроде хода конем.
— По-дружески скажу вам, Петерс, с тех пор, как Россия бросила своих союзников перед лицом военной силы Германии, нам осталось одно — обороняться самим. Поэтому мы и собираемся…
Локкарт был слишком уверен в себе. Он и не мог предположить, что Петерс задает ему вопросы скорее всего от желания проверить себя, проверить и Локкарта — не изменяется ли в нем что-либо?
Петерс посоветовался с Дзержинским, и им ничего не оставалось, как припереть Локкарта к стене.
Когда из особняка Берга привезли изъятые во французской миссии бумаги, при первом же осмотре обнаружили письмо Маршана к президенту Франции. До сих пор ВЧК не имела такого прямого свидетельства творимого союзниками в России! Пригласили Маршана на Лубянку. В допросе не было никакого резона — с ним хотели просто поговорить. Но не вышло и разговора. На коллегии ВЧК Петерс так доложил о встрече с французским журналистом:
— Он был взволнован до безумия, почти плакал от возмущения, что союзники, и особенно французы, призванные спасти Россию (!), строили предательские планы о взрывах мостов и поджоге продовольственных складов.
Петерс добавил, что, конечно, журналист большой ребенок, наивен, он «думал, что Пуанкаре не знает, что делают его представители в России; в своей наивности он не понял того, что все поджоги, подрывы — все это делается под непосредственным руководством Пуанкаре и Ллойд Джорджа».
Подлинник письма передали в следственную комиссию, фотографию письма — в газету «Известия». Газета напечатала письмо Маршана.
Локкарт долго перечитывал этот номер. Несомненно, письмо французского журналиста — не подделка, согласился он. Однако француз переступил все границы дозволенного. «И это писал бывший редактор „Фигаро“! — возмущался Локкарт. — …Маршан, эта истеричка, перешел на сторону большевиков, — решил он — ЧК Оплатила ему больше, чем „Фигаро“. Скотина!..» Вечером Локкарт записал в свой «дневник»: «Мною овладел приступ пессимизма».
На Западе не стихал шум в связи с арестом Локкарта Писали о «тяжелой участи английского дипломата», которого «подвергают пыткам». В ВЧК прибыл шведский генеральный консул Аскер.
Я уполномочен своим правительством — нейтральным, не поддерживающим ни одну сторону, — заявил он Петерсу, — обратиться к вам с просьбой проявить гуманность к арестованному английскому дипломату господину Локкарту и его коллегам, претерпевающим превратности в застенках вопреки всем международным законам. Позволяю себе огласить ноту министра иностранных дел Англии сэра Бальфура, направленную в адрес вашего правительства. «…Если русское Советское правительство не даст полного удовлетворения или если по отношению к подданным Великобритании в будущем будет применено насилие, то правительство Великобритании сочтет каждого из членов русского правительства ответственным и примет все меры к тому, чтобы… считали их вне закона, а также к тому, чтобы для них не было убежища, где они могли бы скрыться».
