Александр Крон - Дом и корабль
Так же молча они вышли в коридор. Вел Туровцев, только на лестнице он пропустил Тамару вперед.
На площадке третьего этажа перед выходом на чердак Митя на секунду включил фонарь и вздрогнул, увидев рядом с собой неподвижную женскую фигуру. Женщина стояла в классической позе ужаса - тело судорожно изогнуто, голова и плечи плотно прижаты к стене, руки отведены за спину… «Надо же так перетрухнуть», - брезгливо подумал Митя; он хотел спросить у Тамары, кто эта женщина и почему она не идет в убежище, но Тамара уже скрылась на чердаке. Согнувшись, чтоб не удариться о стропила, увязая в опилках, они добрались до слухового окошка и вылезли на загремевшую под их каблуками крышу.
На крыше было светлее, чем во дворе. Тускло поблескивала Нева, лунный свет падал на рангоут стоящих на приколе кораблей. Но Митя едва взглянул на реку, его внимание было поглощено уходящей вдаль анфиладой крыш. Тонкое кровельное железо глядело корабельной броней, чердачные окна - люками и кранцами. И везде, сколько охватывал глаз, Митя видел стоявших на вахте бойцов ПВО - это были обыкновенные глубоко штатские граждане, пожилые мужчины в подпоясанных ремнями долгополых пальто и совсем юные девушки в лыжных штанах и ватниках. Они стояли вытянувшись, обратив лица в сторону невидимого противника. Неподвижные, они только неподвижностью и напоминали статуи; казалось, от них исходит нерастраченное тепло жилищ, угадывалось их ровное дыхание…
Ветер гнал сплошную, но дырявую, как протершееся рядно, массу облаков, и от этого казалось, что луна несется во весь опор, то показываясь в чернеющих разрывах, то совершая стремительные перебежки под облачным прикрытием. Мокрые крыши отливали неярким графитным блеском.
- Корабль, - сказала Тамара шепотом.
Они долго вслушивались в тишину, не глядя друг на друга и почти не переговариваясь. Тамара сказала только, что погода как по немецкому заказу, и опять в тот самый момент, когда это подумал Митя.
Из полузабытья их вывел шквальный огонь зениток. Немецкие бомбардировщики подошли на большой высоте, в короткие паузы между очередями врывалось их мерное гудение.
Туровцев стоял, терзаемый жаждой деятельности. Он заскрипел зубами, когда в районе устья, там, где судоверфи, ухнули один за другим несколько разрывов. Он негодовал - куда девались наши истребители? Стало совсем светло. Митя огляделся и увидел, что вся Петроградская сторона осветилась, как на киносъемке, сильным, белым, дрожащим светом. Таким легким пламенем могли гореть только деревянные постройки, много сухой древесины сразу.
«Парк культуры», - догадался Митя.
Он взглянул на Тамару. Лицо ее, освещенное отблеском пожара, было сосредоточенно мрачным, губы кривились. Он не знал, что там, за рекой, пылало и рассыпалось фонтаном искр нелегкое и все-таки счастливое детство Тамары, девочки с косичками, обожавшей шумные игры и фруктовое мороженое, блаженно визжавшей, скатываясь на стремительно несущихся санках с американских гор, много раз самолюбиво преодолевавшей страх перед гигантскими качелями, колесами и прочими орудиями увеселительных пыток. Но даже не зная всего этого, он понял: с Тамарой сейчас лучше не заговаривать. Он молча взял в свои большие ладони ее тугой кулачок. Тамара крепко сжимала какой-то предмет, потребовалось маленькое усилие, чтоб отнять его, пальцы разжались неохотно. Митя поднес предмет к глазам и увидел плоский неправильной формы кусок металла, покрытый мутной окаменевшей слизью. Он поднял на Тамару вопросительный взгляд и, только разглядев ее ответную усмешку, означавшую: «Эх, а еще военный», догадался. Это был обломок стабилизатора зажигательной бомбы.
Он опять взглянул на Тамару:
- Ты?
Она кивнула.
Итак, флигель уцелел потому, что во время одного из налетов боец ПВО Тамара Александровна (надо называть по отчеству, если уж не знаешь фамилии) схватила щипцами эту упавшую в нескольких шагах от нее пышущую тысячеградусным жаром бомбу и бросила в ведро с мокрым песком, сварившимся, как пшено, от одного ее прикосновения. Они посмотрели друг на друга еще раз. Оба - смущенно.
Наконец появились истребители, они с бодрящим ревом взмыли из-за Выборгской, пересекая Неву, на мгновение стали видимы и ушли на юго-запад. Тамара радостно вскрикнула и захлопала в ладоши. А на соседней крыше аплодировал летящим в бой ястребкам пожилой грузного вида интеллигент в тяжелом демисезонном пальто. Поверх поднятого воротника у него был повязан шарф, узлом сзади, как повязывают маленьким. Мите тоже хотелось хлопать, но он удержался. Это было бы уж очень по-штатски.
Гул моторов затих. Тамара отобрала у Мити обломок и швырнула его в желоб.
- Не страшно было? - спросил Митя, нарочно без обращения: он не решался повторить случайно вырвавшееся «ты», а говорить «вы» уже не хотелось.
- Я очень боюсь осколков, - быстро и почему-то шепотом ответила Тамара. - Здесь кругом батареи, и осколки тучами, иной так взвизгнет, что потом с сердцем нехорошо. И не убьет, так изуродует. Видишь? - Она показала на обезображенное царапинами железо кровли.
- А бомб?
- Зажигалок совсем не боюсь. Их даже ждешь - как охотник зверя. - Она засмеялась, блеснули глаза и зубы. Смех делал ее очень привлекательной, смеялась она как-то умно. - Зажигалка чем ближе упадет, тем для нас лучше. А то разгорится - к ней и не подойдешь. Ну, а фугаски… Не знаю. О них лучше всего не думать.
Туровцев слушал внимательно, тронутый не столько смыслом слов, сколько доверчивым тоном, тем, как Тамара сказала «видишь» - так девчонка привычно говорит «ты» сверстнику. Он взглянул на нее искоса - неужели это та радостно сознающая свою власть женщина, с величием пушкинской Лауры разогнавшая своих случайных гостей, грубиянка и насмешница, взгляда которой он побаивался? Тамара, почувствовав, что ее изучают, насторожилась, глаза сразу стали жестче, и Митя понял: да, она. Та самая.
Судя по всему, истребителям удалось задержать очередную волну - меньше, чем через час, сыграли отбой. Молча, охваченные незаметно подкравшейся усталостью, они спустились с крыши. Митя знал, что сейчас они вернутся в комнату, откуда их выгнала тревога, и будут пить чай. Дальше он не задумывал.
В комнате их ждала нечаянная радость - электростанция дала ток. Лампочки горели вполнакала, окруженные желтоватым маревом, как уличные фонари. Не раздеваясь, сели за стол и допили остывший чай. К еде никто не прикоснулся: Тамара от усталости, Митя - чтоб больше осталось Тамаре. За чаепитием перебрасывались незначащими словами, у Тамары слипались веки и смешно заплетался язык. Наконец она встала и потянулась.
- Умираю, спать хочу, - сказала она, извиняясь улыбкой за невольный зевок.
Митя огорчился. Сейчас она скажет: «Ну, прощайте… Заходите», - и он уйдет, так и не закрепив установившейся близости и чудесно приобретенной маленькой власти. Он шагнул к Тамаре, взял за локти, зябко прижатые к телу, заглянул в глаза. Впервые он видел их так близко. Вблизи они казались зеленоватыми и напоминали своей напряженной жизнью чувствительный глазок радиоприемника, они то тускнели, то разгорались, сужались и расширялись, как при настройке на волну. Он поцеловал эти мерцающие глаза осторожно, почти благоговейно, и, отстранясь, с радостью увидел, что они дрогнули. Тамара не пыталась уклониться, она продолжала смотреть в упор, вопросительно, испытующе. Затем вздохнула, высвободила руки и, поморщившись от усилия, расстегнула верхнюю пуговицу шинели.
У Мити сразу пересохло в горле. Как во сне, он сбросил шинель и некоторое время стоял неподвижно, завороженным взором следя за спокойными, уверенными движениями Тамары. Постелив постель, она забежала за дверцу шкафа, вышла оттуда закутанная в старенький белый с розовым, купальный халат и потушила свет.
Через четверть часа Тамара ровно дышала во сне, а Митя корчился. Рядом с ним спала женщина, еще недавно казавшаяся недостижимой и оттого еще более желанной. Он ожидал чуда, потрясения. Но чуда не произошло. Он не встретил сопротивления - и только. Ни ответной страсти, ни нежности - только покорность. Митя был бы разочарован, если б не снедавшее его страшное сомнение: а не сам ли он виноват в ее холодности? Неужели их нежданное сближение было только случайностью, ошибкой, которую Тамаре захочется поскорее забыть, и неужели завтра Тамара станет для него еще более недоступной, чем была вчера? Эта тревожная мысль долго мешала ему заснуть.
…И все-таки чудо произошло. Среди ночи Митя внезапно проснулся. Было темно и тихо, однако по каким-то почти неуловимым признакам, по сдерживаемому дыханию он догадался, что Тамара не спит. Ему показалось даже, что она смотрит на него. Протянув наугад руку, он убедился, что не ошибся. Опираясь на локоть, Тамара пыталась заглянуть ему в лицо, и может быть, даже что-то видела в темноте.
Забыв во сне о всех своих страхах и сомнениях, Митя обнял ее - и был потрясен. Равнодушно-покорная женщина проснулась, словно спрыснутая живой водой, - самозабвенно-смелой и нежной. Митя не верил своим ушам: детским, чуточку жалобным голосом она говорила ему ласковые слова, самые простые, русские, деревенские, от которых у него пошла кругом голова, наконец он услышал ее крик, который она сама пыталась заглушить и не могла, протяжный, счастливый, - в нем было радостное удивление, граничащее с испугом, гордость, благодарность. Вдруг руки ее похолодели и разжались. Митя встревожился - это походило на обморок, - но Тамара мгновенно пришла в себя и снова потянулась к нему.
