Газета День Литературы - Газета День Литературы # 58 (2001 7)
Стригунок раза два пытался взбрыкнуть и показать норов, когда Ибрай в очередной раз тыкал его кулаком в бок, но его тут же ожег прутом по нежной спине мужик в шубейке и валенках. Он шел рядом и дымил изо рта тоже какой-то дрянью. Ни мошкары, ни комаров вокруг не было, а человек дымил.
— Фазыл, глянь, как на тебя жеребчик смотрит! — опять загоготал вонючий в телогрейке. — Ишь как зыркает на тебя! Дать волю — полруки отхватит. — Ибрай снова ткнул кулаком под ребро Стригунка. — Откормил Шаукат его на славу… — Теперь уже Ибрай почти не говорил, а мычал как корова перед дойкой. Он икнул, и изо-рта засмердело самогоном. Стригунок пронзительно заржал и, взбрыкнув, чуть не достал копытами Ибрая.
— Отойди от коня. Лошади — животные чуткие. Страсть как не любят выпивох… — как бы между прочим заметил Фазыл. — Может, поэтому-то и Шаукат бросил пить…
— Хе-хе! Из-за коняги, которого откармливают для казы, Шаукат перестал пить? Ну ты, кардаш (кардаш — товарищ, брат, родич), сказанул! Шаукат же не чокнутый. Тут без ворожбы не обошлось… Или зашили бомбочку… А ты, Фазыл, не жалей конягу. Это грех большой! Когда животное ведут на убой, его нельзя жалеть… Во! — поднял вверх руку Ибрай с выставленным большим пальцем.
Молчаливый всю дорогу длинный Ахмет, считающий себя самым образованным в поселке (работал секретарем в районной милиции), заявил:
— Истина! Вообще жалеть скотину грех!
— А чего это Фаузия нас попросила конягу резать? — вдруг спросил Ибрай и посмотрел на дружков, точно спросонок.
— Сказала, Шаукат в тайгу пошел, зайца погонять, — ответил Фазыл.
— Ну тогда оно, конечно, почему не помочь…
Пройдя немного, Стригунок заупрямился и, упершись крепко копытами, стал вертеть головой — где же его хозяин? Должен же он наконец высвободить его из чужих рук.
— Вот черт, учуял свой конец. Лошадь — скотинка у-у-умная! — промычал Ибрай, которого все больше развозило.
— Много болтаете, кардашлар! — приструнил Фазыл. — Быстрее надо резать, не то мясо будет нехорошим, — и потянул за аркан упиравшегося Стригунка.
— Ничего, съедят. Мясо завсегда мясо, — многозначительно заметил грамотей Ахмет и пустился в воспоминания, как в детстве в его деревне недалеко от Ульяновска он ловко и охотно резал телят, овец…
— Передохнем немного, — тяжело дыш
а, сказал Ибрай. — Упирается чертяка, что битюг какой, — кивнул он на Стригунка.
— Пил бы меньше… — упрекнул Фазыл, — тогда б и жеребенок не показался битюгом. Вон сосна — прислонись, отойдешь немного.
Стригунок хорошо помнил эту столетнюю сосну, которая каким-то чудом прижилась недалеко от Бирюсы на песчаном грунте. Он любил поваляться на песке, усыпанном сосновыми шишками, хвоей, после того, как Шаукат выкупает и вычистит скребком его спину, бока, расчешет самодельным гребешком гриву, хвост. Перекатываясь с боку на бок, лежа на спине задрав ноги, фыркал от удовольствия и приводил в изумление Шауката.
— Что же ты, нахаленок, вытворяешь? — нарочито сердито журил любимца Шаукат. — Я тебя мою, чищу, а ты вон какие фортели выкидываешь! Ты что, издеваешься?
Стригунок по голосу Шауката чуял, что он просто так грозно разговаривает с ним. Он не дул даже в свои пока еще жидкие и мягкие усы. Он по-прежнему продолжал валяться на песке, храпел от удовольствия, его селезенка гулко ухала. Потом неожиданно вскакивал, выставив вперед передние ноги, и удобно усаживался на упитанный круп. Наблюдал внимательно за каждым движением хозяина. Стоило Шаукату приблизиться, как Стригунок мигом вскакивал и, опустив голову, трясся красивым телом. Песок и хвоя с шумом сыпались на землю со спины, гривы, точно после прошедшей бури.
— Что ж ты со мной делаешь? — нарочито громко сердился Шаукат. — Когда начнешь уважать хозяина? — не скрывая улыбки, спрашивал человек. И подойдя к шалуну, давал ему по крупу шлепка два. — Ладно уж, резвись. На этот раз прощаю…
Для Сафиуллина и его любимца такие минуты были, пожалуй, самыми счастливыми. И вот сейчас возле этой сосны остановились его враги, и неизвестно за что причиняли ему боль…
Незнакомые люди привели Стригунка в близкий ему, хорошо знакомый двор. Здесь он почувствовал себя сразу же спокойно и повел себя уверенно. Запахи родного летника, где он вырос, коровника, брех из будки незлобивого черного Полкана, гогот гусей в огороде, выгнанных пастись — подобрать остатки овощей, пощипать из-под снега капустные кочерыжки, мычание Буренки — все это действовало успокоительно, и Стригунок теперь уже не обращал внимания на чужаков, исчезла настороженность. Коняга потерял страх, когда его завели в летник. И тут Стригунок впервые познал людское коварство. Его поджидал худосочный с козлиной бородкой Гата-бабай в ушанке, бешмете, на ногах белые шерстяные носки и глубокие калоши.
— Накиньте уздечку, — негромко, но повелительно сказал он мужикам.
Хмельной, что-то бормоча, снял с гвоздя уздечку и попытался накинуть на голову Стригунка. Но тот резко вскинул голову, и Ибрай едва устоял на ногах.
— Э-э-э, кардаш, ты, оказывается, с утра налакался этой дряни! — строго заметил старик и вырвал уздечку из его рук. — Разве можно святое дело вершить в таком виде! Вон отсюдова! Чтоб я больше не видел тебя! Не смей касаться погаными руками к скотине! — стеганул уздечкой по спине Ибрая. — Кансыз! (Безбожник!)
Стригунок почуял, что в неказистом старике затаена какая-то сила и она внушает ему страх больше, чем все эти мужики вместе.
Говоря негромко ласковые слова, старик подошел к Стригунку и ловко набросил ему на голову уздечку. Коняга задрожал всем телом, точно по нему пустили ток, и косо зыркал на всех, ожидая очередную подлость. По указанию старика мужики быстро спутали жеребчику вожжами ноги в путовых суставах и подсекли. От очередного неожиданного человеческого коварства Стригунок грохнулся на пол и сильно ушиб плечо.
— Голову крепче держите! — заверещал старик.
Стригунок рванулся, пытаясь встать на ноги, но ловкие и сильные руки мужиков стянули копыта в один узел. Затрещали позвонки спины, веревки врезались в сухожилия…
Великовозрастный жеребенок стал похожим на огромный живой куль, набитый будущей деликатесной колбасой — казы…
Стригунок затих. Темно-синие глаза подпалились из глубины и излучали ненависть отчаяния — они искали Шауката…
— Животное должно смирено принимать свой рок… — невольно заметил старик. — Тогда и мясо его будет вкусным, сочным и греха у человека перед Аллахом никакого… Положите теперь его головой в сторону Кыбла (к Югу, в сторону Мекки). — Неспешно вытащил из ножен отдающий холодной синью булат, изготовленный в Бухаре. Словно лаская, провел сухими пальцами по обеим сторонам лезвия, довольно цокнул языком. Зачем-то постучал указательным пальцем по золотому месяцу и звездочке — инкрустации возле костяной рукоятки.
— Славно правленый. Инш Алла (Слава Аллаху!), душа быстро отойдет, не мучительно.
Стригунок вслушивался в монотонный г
овор седобородого и ждал, когда же его освободят от пут. Но как только стали его тянуть за хвост, тащить по шершавым опилкам и заламывать назад голову, Стригунок засучил ногами, напряг все силы… Ему казалось, что в его позвонки вставляют раскаленный железный прут. А тут еще кто-то сильно ткнул кулаком в пах.
— Откормленный! Тяжел, как взрослый. Был бы отменным работягой. Бабки какие мощные!
— Цыц! Грех сейчас говорить такие слова! — одернул старик. — Голову, голову сильнее закиньте назад. — Он наклонился над шеей Стригунка и помолился: — Бисмиллахи рахман рахим… Благослови нас, Аллах, прими жертву чистую, безгрешную…
Стригунок словно почувствовал в тихих, монотонных словах главную опасность, которую он все время ждал. И стоило старику приблизить руку с булатом к его шее, как он судорожно забился в конвульсиях. Казалось, проломится пол, не выдержат путы…
— Какие же вы непутевые! — в сердцах прокряхтел старик. — С жеребенком не можете сладить. Давайте снова кладите его головой к Кыбла. Ох, беру с вами я грех на душу…
Мужики снова с трудом, кое-как уложили Стригунка головой к Кыбла. Измученный конь тяжело дышал, сердце его гулко билось.
— Бисмиллахи рахман рахим… — прошептал старик и подслеповатыми глазами склонился над шеей Стригунка и осторожно, аккуратно занес булат, казавшийся синим осколком молнии. Тонкие губы старика продолжали молиться. Он сознавал, что прерванным ритуалом жертвоприношения нарушает Шариат и берет грех на душу.
