Василий Песков - Окно в природу-2004
03.06.2004 - Озёрная примадонна
Аристократка. Иначе не скажешь
- А утром поедем снимать поганку, - сказал Иван Палыч Назаров, мой друг в Рязани, страстный охотник на птиц с фотокамерой...
Представьте себе майское синее озеро в опушке желтого прошлогоднего тростника и окаймленное зеленью лугов и леса. Мы сидим на берегу и сколачиваем из рам с матерчатым камуфляжем нечто вроде домика, в котором можно спрятаться, высунув наружу только объектив фотокамеры. Домик на высоких березовых ножках будет стоять в воде, и мне тоже придется погрузиться в нее по пояс. По этой причине надеваю ватные штаны, пару шерстяных носков, свитер и поверх - прорезиненные сапоги-костюм, делающие меня похожим на водолаза, но веселый Иван Палыч утверждает, что именно так выглядят в Африке бегемоты.
Гнездо чомги мы уже присмотрели и, раздвигая камыши, подобрались к нему шагов на пятнадцать. В гнезде, прикрытом прошлогодней травяной ветошью, лежит пять белых яиц. Иван Палыч, демонстративно насвистывая и не прячась, уходит, а я залезаю в полотняный «особнячок» - ожидать возвращения на гнездо чомги.
Появленье скрадка вызвало переполох гнездящейся поблизости мелкоты. Птицы тревожно кричали, и это на человеческом языке означало примерно следующее: «Всем! Всем! Близ гнезда чомги видим какой-то странный, явно опасный объект!» Этот крик, безусловно, был сигналом и для хозяйки гнезда. Но постепенно все поутихло. Рыжие камышевки появлялись в поле моего зрения, а одна, отважная, села даже на трубу объектива и оставила белое яркое пятнышко.
Иван Палыч покидал меня со словами: «Терпенье. И еще раз терпенье!» И я терпел, наблюдая, сколь глубоко погружен в воду и насколько приближает объектив к глазам моим тростниковый плотик гнезда.
Птица появилась на просеке тростника неожиданно. Увидев полотняный «особнячок», она испуганно занырнула, я не успел ее даже сколько-нибудь разглядеть. Запомнились только клюв-острога, белые щеки и мелькнувшее рыжее оперение головы.
«Терпенье, терпенье...» - подбадривал я себя, предупрежденный о таком поведении птицы. Вновь появилась она минут через сорок, выплыв из камышей возле явно тревожившего ее «особнячка», и опять немедленно занырнула.
«Терпенье!..» От гляденья в глазок фотокамеры шевелящийся желтый тростник стал походить на рыжие стволы сосен, а гнездо представлялось кучей древесного хлама, какой видишь на лесосеках. К реальности вернула утка с выводком. Она почему-то сочла нужным перелезть через гнездо, но ничего не тронула, даже не задержалась, негромким звуком призывая десяток пуховичков, пожелавших на гнезде отдохнуть.
Глаза от зеркальных бликов воды стали слезиться, коленки от холода поламывало. Но терпенье вознаграждается. Птица выплыла из тростников и, покрутив головою, взгромоздилась на плотик гнезда. С яиц она скинула травяной камуфляж и, поерзав, с явным удовольствием утвердилась на своем месте.
Я побоялся сразу ее снимать, только, не шевелясь, рассматривал через трубу объектива.
Передо мной была удивительной красоты птица. Я улыбнулся, вспомнив: охотники из-за несъедобности мяса чомги называют ее поганкой. Предо мной же была изощренно и с большим вкусом одетая аристократка с гордой осанкой, как бы даже с сознаньем своей красоты. На стройной белой шее степенно из стороны в сторону поворачивалась головка с длинным изящным клювом, щеки - кипенно-белые, глаза, как две красных смородины. По верху головы шла темная полоса, от которой поднимался зубчатый хохолок черных перьев. Тыльная часть головы была ржаво-красной, а по бокам ниже щек голову обрамлял огненно-рыжий с черной каймой воротник. Тело, примерно равное телу утки, было серым с белыми крапинами...
Надо было снимать. Соблюдая предельную осторожность - не толкнуть камеру, стоявшую на высоком штативе, я стал снимать. Металлические щелчки, хоть и негромкие, явно беспокоили примадонну, да и огромный глаз объектива тоже ее смущал. Где-то сбоку в камышах раздался негромкий призыв: «Кё-кё-кёк!..» Чомга отозвалась тем же звуком то ли тревоги, то ли спокойствия - все, мол, в порядке.
Я замирал, давая чомге увериться в безопасности. Но когда снова в «особнячке» начало что-то щелкать, птица уставилась в объектив и, уже громко пробормотав: «Кё-кё-кёк!», вдруг скользнула с гнезда и скрылась в воде. Все. Демонстрация весеннего модного оперенья окончилась.
Вытащив «особняк» из зарослей тростника, мы сели на бугорке и оглядели водную гладь в сильный бинокль. На середине озера плавали две одинаковые птицы. Одной из них была наша знакомая. Самцы и самки у чомг наряжены одинаково. На гнезде сидят по очереди - трудно было понять, кто именно в этот момент удалялся к гнезду.
Чомга - птица своеобразная не только по оперенью, но также и по повадкам. Широко распространенная, она везде проявляет крайнюю осторожность, держится исключительно на воде, очень редко взлетает, хотя на зимовки в южную Европу и Африку совершает дальние перелеты (утверждают: ночами). Чомги не только хорошо плавают, но и прекрасно ныряют, лишая хищников возможности их ловить. (Иногда плавают, высунув, как перископ, из воды только голову.) Кормятся птицы мелкой рыбешкой.
Брачные ритуалы у чомг - красочные спектакли. Птицы становятся друг против друга и синхронно, резко поворачивая головы, сближаются - «клюв к клюву», подносят ритуальные подарки - пучки травы, становятся на воде столбиком «в позе пингвина». И совершают поганки брачные танцы - вытянувшись в струнку и едва касаясь воды, они мчатся рядом друг с другом, как глиссеры. Семейные пары проявляют взаимную нежность, как журавли, дуэтом издают торжествующий крик любви и воспитывают птенцов, избегая с кем-либо близко соседствовать.
Птенцы у чомг, едва вылупившись из яиц, забиваются в перья матери и, как пишет один орнитолог, «вырастают в условиях, близким к условиям сумчатых животных». Оперенье родителей для них - теплое и безопасное убежище. На спине матери маленькие полосатые «поганцы» совершают путешествия по воде и под водой, а орнитолог профессор А. В. Михеев утверждает, что иногда на спине взрослых птиц они поднимаются даже в воздух.
Пообедав на лугу у леска, поднялись мы на взгорок и в бинокль увидели сверху гнездо, возле которого «квасился» я в воде более двух часов. «Сидит?» - спросил я Ивана Палыча. «Сидит», - сказал мой друг, не отрывая от глаз бинокля. Потом в бинокль глядел я, размышляя о возможном чувстве красоты у животных. Не для человека же они наряжаются так элегантно и ярко.
10.06.2004 - «Место высокое, бескомарное»
Владимир Солоухин в пору написанья «Просёлков».
Слова для заголовка взяты из старинной книги и касаются места, где приютилось Алепино - деревенька на землях владимирских, о которых тоже сказано хорошо и давно - еще в летописях: «О, красна ты, Земля Володимирова» (князя Владимира).
Я давно собирался побывать в этом русском «ополье», где леса уступают пространства пашне, где издавна кормились не привозным хлебом - сами снабжали им лесные соседние княжества. И вот приехали, стоим на краю деревеньки, на бугре под соснами, с которого внизу видишь речку, а за нею желтый разлив одуванчиков по лугам, коричневатую пашню, гребешок леса на горизонте, а ближе лес - островками и отдельные дерева в нежно-зеленых майских одеждах. Красна Земля! А это место для поселенья на ней выбрано очень давно. Холм с крутым откосом к реке превосходен для крепостицы. Покопайся тут археологи, наверняка нашли бы место древнего селища. А сегодня чарующей красоты место известно тем, что тут родился и вырос россиянин, поэтическим словом и сыновней любовью прославивший свою малую родину. Имя его - Владимир Солоухин. Уже семь лет нет с нами владимирского «окающего» Володимира, а через два дня, 14 июня, исполнится 80 лет со дня рождения человека, при жизни получившего титул «истинно русского писателя». Помянем же его в эти дни добрым словом.
Солоухин писал стихи. В какой-то книжке, я помню, прочел о нем следующее. Служил Владимир в Кремлевском полку. В последний приезд в Москву Уинстон Черчилль, обходя строй почетного караула, будто бы задержался, вглядываясь в красивое лицо рослого парня. Что было в мыслях знаменитого англичанина, никому не известно, но говорят, что Сталин, просматривая кинохронику, обратил вниманье на задержку гостя у строя почетного караула. «Что за парень его заинтересовал?» - спросил Сталин. Когда ему доложили, он, попыхивая трубкой, обмолвился: «Нельзя ли этого малого чем-нибудь отличить?» Спросили об этом служивого Солоухина. Тот попросил: «Напечатать бы книжку стихов...» Это, скорее всего, легенда - имя знаменитого человека всегда легендами обрастает.
Первой книжкой Владимира была, кажется, «Дождь в степи». Но стал он всенародно известным после удивительной, всех покорившей повести «Владимирские просёлки». Это бессмертное в нашей словесности произведение. Ходок по просёлкам показал себя человеком, нежно любящим землю, на которой родился, и внимательным наблюдателем всего, что на ней растет, зеленеет, издает звуки и запахи, дышит, творит. Рассказано обо всем удивительно просто, но так, что каждое сердце откликнется на его слово: «А я? А край, где я вырос? Что знаю, что помню о нем?»
