Павел Шестаков - Самозванец
Раздается призыв к тишине, и тишина наступила. Каждому хочется услышать обращение невиданного еще на Руси воскресшего из мертвых царевича.
Началось, как уже стало обычным, со слов, прощающих за службу Годуновым.
«Не упрекаю вас!
Вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих, не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича…
Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный богом, иду к вам с любовью и кротостью… Неведение и страх извиняют вас!»
Далее следовал призыв покинуть Годуновых, чьи дела враждебны всем сословиям.
«Вспомните, что было от Годунова вам, бояре, воеводы и все люди знаменитые? Сколько опал и бесчестия несносного?
А вы, дворяне и дети боярские, чего не претерпели в тягостных службах и в ссылках?
А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались?
Мы же хотим вас жаловать беспримерно:
Бояр и всех мужей сановитых честию и новыми отчинами.
Дворян и людей приказных милостию.
Гостей и купцов льготою, в непрерывное течение дней мирных и тихих».
Увы, мы знаем, что ждет Русь, и слова «непрерывное течение дней мирных и тихих» звучат для нас насмешкой, почти черным юмором. Но им-то, откуда им знать?..
Что касается самого текста, то это обращение к верхушке. Но разве «люди знаменитые» привели Дмитрия в Москву? В лучшем случае они шли за движением. Даже Басманов, лучший из «знаменитых», сделал окончательный выбор, когда убедился, что несколько сот казаков, обыкновенных вчерашних русских крестьян — ну, разве что более решительных и смелых характером, — зарывшись в землю, стоят насмерть перед стенобитными орудиями.
Но о них-то в обращении ни слова.
Впрочем, может быть, это вопрос тактики? В столице важно повернуть на свою сторону прежде всего сановитых.
Может быть…
Ну, и что же они? Знаменитые? Начальники?
На лобное место поднимается человек, которому, наверное, по всей Руси нет равного во лжи, младший современник Екатерины Медичи.
Да, он самый, Василий Шуйский, который совсем недавно клялся именно здесь в обратном, теперь торжественно объявляет:
— Царевич спасся от убийц. Вместо него убит и похоронен попов сын…
Конечно, стыдно верить такому человеку. Но сказанное, в сущности, не имеет уже значения. Нужно лишь последнее слово, третьестепенная закорючка на обходном листе, формальный сигнал, чтобы отринуть изжившее и вырваться…
Нет, скорее, ворваться.
Ворота в Кремль открыты, и толпы — конечно же, не бояр, но и бояре с ними, куда теперь денешься? — содрогнулись.
Чей-то могучий голос направляет толпу:
— Время Годуновых миновалось!
— Солнце восходит для России!
— Клятва (проклятие) Борисовой памяти!
— Да здравствует царь Димитрий!
— Гибель племени Годуновых!
Последний лозунг особенно прошелся по сердцу, но сердца еще не ожесточились до прямого кровопролития. Еще десять дней потребуется, чтобы преступить черту окончательно.
А пока толпа неудержимым потоком вливается в Кремль, растекается по его площадям и вновь сливается у царского дворца, чтобы после короткого колебания ворваться в Грановитую палату.
Страшная минута, хотя еще не самая последняя в жизни Федора. Вокруг него никого. Лишь трон — символ власти и родная мать — последние опоры. Трон не спасает, его стаскивают с трона. Случай единственный в практике свержения русских царей! Но слезы матери вымолят ему еще несколько дней жизни. Царица падает к ногам толпы и молит о жизни сына. И молитва услышана. Во дворец ворвались не убийцы, а восставший народ, который пришел требовать и вершить справедливость, а не мстить и душегубствовать.
Царская семья взята под стражу в собственном доме в Кремле.
Хуже приходится ближайшим родственникам. Правда, их тоже не убили, но дома их разграблены и сожжены.
Досталось и немецким медикам, любимцам Годунова. Считалось, что они обогащены им сверх меры, и особенно дорогими винами. Тут уж устоять трудно. Погреба немцев открыты, бочки немедленно осушены. На этой трагикомической расправе действо завершается. Полуторамесячное царство младшего Годунова кончилось.
— Да здравствует царь Дмитрий!
Теперь уже единственный царь, хотя пока и не коронован и не вступил в столицу.
Дмитрий в Туле. Пройден еще один этап на пути к Москве. Из Путивля к Орлу, от Орла к Туле.
Здесь он снова ждет.
Кого? Чего?
Третьего июня московские вельможи князья Воротынский, Телятевский, Петр Шереметев, думный дьяк Власьев, который умел завоевывать доверие царей и вскоре от Дмитрия получит важное поручение, а с ними и другие «лучшие люди» выехали в Тулу.
С повинной.
Теперь только так. Иначе с царем нельзя.
Пока бояре униженно приносят повинную, их всячески позорят донские казаки, самые верные помощники Дмитрия. Бояре терпят.
Но раньше появления бояр Дмитрий посылает в Москву Василия Голицына, Мосальского и дьяка Сутупова. Вместе с ними с воинской командой Басманов. Их задача не оглашается широко, но они знают, зачем едут.
До нас не дошли сведения о тайных советах, где решалась судьба Годуновых, хотя она обсуждалась, конечно. Смерть или заточение? «Никакая пустыня не скрыла бы державного юношу от умиления россиян», — сентиментально, но справедливо полагает Карамзин, рассматривая вопрос о возможной ссылке Федора. Так, видимо, думали и советники нового царя.
Участь Федора решена, и не только его.
Люди, которые едут в Москву, едут для расправы.
Сначала очередь главного «годуновца».
Патриарх Иов, верный единомышленник Бориса и покровитель его темных дел, еще надеется. Неизвестно на что. Не мог же в самом деле возлагать он царский венец на своего беглого дьякона, которого, однажды приютив, неоднократно называл вором и самозванцем!
Напрасно надеется Иов!
Вооруженные люди врываются в Успенский собор и прервав литургии, хватают патриарха, срывают облачение…
Иов успевает произнести лишь несколько слов, защищая достоинство:
— Вижу торжество обмана и ереси. Матерь божия! Спаси православие.
Но, видно, православие и его слабый высокопоставленный слуга не одно и то же…
Иова «таскали и позорили», а затем в черной одежде вывезли в телеге в Старицкий монастырь.
Одновременно закованы и сосланы родичи Годуновых…
Остались они сами, трое — мать и двое детей…
Десятое июня…
Человек, решивший судьбу семьи Бориса, еще в Туле. В Москве его доверенный. Но Басманов непосредственного участия в действе не принимает. «Зло и добро имеют ступени!»— замечает Карамзин. Третья ступень — Голицын и Мосальский, они идут к дому Годуновых. Но и они убивать не будут. Есть исполнители рангом еще пониже — Молчанов и Шарафединов (или Шелефединов?). Потом этот Шелефединов будет рваться и в убийцы Дмитрия. И, наконец, палачи — «трое зверовидных стрельцов».
Опустим подробности.
Федор был убит омерзительно.
Трупы его и матери в бедных гробах выставили на всеобщее обозрение.
Ксению забрали в дом Мосальского.
Народу было лицемерно объявлено, что Федор и царица от страха отравились, однако следы насильственной смерти были слишком заметны…
Пушкин писал, что народ безмолвствовал.
Люди действительно без ликования толпились у гробов. Было беспокойно от совершенного. Утешала лишь мысль о божьей каре дочери палача Малюты и сыну убийцы ребенка — царевича.
По этому поводу летописец грустно и меланхолично замечает:
«Святая кровь Димитриева требовала крови чистой, и невинные пали за виновного. Да страшатся преступники и за своих ближних!»
Не подумали об этом вовремя тесть с зятем. А возможно, зять-Борис и думал, и страдал в страхе…
Зарождалась в беспокойных людских головах и тревога: если на Федора отмщение, то за что? Ведь спасся царевич. Неужели не истинный? Тогда, выходит, не божья кара, а нам грех? Господи, помилуй…
И народ безмолвствовал.
Наконец тела были погребены вместе с останками самого Бориса, извлеченными из Архангельского собора. Всех троих отвезли на Сретенку и закопали в захудалом Варсонофьевском монастыре.
Тем временем в Туле кипела жизнь.
Свыше ста тысяч человек толпились при дворе Дмитрия.
Во все города, включая Сибирь, рассылаются грамоты о том, что новый царь, «укрытый невидимою силою от злодея Бориса, и, дозрев до мужества, правом наследия сел на государстве Московском».
Между тем вельможи-перебежчики доставили из Москвы государственную печать, ключи от кремлевской казны, царские одежды и доспехи, а также бесчисленное количество прислуги.
Дело ставилось на широкую ногу.
В праздничной суматохе не хотелось замечать, что вельможи и казаки вовсе не заодно. «Разберусь, ведь все идет отлично!» — так, наверное, думал радостный царь.
