Александр Крон - Дом и корабль
Митя засмеялся.
- А я люблю гуся, - вдруг сказала Тамара, блеснув глазами. - Люблю страстно, как ни одного мужчину на свете. И именно с капустой. Ваш поэт был глуп, и, наверно, его любовных стихов уже никто не читает.
Теперь засмеялись все. Митя и раньше замечал, что во время тревог люди становятся смешливы.
- Да, теперь он прочно забыт, а ведь гремел когда-то. Но бог с ним, я хочу рассказать вам о другом госте. В конце двадцатых годов у меня несколько раз бывал германский консул. Поверьте, я не искал этого знакомства, его привезли ко мне наркоминдельцы. Это был во всех отношениях цивилизованный человек, конечно, очень буржуа, но мягкий и терпимый, обожавший живопись и действительно знавший в ней толк. У него была жена, еще не старая женщина, по-своему очень привлекательная, недурная музыкантша. Недавно я прочитал его фамилию в числе ближайших сподвижников и советников Гитлера. Меня это не то что потрясло, но обескуражило. Раньше мне казалось, что, сколь мы ни различны, существуют некие объединяющие нас духовные ценности, что человек, способный чувствовать Шопена, восхищаться Репиным и Левитаном, не может проповедовать массовое истребление смоленских мужиков или галицийских евреев. Я даже имел неосторожность предполагать, что преклонение перед Гойей ставит нас обоих выше дворника Кафара, который Гойи не знает. Но я вас уверяю, что покойному Кафару, хоть он и прямой потомок Чингисхана, даже присниться не могли мерзости, которые вытворяют сейчас эти люди. Попадись им Шопен, они бы его повесили…
Чайник уже парил, когда раздался отдаленный грохот, заставивший всех насторожиться. Митя позже других понял, что грохотала обитая клеенкой кухонная дверь, в которую дружно колотили руками и ногами несколько человек.
На минуту все притихли.
- Мы пропали, - сказал художник трагическим шепотом. - Это Юлия.
- Придется отпереть. - Катя подняла глаза на отца.
- Ни в коем случае, - испуганно сказала Тамара. - Вам ничего, а меня она съест.
- Мы тебя спрячем, - возразила Катя. - А открыть все равно придется, она знает, что мы дома, и, конечно, не отстанет.
- Не сомневаюсь, - сказал художник сардонически.
Катя побежала открывать. В наступившей тишине Мите послышалось лязганье железа, затем уже явственно - приближающееся шарканье ног.
Тамара вскочила, как потревоженная кошка. Уже в дверях она сделала знак: следуйте за мной. Митя подчинился и оказался в темной комнате, в широченном, глубоком, как раковина, кресле, бок о бок с Тамарой. Через открытую дверь была видна раскалившаяся дверца печки, отсвет из поддувала ложился на пол. Митя ощущал совсем близко плечо Тамары, оно слегка вздрагивало - то ли от смеха, то ли от озноба.
Вошли трое - четвертой была Катя. В тамбуре стало светлее: вошедшие принесли с собой «летучую мышь». Женщин Митя узнал сразу - это были дворничиха и строгая дама в пенсне, с ними был долговязый мужчина в куртке и фуражке. Куртка и фуражка смахивали на бушлат и матросскую бескозырку, но даже не это, а что-то в манере держаться наводило на мысль, что пришедший - моряк.
Туровцев не на шутку встревожился.
- Великолепно, - сказала женщина в пенсне, не возвышая голоса, дикция у нее была превосходная, - Иван Константинович верен себе. Правила, обязательные для простых смертных, на него не распространяются. Почему вы не в убежище?
Ответа художника Туровцев не расслышал: «бу-бу-бу…»
- Я совершенно здорова, - заговорил опять женский голос. - У вас слабеет память, - мы уже здоровались сегодня. Не пытайтесь подавить меня изяществом манер, я пришла к вам не по доброй воле, а по обязанности. В гости, как вы, наверно, заметили, я к вам уже давно не хожу. А ты, Катерина, меня поражаешь. Ты-то ведь взрослый человек…
Одновременно засмеялись Катя и Тамара. Катя - там в диванной, низким, грудным голосом, Тамара сдавленно, в плечо Мите.
Глуховатый рокот художника: «бу-бу-бу…» - и опять металлическая отповедь:
- По-вашему, это никого, кроме вас, не касается, а вот товарищ Северцев думает иначе. Конечно, откуда же вам знать, кто такой Северцев? Товарищ Северцев - секретарь нашего райкома. Того самого района, в котором вы живете. И товарищ Северцев возложил на меня персональную ответственность за вашу безопасность.
- Бу-бу-бу…
- Что значит «не может быть»? Может быть, я лгу? Спросите Пантелеймона Петровича - разговор был при нем… Ах, не смеете сомневаться? Благодарю вас. Немедленно в подвал! Тамара здесь?
Митя почувствовал, как пальцы Тамары впились в его руку выше локтя.
- Нет? Странно. Однако - не смею сомневаться. Если вы увидите ее раньше, чем я, передайте ей, пожалуйста, что ее поведение отвратительно. Не люблю говорить о людях дурное за глаза (здесь Юлия Антоновна почему-то возвысила голос), но уверена, что она плохо кончит, если не одумается…
Катя попыталась вступиться, и ей тут же влетело:
- Перестань говорить вздор. Она обязана быть на посту. Да, а тебя не пущу. Застудишь горло, и весь твой вокал полетит к чертям, будешь каркать вороной, вроде нашей Люси. Нужно смотреть чуточку дальше своего носа. Не навек же война, победим, и опять запоешь. Что ты говоришь, Асият? Да, чуть не забыла. Лейтенанта у вас, конечно, тоже нет? Какого? Такого - хорошенького из себя. Нету? Так я и думала. Идем, Петрович.
Митя и Тамара не дышали, боясь пошевелиться и - еще больше - рассмеяться. Загадочный матрос все время стоял спиной и не произнес ни слова. Когда же он, уходя, повернулся, Митя ахнул - это был старик. На узкобедром длинном теле высоко держалась маленькая голова в заломленной бескозырке со старинными георгиевскими ленточками, на костлявом благообразном лице росла длинная серебряная борода.
Катя вышла проводить посетителей, и до ее возвращения ни Мите, ни Тамаре не пришло в голову, что их дальнейшее пребывание в темной комнате уже не вызывается необходимостью. Когда они вылезли на свет, вид у них был смущенный. Вряд ли кто-нибудь это заметил: художник был смущен гораздо больше. Он хмуро посмеивался, поглядывая на дочь.
- Так мне и надо, - заявил он наконец. - Всякое дело требует навыка и упражнения. Давно уже я не врал. А насчет секретаря она не того… не сочиняет? Откуда вдруг такой интерес к моей особе?
Как видно, слова Юлии Антоновны произвели на него впечатление, он заторопился. В то время, как Иван Константинович, облачившись с помощью Кати в широкую оленью доху, разыскивал куда-то запропастившийся складной стульчик, Тамара и Митя, не прощаясь, выскользнули из тамбура, пробежали комнату с роялем и камином, ощупью выбрались на кухню и скатились по крутой и скользкой черной лестнице вниз. Взявшись за руки, они опрометью перебежали пустой двор и юркнули во флигель. В комнате Тамара зажгла сильный электрический фонарик, и они впервые посмотрели друг на друга, Тамара беззвучно смеялась - ей нравилось, что Митя следовал за ней, как на привязи. Митя и улыбался и хмурился. Фонарик показался ему неприятно знакомым.
- Сейчас мы будем пить чай, - объявила Тамара и постучала в стену. - Николай! - закричала она очень громко.
Ей никто не ответил. Тогда она выбежала из комнаты и через минуту вернулась с термосом.
- Хватит, - сказала она, сунув луч в горлышко термоса. - Горячий! Но харчей - никаких. И сахару тоже.
Туровцев вспомнил про баклажанную икру и печенье. Тамара так по-детски обрадовалась угощению, что Митя перестал хмуриться. Усаживаясь за маленький столик - тоже знакомый и тоже как-то неприятно, - он озабоченно спросил:
- По-моему, эта женщина сказала, что вам надо идти на пост?
- Угу! - сказала Тамара, грызя печенье, намазанное баклажанной икрой.
- Куда?
Чтоб не разговаривать с набитым ртом, она показала глазами на закопченный потолок.
- Почему же вы не идете?
- Надоело. - Тамара наконец прожевала печенье и с наслаждением глотала обжигавший губы чай. - Всегда ходила, а сегодня решила не идти.
- То есть как это?.. Почему?
- Не хочу, и все. У меня гости. - Она засмеялась и смело взглянула на Митю прищуренными глазами. Но Митя остался холоден к этому открытому призыву.
Вероятно, он сам не подозревал, какие прочные основы заложили в его далеко не сложившемся характере годы, проведенные в училище. Туровцев не был образцовым служакой, и его недаром дразнили «Спящей», но сознательно уклониться от явки на пост и распивать чаи в то время, когда товарищи подвергаются опасности…
Он встал и начал застегивать шинель.
- Куда? - спросила Тамара испуганно.
Секунду назад Митя еще не знал куда.
- Оденьтесь теплее, - сказал он голосом человека, имеющего право приказывать.
С фонарем в руках он молча следил за тем, как Тамара застегивает вязаную кофту, видел, как торопятся и скользят по пуговицам ее пальцы, и с гордостью ощущал, что по причинам, не до конца ясным ему самому, власть временно перешла в его руки.
Так же молча они вышли в коридор. Вел Туровцев, только на лестнице он пропустил Тамару вперед.
