Газета День Литературы - Газета День Литературы # 171 (2010 11)
Он снова обвёл всех секретарей печальным взглядом, смиренно сложил ладони, будто готовясь к молитве, и закончил на пронзительной, щемяще жалостливой ноте:
– А кто я? Я – маленькая одесская еврейская скрипочка. Меня всё равно не слышно в вашем мощном оркестре. Зачем я вам нужен? Отпустите меня в Америку.
Наступила минута такой тишины, про которую говорят: ангел пролетел. Надо учесть, что хоть это и были судьи, но прежде всего это были писатели, и они умели ценить красоту образного мышления и стилистику высокого слога. Прощальная речь Василия Аксёнова очаровала их, и само милосердие постучалось в писательские сердца, слегка ожесточившиеся в бессильном стремлении понять, что же это за птица – треклятый "социалистический реализм", столь подло подсунутый им певцом пролетариата Максимом Горьким?
Прощальная речь опального писателя со всей очевидностью показала, что Василий владеет искусством демагогии ничуть не хуже, чем его могучие оппоненты. Он точно рассчитал покаянную тональность своей речи и умело раздал "всем сестрам по золотым серьгам". Маркову очень понравилось ощущать себя камертоном, определяющим общую тональность и синхронность звучания многоголосого писательского оркестра. Самолюбие Сартакова получило мощную подпитку от сравнения с золотой трубой, всегда идущей впереди оркестра.
Озеров был счастлив от мысли, что он – мощный барабан, заглушающий все остальные музыкальные инструменты и задающий партийный ритм всему писательскому балагану. Юрий Суровцев испытал прилив гордости за чёткий, идеологически выдержанный голос своего контрабаса. Сентиментальные слёзы увлажнили глаза известных советских поэтов – Михаила Луконина и Сергея Наровчатова. Ещё бы! – ведь от нежного голоса флейты и валторны зависел тонкий лирический подтекст всего музыкального произведения, исполняемого могучим оркестром Секретариата.
Речь "златоуста" Василия Аксёнова произвела неизгладимое впечатление на всех секретарей. Константин Симонов тонко уловил перемену настроения судебного сообщества и предложил решить обсуждаемый вопрос путем простого голосования. Большин- ство высказались за поездку Василия Аксёнова в Америку. Мне осталось только зафиксировать сей факт в протоколе заседания Секретариата. Голубая мечта Василия Аксёнова о поездке в Соединённые Штаты чудесным образом осуществилась.
Опальный писатель вышел из кабинета первого секретаря писательского Союза с высоко поднятой головой, ощущая себя победителем в неравной схватке с мощной когортой "сподручных партии", не знавших доселе поражений от своих идеологических противников. Василию показалось, что даже Карл Маркс, чей портрет висел при входе в писательский департамент, заговорщицки подмигнул ему, радуясь победе своего брата по крови.
Владимир БОНДАРЕНКО ПИТЕРСКОМУ ДРУГУ
Вот и моему другу питерскому Дмитрию Симонову, Димуле нашему стукнуло 70 лет. Повезло мне, всегда хожу в молодых. Нынешние мои друзья – Проханов, Личутин, Зульфикаров, Пронин, все бывшие "сорокалетние", все "дети 1937 года" – давно уже перепрыгнули планку семидесятилетия. Все друзья мои питерские – со студенческих лет, тоже были на десяток лет старше меня. В Питере нас собралась дружная команда книжников, любителей поэзии и прозы, библиофилов, собирателей всяких книжных редкостей: Герман Артемьев, Дмитрий Симонов, Валера Гилеп, Сергей Хрулёв, Владимир Карпенко… Почти каждый день встречались мы часов в 6 вечера на Литейном, в скверике за "Академкнигой", приносили раздобытые книжные новинки, менялись, узнавали новости. Потом, где-то к 8 часам приходили в кафе "Сайгон". Там и засиживались до конца вместе с поэтами и художниками. Так было на моей памяти где-то с осени 1964 года и до лета 1969 года. Меня удивляет, почему не сохранили тот "Сайгон", сделав памятным местом, как парижскую "Ротонду".
Мы любили не только книги. Любили девочек, за те шестидесятые годы иные из нас и обзавелись женами. Любили природу, и осенью и весной выезжали на электричке на дальние озёра, с палатками и всякой снедью. А также и с подружками. Любили выпить и дома, и на природе, и с девочками, и без них.
В связи с нашими книжными посиделками в скверике на Литейном в очередной раз хочу развеять две функционирующие легенды. Первая – о якобы полном официальном запрете поэзии и прозы начала двадцатого века. Конечно, диссертации по Николаю Гумилеву и Осипу Мандельштаму защищать в те годы не давали. Но почти все уникальные книги, изданные в начале ХХ века, свободно, и поразительно дёшево, продавались во всех букинистических магазинах. Даже студент мог купить сборники Гумилева, Ахматовой, Клюева, Ходасевича… Но почему-то среди библиофилов почти не было филологов. И компания у нас была – сплошь инженерная. И Дмитрий Симонов, и Герман Артемьев закончили знаменитый ленинградский политехнический. Инженеры-электронщики. В шестидесятые-семидесятые годы они с блестящим знанием литературы Серебряного века могли за пояс заткнуть любого доктора филологических наук, обходившего опальные имена стороной. Но вольному книжнику-библиофилу была воля-вольная. Тогда и собирали в одиночку, сами по себе, Саша Парнис всего Велемира Хлебникова, Анатолий Иванов – Сашу Чёрного, и так далее. Дима Симонов больше собирал поэзию, наших символистов. У Германа Артемьева дома все полки ломились от книг, почти три комплекта "Аполлона", "Весы", "Золотое руно", уникальнейшие издания символистов. На старость лет сейчас эти книги помогают Герману выжить.
Я собирал литературу по русскому Северу восемнадцатого-девятнадцатого века, так как приехал с Севера, писал в журнале "Север" о литературе Севера. В то же время, увлекаясь русским авангардом, и сам пописывая ультра-авангардные стишки, одновременно собирал первые издания футуристов, имажинистов, одесские и дальневосточные альманахи футуристов. Помню, как-то уличил Валеру Гилепа по прозвищу Водкин, в незнании им Вадима Шершеневича, одного из друзей Есенина, имажиниста, после этого на долгие годы ко мне пристало прозвище Шершеневич. Отсюда вывод: не уличай друзей в незнании.
Вторая легенда – о том, что в сквере собирались книжные спекулянты. Тоже ложь. Так называемых "холодников" в этом сквере было не больше десяти. Да и тех я уважал, это же не нынешние дельцы-спекулянты. Холодники мотались по старым дачным посёлкам, расспрашивали стариков и старух, скупали оптом все хранившиеся в сараях и подвалах, на чердаках и в пристройках журналы и альманахи, газеты и книги начала ХХ века. Если бы не они, всё бы это было выкинуто на помойку, или сдано в макулатуру в те же шестидесятые-семидесятые годы. Кто тогда знал Северянина или Вагинова, Кузмина или Георгия Иванова? Но основная масса завсегдатаев книжного сквера на Литейном состояла из самих библиофилов, после работы съезжавшихся в сквер в поисках редких изданий.
Вот там мы с Димкой и встретились, потом и сдружились. Жил он тогда недалеко от Литейного, чаще всего у него и собирались. Иногда торжественно жгли какую-то бездарную книгу. Иногда готовили рукописные альманахи из собственных творений и перепечаток стихов своих любимых поэтов. На один рукописный альманах, выпущенный частью нашей кампании, в полемику с ним выходил другой. Мы как-то даже и не задумывались, что занимаемся опасным самиздатом.
Дима прекрасно знал русскую поэзию. Иногда они с Артемьевым устраивали игру цитат, угадывая, откуда цитата и какого поэта.
Как-то раз я уговорил своих друзей и подруг не ограничиваться вылазками на Ладогу или на Вуоксу, а двинуть в северную даль. Сначала до моего родного Петрозаводска, затем на теплоходе через Онежское озеро в Заонежье, до Пудожа, там ещё через озеро, и уже в самой глуши Заонежья мы выбрались на берег уже третьего озера и на лодках добрались до острова. Так я и назвал потом заметку "Хождение за три озера". Были в том походе моя сестра Лена, моя будущая жена Наташа, Зина и Люда, Дима, Герман. Строили себе вигвамы, пили глинтвейн, читали стихи поэтов Серебряного века. Этот поход ещё более сдружил нас всех. Думаю, эти наши походы и втянули Дмитрия Симонова в походную жизнь.
Я потом переехал в Москву, Герману в его книжных странствиях было не до лесного воздуха. Со временем у Димы образовался свой круг байдарочников, рыбаков, палаточников, и до сих пор летом и осенью его трудно на выходные застать дома.
Есть у Димы ещё одно прекрасное качество – он компанейский мужик, ему не в тягость друзья, его дом всегда гостеприимен. Не случайно уже десятилетия, изредка наезжая в свой любимый Питер, даже когда командировка оплачена и гостиница ждёт тебя, я на пару-тройку деньков останавливаюсь у Димули и Нинули. Тем более, и хозяйка у него, дорогая жена Нинуля, тоже любит рукодельничать и привечать гостей. Думаю, для взаимного удовольствия от встречи друг с другом.
