Владимир Жаботинский - Еврейский легион
Я передал этот разговор нескольким евреям, и они сказали, что это — типичный взгляд итальянца. Я заговаривал об этом с другими итальянцами, и они все тоже повторяли, что для них антисемитизм есть нечто непостижимо странное, и что евреи в Италии могут чувствовать себя неевреями. И все это звучало так логично и доброжелательно, что у меня не осталось сомнений: да, типичный взгляд итальянца именно таков.
Наконец, одному из них я предложил вопрос о том, насколько было основательно опасение того студента:
— Если бы евреи громко заявили о себе как таковых, вызвало ли бы это в вашем населении неудовлетворение?
Он ответил:
— Гм. Приятного впечатления это не произвело бы. Сейчас же возник бы вопрос: чего им еще не достает?
Больше я не стал спрашивать. Я нашел в настроении одной стороны именно то, что вполне соответствовало опасениям другой стороны. Это совпадение ручалось за верность моих наблюдений.
И мне тогда пришло в голову еще одно обстоятельство. Три года тому назад мне случилось встретиться с секретарем здешнего албанского комитета, г-ном Бенничи. Этот албанский комитет не имел, вероятно, ничего общего с кровавыми событиями в Македонии. Дело просто в том, что в Италии живет испокон веку несколько тысяч албанских выходцев. Есть целые албанские деревни в Сицилии и, кажется, в Абруццах. Все эти албанцы вполне ассимилировались: они католики, учатся в гимназиях и лицеях, выступают адвокатами. Франческо Криспи был итальянский албанец. Я, помню, спросил у г-на Бенничи:
— В чем ваша цель?
— Мы стремимся пробудить в итальянских албанцах национальное самосознание, чтобы они почувствовали себя братьями балканских албанцев, заинтересовались ими и их литературой, занялись разработкой албанского языка, просвещением Албании и, когда настанет время, помогли албанскому народу завоевать автономию.
— Автономию или присоединение к Италии?
— Только автономию. Мы не желаем, чтобы Албанией управляли чужие люди, кто бы они ни были.
Я не следил потом за деятельностью этих комитетов и не знаю, насколько они оказались серьезны и полезны, но это не важно. Важно то, что эти комитеты старались как можно больше шуметь о себе, печатали о себе в газетах, выпускали брошюры. Итальянские албанцы, очевидно, не опасались вызвать раздражение, заявив о себе как таковых. И итальянцы, со своей стороны, не обнаружили никакого неприятного чувства, и я знаю, что албанские комитеты пользовались здесь сочувствием и симпатией. А те же самые действия со стороны евреев произвели бы «неприятное впечатление».
Сравнение само напрашивается, и вывод ясен.
Вот этот вывод.
В Италии нет антисемитизма, потому что характер итальянского народа не благоприятствует расовой ненависти, а религиозный фанатизм отжил и, вероятно, не воскреснет; и также потому, что в Италии сорок тысяч евреев на 30 миллионов населения, т. е. совершенно незаметный процент, который не может вызвать опасения конкуренции.
С другой стороны, евреи неопровержимо доказали свою любовь к Италии, приняв большое участие во всех войнах за независимость, и в патриотизме их, впрочем, здесь никому не приходит в голову сомневаться, тем более, что они сами с утра до вечера божатся и клянутся в нем.
И все-таки, если нет антисемизма, есть «что-то», какое-то неистребимое маленькое зернышко — не вражды, не ненависти, но розни, холодка, отчуждения, — и это зернышко, словно горошина в тюфяке, при всей своей крохотности не дает удобно и спокойно улечься. Здешние евреи это знают и стараются лежать смирно, чтобы горошина не очень чувствовалась, и хорошо понимают, что стоит им только зашевелиться, и горошина вырастет в нечто крупное. Поэтому здешние евреи, освобожденные, допускаемые во все почетные и выгодные двери, много и честно поработавшие для свободы своей страны и, вдобавок, немногочисленные, — все-таки должны помнить и остерегаться.
Им нельзя громко любить свое племя и громко выражать свое братское сочувствие далеким соплеменникам, ибо им нужно гарантировать себе братство коренного населения, а для этого необходимо, чтобы коренное население забыло об их еврействе.
Поэтому здешние евреи не ходят по земле своей родины гордо и звучно, как свободные граждане, которым нечего скрывать и нечего стыдиться, но они стараются скользить боком, без шума, с оглядкою, как ходят те люди, у которых заплатаны башмаки.
Тот, у кого заплата на башмаке, сознает, конечно, что бедность не порок, но все-таки старается спрятать заплату и краснеет, когда ее заметят, и страдает муками самолюбия.
Так томятся и эти люди, у которых заплата на душе.
Имя «Израиль» значит «богоборец», и действительно люди этого племени всегда и всюду боролись со старыми богами и шли в первых рядах всякой благородной новизны. Но здесь, в Италии, им теперь надо быть смирными, чтобы не вызывать неприятного чувства, и потому здесь наблюдается факт, которому вы почти не поверите: подавляющее большинство евреев, особенно студентов, принадлежит к реакционным партиям.
Тише воды, ниже травы — вот лозунг их быта в этой стране, где евреям живется вольнее, чем где бы то ни было; и так будет и дальше тащиться для них это неполное, осторожное, прищемленное существование, пока все они не пропадут с лица земли, бесславною смертью помаленьку, или пока, наоборот, не встрепенутся, не поймут, что нельзя жить человеку без гордости, и не выступят на арену истории под венцом своего настоящего старого имени.
1903 г.
Германия
Когда пишу эти строки (начало второй недели гитлеровского царствования), у евреев имеется одно настроение. Когда строки эти появятся в печати, будет, вероятно, другое, а неделей позже — третье. Пока преобладает настроение № 1, и оно звучит оптимистически. Только что я слышал от знакомого, недавно приехавшего оттуда. Он говорит: «Я знаю — не так страшно. Во-первых, когда становятся канцлером, становятся умереннее. Во-вторых, вопрос еще, может ли такой человек, как, Гитлер оставаться долго канцлер. Он небольшой мудрец, не очень образован, вероятно, начнет скоро делать грубые ошибки, станет смешным, а потом невозможным. В-третьих, есть же старый Гиндербург. Он не допустит хулиганских актов против еврейского равноправия, и говорят, что как Гутенберг, так и даже фон Папен не антисемиты. В-четвертых, это совсем не верно, что антисемитизм играет такую большую роль в программе нации. В их агитации — да, это совсем другое дело. Но время агитации для них минуло, теперь надо что-нибудь сделать серьезное, и тут весь еврейский момент не так для них важен».
Очень приятно слышать, но я не уверен, насколько это все соответствует действительности. Возьмем, например, утешение № 2: быть или не быть мудрецом. Очень сомнительно, действительно ли Гитлер такое существо, которое вскоре опозорится и станет смешным. Я когда-то взял на себя труд прочесть два тома его книги «Моя жизнь». Это произведение относится, бессомненно, к тому сорту литературы, которую можно обозначить словами: «простой товар» — бесталантливо, наивно, будничные «пехотные» мысли — все это доказывает, что он сам это написал, иначе он бы это заказал у Геббельса, который прекрасно пишет.
Но дураком его назвать нельзя. Гитлер обладает здравым смыслом, умеет аргументировать, может привести подобающие примеры из жизни и даже из той части мировой истории, которую преподают в народных школах.
Главное же это то, что он имеет друзей и советников далеко не глупых и хорошо образованных. Штрассер умен и образован. Геббельс — человек таланта. Годфрид Федер (автор социальной программы наци) интересный мыслитель. Каждому шефу советуют, чтобы там, где он не знает, что сказать, он бы советовался со своими специалистами, так и поступит Гитлер.
Вообще, сомнительно, нужно ли быть таким умным и образованным, чтобы быть канцлером или премьер-министром. В старое время, когда «сар» (сановник) многим из нас представлен легендарной фигурой, которую никогда не видали собственными глазами, у нас говаривали о «министерских головах».
В настоящее время министр везде обычный человек, его везде видели, везде слышали и ничего особенного. Гораздо труднее, может быть, создать собственную партию, которая бы притянула 12 миллионов и еще немцев, но и для этого не надо быть гением. Острый ум не такое уже качество для такого рода занятий. Управлять страной может почти всякий средний человек: имеются твердые обычаи, вкоренившиеся методы — одним словом, рутина.
К этому еще тысячи чиновников, которые тебе укажут, что надо делать. Правда, Гитлер не хочет управлять по рутине, он хочет быть реформатором. Но и для этого у него имеется готовый прототип — Бенито Муссолини, и без всякого сомнения он захочет его копировать или, по крайней мере, перевести его «по-немецки». Не легкая работа, но быть вторым Муссолини для этого не надо.
