Андрей Буровский - Бойня 1993 года. Как расстреляли Россию
Напомню — и во время Гражданской войны 1917–1922 годов голод возникал там и только там, где появлялись большевики. Долгое время голодали города, но даже на «красной» территории не голодало село. Деревня начала вымирать от голода в 1921 году, когда большевики получили реальную власть и над деревней [66].
Такой авторитетный экономист, как академик Олег Богомолов, прямо писал: «Если гайдаровское правительство пришло на развалины экономики, то как объяснить, что при неуклонно продолжающемся дальнейшем спаде производства, особенно в сельском хозяйстве, легкой и пищевой промышленности, удалось накормить страну и удержать ее на плаву? Ответ может быть только один — либо за счет огромных заимствований на Западе, либо в результате проедания несметных природных и других богатств, доставшихся реформаторам в наследство от предшествующего режима. И то, и другое имело место, и именно за счет этого, а не шоковых реформ, удалось выжить».
И делает вывод — рассказы Ельцина и членов его команды о бедственном состоянии экономики в 1991 году — чистейшей воды мифы, которыми Гайдар вооружил пропаганду для оправдания его политики [67].
Разные механизмы реформНет сомнений, что перебои в снабжении существовали. Но нет также никакого сомнения, что продовольствие в стране было, и во вполне достаточном количестве. Вопрос в том, что одни механизмы торговли и распределения действовать перестали, а другие еще не работали. Вот и надо было решить, какие механизмы запускать. И как именно запускать.
Были ведь разные механизмы «отпускания цен» и всех вообще рыночных реформ, их последовательности. «Перед страной стояла неимоверной трудности задача — перейти от плановой экономики, которая пришла в состояние негодности, продемонстрировав несостоятельность коммунистического эксперимента, к рыночной» [68].
Да и не в одной экономике дело. Академик РАН Абел Аганбегян во вполне «прогайдаровской статье» писал: «Переход к рыночной экономике осуществлялся в поистине ужасающих условиях — распада страны, практического безвластия и надвигающейся социально-экономической катастрофы в ходе углубляющегося кризиса». Описывая ситуацию, сложившуюся к началу реформ, академик считает: «Никто никогда ни до, ни после России не переходил к рынку в подобных условиях. Никакого опыта здесь не существовало» [69].
По мнению сотрудника Института экономической политики им. Гайдара Кирилла Родионова, «В России к моменту начала преобразований оказались полностью разрушены политические институты старого режима, в то время как на становление новых требовались долгие годы. В конце 1991 года Россия была страной без границ, вооруженных сил, национальной валюты, таможни, собственных органов государственного управления. Слабость государственных институтов, присущая периоду революции, наложила отпечаток на процесс реализации реформ: и без того тяжелый период перехода к рынку осложнялся политической нестабильностью, что вылилось в невозможность проведения последовательного курса преобразований» [70].
Вот именно. Нет ни четких границ, ни таможни, ни реальной системы управления. Может, вообще не с экономики нужно было начинать? Но Гайдар уверял: необходима в первую очередь либерализация цен! Это сразу заставит крестьян продавать зерно и другие продовольственные продукты, заставит предприятия поставлять товары в систему розничной торговли.
Он всерьез писал, что либерализация цен была единственной мерой, дающей шансы на предотвращение катастрофы. При том что это «решение было одним из самых рискованных в мировой истории» [71].
Но существовали и другие мнения, разрабатывались другие механизмы проведения экономических реформ. «Партия Верховного Совета» разработала четкое представление об этапах реформ. Она полагала, что «отпусканию цен» должна предшествовать приватизация.
Во-первых, предполагалось использовать денежные накопления населения. Многие директора магазинов готовы были вкладывать свои деньги, привлекать другие средства, чтобы стать собственниками.
Во-вторых, предполагалось создание именного приватизационного чека. Летом 1991 года (еще в СССР) готовились законодательные акты Верховного Совета, которые предусматривали выкуп государственных предприятий и их преобразование в акционерные общества. Был принят закон «Об именных приватизационных счетах и вкладах в РСФСР», и по этому закону каждый гражданин России получал именной приватизационный счет, на который должны были зачисляться денежные суммы, предназначенные для оплаты приватизируемого государственного имущества. Закон не разрешал продажу приватизационных вкладов другим лицам в течение долгого времени — порядка 5 или 10 лет, но мог такой вклад переходить по наследству.
Если бы заработал механизм, предлагаемый Верховным Советом, великое множество людей стали бы собственниками небольших предприятий. Напомню — «новые русские» в стране никуда не исчезли, частное производство и частная торговля существуют. Кстати говоря, к лету 1992 года, когда только начиналась правительственная программа приватизации, более 2000 предприятий были приватизированы «стихийно», просто по факту [72].
Вопрос в том, чтобы появился по-настоящему многочисленный класс собственников, миллионы владельцев небольших предприятий и чтобы их право собственности признавалось законом.
Вот, кстати, и механизм наполнения рынка — то есть поступление к потребителю тех ценностей, которые были в России и которые придерживались из-за отсутствия законов, страха перед голодом и отсутствия прямой заинтересованности. Ведь кровным интересом собственников стало бы покупать и продавать, чтобы собственность «работала» на владельца.
На втором этапе реформ предполагалось, что заработают рыночные механизмы — и это было вполне реалистичное ожидание.
А уже на третьем этапе, когда возник многомиллионный класс собственников, когда начал работать рынок, можно и нужно вводить либерализацию цен.
Говоря коротко, разработанный Верховным Советом закон никогда не был осуществлен. Вместо него была проведена ваучерная приватизация, а потом еще и система «залоговых аукционов», передававших в частные руки собственность очень большого масштаба — типа «Норильского никеля».
Надо ли было торопиться?Переход к другой модели экономки всегда бывает болезненным и трудным. Иначе не может быть просто потому, что иначе не бывает никогда. Но зачем непременно спешить?
На примере Китая и Вьетнама видно, что смена модели, конечно, и там не сахар, но что можно обойтись без крайностей в виде падения производства и уровня жизни.
Дезорганизация экономической жизни происходит и здесь, но сначала параллельно с одним экономическим укладом вырастает другой и постепенно его вытесняет. Пример страны, где, несмотря на смену укладов, люди доверяют правительству, а молодежь танцует на улицах городов, сам по себе привлекателен и интересен.
Но вот что характерно: как и по многим другим вопросам, серьезные ученые придерживаются совсем других представлений, чем бурные революционеры.
Представители серьезной академической науки полагают, что постепенные реформы китайского и индийского образца не только приводят к меньшим страданиям, но дают лучший результат, чем быстрые, по польскому или по российскому образцу. К этому выводу приходит, в частности, Джон Макмиллан из Стэнфордского университета [73].
Ученые, которые специально изучали мнения научного мира о темпах реформ, утверждают: «Большинство специалистов, однако, выступили за более умеренные темпы, эволюционность проведения реформ (в том числе Л. Клейн, Я. Корнай, М. Голдман, Дж. Стиглиц и многие другие)» [74].
Скромно замечу, что «Л. Клейн, Я. Корнай, М. Голдман, Дж. Стиглиц» — это и есть столпы западной экономической науки, в отличие от проворовавшихся «гарвардских мальчиков».
Вот лидер близких к американскому правительству экономистов-реформаторов Джеффри Сакс, о котором уже не раз шла речь, уверяет: китайский опыт неприменим для СССР! Эти страны имели к началу реформ разную структуру экономики: в Китае отсутствовала развитая промышленность, большинство населения к началу реформ работало в аграрном секторе [75].
Почему американский опыт в СССР применим, а китайский — никак нет, понять трудно. Но вот мнение такое существует.
Академик Олег Богомолов полагает, что «верный и менее болезненный путь перехода к рынку — отнюдь не шоковая терапия, а целеустремленное и неуклонное развертывание рыночных институтов и инструментов в двухсекторной экономике». При этом Богомолов подчеркивает, что «нет серьезных доводов» против того, что китайская модель пригодна в России [76].
