Юрий Поляков - Россия в откате
А если всерьез, произошла чудовищная деинтеллектуализация ТВ. Писателя на экране заменил скетчист, историка — журналист, кое-что почитавший по истории, ученого — полуневежественный популяризатор. Остались, конечно, еще реликты профессионализма, но я говорю о тенденции. Как стойкий оловянный солдатик, долго держался канал «Российские университеты», но и он сгорел в огне предыдущей президентской кампании. А ведь это была одна из лучших общеобразовательных программ в мире! Общественность, конечно, повозмущалась, было протестующее письмо творческой интеллигенции в «Труде», статьи в «ЛГ» — но власть их попросту не заметила… Впрочем, через некоторое время, одумавшись, президент одарил нас каналом «Культура». Спасибо, конечно! Но когда же мы изживем эту чудовищную традицию — сначала взрывать намоленный храм, а потом на его месте возводить точную копию?
Из эфира ушел серьезный разговор. Вы давно слышали с экрана стихи, если не считать Евгения Евтушенко? Крылатого Пегаса заменили прокладки с крылышками… Умер историк М. Гефтер. Умер для телевидения В. Распутин, шестидесятилетие которого вообще не заметили, хотя на пятидесятилетии выпускника кулинарного техникума Г. Хазанова, дай ему Бог здоровья, мы вместе с ТВ гуляли чуть не неделю! А удаление с телеэкрана хлопотливого литературного Саваофа Солженицына — вообще символ эпохи. Представьте себе Льва Толстого, приносящего статью, скажем, в «Ниву» и получающего ответ: «Низковат у вас, граф, рейтинг! Мы лучше на этом месте святочный рассказец напечатаем…» Заметьте и еще одну тенденцию: если прежде в эфире были нежелательны деятели культуры в основном государственно-патриотической направленности, то теперь та же участь постигла думающих и совестливых либералов. Самые противоположные люди сошлись в неприятии того, что сегодня творится в стране и… исчезли с экрана. А что взамен? В качестве интересных гостей все чаще приглашаются в студию тележурналисты, шоумены, дикторы… Это как если б таксисты, вместо того чтобы возить пассажиров, начали бы катать друг друга!
Особо хочется сказать о кинофильмах, в основном американских, которые без конца крутят по ТВ. Об уровне даже говорить не хочется — наши рядовые «мосфильмовские» ленты смотрятся после них как высокое искусство. А уж от лент «Москва слезам не верит» или «Место встречи изменить нельзя» просто дух захватывает. Обилие «импорта» нам объясняют тем, что-де советский кинематограф в свое время не обеспечил нас достаточным для многочасового и многоканального вещания киноматериалом. Допустим… Но почему тогда так любовно и тщательно отбираются для нас американские боевики, снятые в самый разгар «холодной войны» и показывающие, как хорошие американские парни бьют, режут, стреляют, взрывают тупых монстров, одетых в странную форму — гибрид советского кителя и гусарского ментика времен войны 1812 года. (Звезда Героя Советского Союза величиной с орден Белого орла прилагается.) Не уверен я, что американцы при всей своей симпатии к интенсивно идущему в России процессу саморазрушения, освященному братской дружбой Билла и Бориса, показывают своим налогоплательщикам, скажем, весьма неплохой сериал «ТАСС уполномочен заявить…». Они же не идиоты, чтобы за свои деньги воспитывать у соотечественников комплекс национальной неполноценности. А мы? Идиоты?..
Телевизионщики любят показывать, как кто-нибудь закрывает растопыренными пальцами объектив камеры. Да, кто-то закрывает, потому что боится правды… Но очень многие закрывают, потому что боятся неправды. Покажут то, чего не было, да еще обсмеют мимоходом… Нет, нам не нужно ТВ упертых политинформаторов, но и телевидение бездумного хохмачества, взирающее на трагедию страны с позиций несуществующего эфирного класса, тоже не нужно… ТВ — одна из важнейших опор государства, а не агрегат по выкорчевке оных. А в комедии «Семь лет несчастий» события разворачивались следующим образом: хозяин, заподозрив, что лакей его просто-напросто морочит, сначала приставил к несуществующему стеклу свой зад, а потом быстро, так, чтобы «отражение» не успело среагировать, обернулся… Надо ли объяснять, что он увидел перед собой?! Разъярившись, хозяин (в исполнении Макса Линдера) схватил что-то тяжеленькое, чтобы прибить глумливца, а тут как раз внесли новенькое, серебряно-невинное зеркало. И тяжеленькое полетело в настоящее отражение. Бац! Звон осколков…
И снова — пустая рама.
«ЛГ», 1998СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ — «ЭЙЗЕНХАУЭРОВСКАЯ»
Заметки о ратном сознании
В вагоне метро на самом видном месте прилеплена рекламка: «Призыв в армию? Нет уж, спасибо! За помощью обращаться по телефону…» Ниже — рисунок: трогательный мальчуган, сидящий на горшке и не ведающий, какая опасность ожидает его по достижении призывного возраста. Женщина лет сорока, моя ровесница, поставила сумку и старательно переписывает номер телефона в книжечку. Она не хочет отдавать своего сына в солдаты. Трудно осуждать ее за это: один лишь кошмарный виртуальный образ современной Российской армии, творимый в телевизионном эфире, способен напугать кого угодно. Да и жестокая реальность свое дело делает. В конце концов рефрижераторы с неопознанными останками парней, погибших на бездарной чеченской войне, существуют не в воспаленном воображении визгливой репортерши Масюк, а на самом деле.
Достаточно вспомнить русский фольклор, чтобы убедиться: настроение матери, провожающей сына в солдаты, всегда было далеко от лучезарного. Да, с ее стороны это всегда была жертва, но сознательная жертва, приносимая (красиво, черт возьми, выражались предки!) на алтарь Отечества. Это была жертва чтимому божеству — оберегу и заступнику родного воинства! Провожали со слезами — но зато как встречали победителя или просто достойно выполнившего ратный долг! Сегодня многим, слишком многим, служба в армии кажется жертвой… Минотавру.
Среди утрат последнего десятилетия есть одна, не всеми осознанная, но чреватая страшными последствиями утрата. Я имею в виду постепенную утрату нашим обществом патриотического сознания. Патриотизм — это иммунная система народа, а если прибегать к военным сравнениям, — кольчуга. Когда в обществе ослабевает патриотизм, начинаются исторические болезни: смуты, самозванство, по-дурацки проигранные войны, презрение к ратному труду, экономическое запустение при наличии всех условий для процветания, приход во власть людей, которых и к весам-то в гастрономе нельзя подпускать — не то что к государственной казне.
Почему в конце XX века, когда те же американцы засовывают в свою ребятню патриотизм вместе с первой жевательной резинкой и вбухивают в воспитание державного сознания огромные деньги, мы оказались без кольчуги? Причины уходят далеко в глубь российской истории. Возьмем ближайшие… Когда в борьбе за власть в Кремле «демократы» начали крушить СССР, советский патриотизм был обречен. Само слово «патриотизм» стало ругательным, а один бард-шестидесятник даже назвал его «кошачьим чувством». Более того, произошло нелепое разделение общества на «патриотов» и «демократов», а это примерно так же, как если делить население на рыжих и знающих иностранные языки.
Важнейший, я бы сказал, системный элемент патриотизма — ратное сознание. Оно залегает в архетипических глубинах человеческой души. Это совершенно особое чувство, обостряющееся в тревожные времена. Кстати, и разрушение ратного сознания умело осуществляется на тех же глубинных уровнях. И совсем не случайно наш телеэфир заполонен боевиками, в которых бравые американские солдаты лихо режут русских недоумков, одетых в некую пародию на советскую военную форму. Вспомните, когда в последний раз был снят добрый фильм про нашу армию? Я вам подскажу — почти двадцать лет назад. «Весенний призыв» с молодым Игорем Костолевским в главной роли. Да и последним разоблачительным фильмам об армии уже десять лет. Армия выпала из сферы интересов постсоветского кинематографа. Современному подростку, смотрящему телевизор, эмоционально гораздо ближе «Полицейская академия» и полевой госпиталь «Мэш», нежели жизнь Российской армии. Американцы взяли от нашего соцреализма главное — социальный заказ государства на воспитывающее, идеологизированное искусство. Это не значит, что все искусство должно быть таким, но без такого искусства распадаются важнейшие духовные скрепы, соединяющие людей, превращающие соседей по лестничной площадке в соотечественников.
Когда в 1980 году я закончил повесть «Сто дней до приказа», меня начали вызывать в различные кабинеты на разнообразные беседы… И я узнал много такого, что в ту пору, естественно, в прессу не попадало. Среди этой информации было достаточно и грязи, и трагедий, но того, что происходит сейчас в армии, не было. Не было срочников, регулярно превращающих караулки и казармы в стрельбища. Не было эпидемии самоубийств среди офицеров. Не было генералов, торгующих военным имуществом, как кавказцы марокканскими мандаринами. А главное, не было в обществе отношения к армии как к обузе. Откуда же все это взялось?! Кстати, дело прошлое, ГЛАВПУР уже почти разрешил публикацию повести, но тут в дело вмешался один влиятельный генерал и заявил, что эта «вредная» повесть никогда не увидит свет. Звали генерала Дмитрий Волкогонов. И этот теперь уже покойный человек навсегда останется для меня примером удивительной нравственно-политической метаморфозы, примером того, как из жестких шкурок упертых ретроградов вдруг выпархивали в мир этакие бабочки либерализма.
