Газета День Литературы - Газета День Литературы # 73 (2002 9)
— И что, Яков Маркович, мальчишка действительно ясновидящий?
— Мне трудно судить об этом на все сто процентов, так как парень очень замкнут...
Медников, раскрасневшийся от водки, расстегнул верхнюю пуговицу голубой рубашки. Рубашка старая, это видно даже издалека — воротник на сгибе истерт так, что, кажется, вот-вот отвалится сам собой. Маркович вообще — хрестоматийная иллюстрация "ботаника". Рубашка вот эта, очки на засаленной бельевой резинке, коротковатые бежевые брючки и антикварные сандалии на маленьких, скорее подростковых, чем старческих, ступнях. То есть по улице он пока в сандалиях не передвигается, это, что называется, "офисный стиль" врача-психиатра окраинной поликлиники. Домой старик явно не торопится, ведь ждут его там только состарившаяся сестра и полупарализованная девяностовосьмилетняя мама. Впрочем, мама не узнает своих детей еще с конца восьмидесятых годов прошлого века.
— У меня, Алик, серьезная и долгая практика. Я почти половину столетия в профессии, но этого вот малыша мне не удалось расколоть даже за полчаса! Молчит, мощнейшая психологическая защита, не каждый взрослый такой обладает. Но разговорить можно... Мамаша будет приводить его ко мне теперь почти ежедневно...
— А эта история с полетами во сне?
Медников помолчал.
— Сложно сказать... Дело в том, что эти родители мальчишке не родные. Они усыновили его четырехмесячным и ничего не знают о его, скажем так, — Медников задумался и поджал губы, — биологических предках. Может там что-то есть, что-то намешано... Разливай остатки.
— А что там может быть, Маркович?
— Да все что угодно. Может, малыш — результат недосмотра за пациентами в психоневрологическом интернате. Там сейчас никакого порядка, никому ничего не надо и... Половые связи, — Медников, врач старой, советской закалки, произнес это словосочетание, слегка смутившись, — между пациентами вполне возможны. А равно и плоды этих связей...
Яков Маркович допил водку и спрятал пустую бутылку под стол.
— Хотя, мне кажется, что здесь все иначе... Очень может быть, что родная матушка мальчишки — самоубийца. И наверняка пыталась отправиться на тот свет вместе с ним. Отсюда — эта психическая травма, которая и проявилась спустя несколько лет. Но, видишь ли, мальчишка был тогда очень маленький, почти младенец. Как он мог это все запомнить?.. Если мое предположение о матери-самоубийце верно, то он просто какой-то маленький гений, раз усвоил такую сложную информацию в столь нежном возрасте. Плюс еще эти дела с ясновидением...
— Дай мне их координаты, Маркович...
— Зачем они тебе?
— Пообщаюсь...
Медников задумался.
— Знаешь, ты неглупый парень, я в этом давно убедился, но здесь нужен особый подход. Так просто — "здрасьте, как дела?" — ты ни ее, ни тем более его не разговоришь. Если есть желание — приходи завтра к двум. Мать привезет мальчишку ко мне на сеанс, а тебя я представлю как ординатора. Думаю, она не заметит подвоха, ей уже ни до чего в этой жизни нет дела. Только одно условие — не встревай. Сиди, записывай, слушай. Как будто профессии учишься...
— Маркович, — Алик скрестил руки на груди. — Без базара!..
География городов — это тот предмет, которому никогда не научат ни в одной школе. Трамвайные линии, подземные тоннели, надписи на фасадах. По тем же надписям можно много чего определить. Что-то сотрут, что-то растворится в кислоте отравленных снегов и дождей, что новое появится. Граффити — это почти как календарные зарубки на деревьях. Месяц назад здесь было написано "Ешь богатых!", а сегодня — "Мясо — вон!". Через год появится что-нибудь новое, пока еще не ясно точно, что. Те же дела с рекламными растяжками. Вот пропагандируют какую-то керамическую плитку. Крупным планом — хорошо прорисованное лицо женщины с закрытыми глазами. Далеко ведь не все знают, что это графика из порнографической серии Мило Манара де Вероне. И в оригинале тетка мастурбирует в туалете. Закрыв глаза и свернув в экстатическом поцелуе губы. Кого целует? Своего воображаемого самца или тот далекий и недостижимый образ, в коем и кроется Его Величество НАСЛАЖДЕНИЕ?.. Кого-то целует — и фиг с ней, едем дальше...
Алик попытался вспомнить этого мальчишку, но разжиженные алкоголем мозги отказывались работать в полную силу. Он ведь даже не спросил у Медникова, как его имя. Впрочем, имя пока не так важно, равно как и тексты для этого долбанного "Таблоида". И Ленка-коза перебьется, и напыщенный мудак-генеральный. Не говоря уж об абстрактных читателях. Тут в таком эксперименте можно поучаствовать! Мистика, потустороннее, мальчишка-медиум. Все пахнет началом двадцатого века, а Медников в своей больнице-развалюхе — просто как злой гений Александр Барченко из "Единого Трудового Братства". Или доктор Моро.
Бывшего поэта Алика всегда тянуло к таким вот странным и опасным вещам. Ведь что такое обыкновенный литературный текст? Так — набор букв, фраз и словосочетаний. Ну, в поэзии — еще созвучий, аллитераций и... В точности он не знал ни одного литературоведческого термина, поэтому и не смог продолжить логический ряд. Но поэзия — это ведь заклинание, подлинная магия, а не одни только слова...
Да и вообще, эпоха слов давно закончилась. Их больше нет. Сказано все. Абсолютно все. Самое гениальное и самое банальное — сказано. Сами слова уже устали от своей несколькотысячелетней функции — описывать, кодировать, указывать, называть... Слова должны стать другими. Преображенными. Абсолютный крик и абсолютный шепот, абсолютно черное значение в абсолютно белой, пустой и бесполезной плоскости. И сочетания слов тоже можно преобразить. Фраза-физиология, фраза — слюно— и потоотделение, фраза-кровопускание. Составлять такие аллитерационные комбинации, которые при произнесении вслух могли бы раскалывать черепа — вот какое направление поэзии еще могло заинтересовать Алика. Слова-убийцы, слова-пули и слова-кинжалы. Кажется, чем-то подобным занимались шаманы в индейском племени майя. И боевой клич, последний вопль убитого, плач роженицы, стон оргазма становились поэтическими первоисточниками...
Как знать, может, с помощью этого мальчишки удастся раскрыть какие-то тайны?.. Проникнуть по Ту Сторону, стать Посвященным и, оставив профаническую реальность, запереться в своей комнате, занявшись алхимией слов и звуков... Не вечно же маяться дурью, напиваться, рефлектировать и кататься на трамвае по кругу.
Василий Белов: «МОЛЮСЬ ЗА РОССИЮ!» (Беседа с Владимиром Бондаренко)
Поздравляем знаменитого русского писателя, нашего постоянного автора, с юбилеем. Здоровья и счастья вам!
РЕДАКЦИЯ
— Ради чего вы пишете?
— Да я случайно стал писателем, и стал ли? До сих пор не знаю. Началось со стихов. Еше мальчишкой был, а стихи какие-то наборматывал. Потом читать их стал приятелям. Позже показал нашим писателям. Поддержали, один питерский журнал даже напечатал, тут я и обрел какую-то веру в себя. Очень важна первая публикация. Не было бы ее, может, так и стал бы столяром или еще кем. А в Литературный институт уже после армии поступил. Книжки стали издавать. Позже к прозе потянуло. Ну а зачем пишу?.. Я пробовал объяснить и самому себе, и читателям, чего я хочу добиться. Чего-то ведь добился, если даже премии дают какие-то. Я не ожидал этого, когда начинал. Так получилось. А теперь даже стыдно иногда перед людьми. За то ли я взялся в своей жизни? Я учился на столяра в ФЗО. И стал столяром. Плотником тоже стал. Я многие профессии освоил. И все равно за писательство стыдно. Слишком много нагрешил в своей жизни. А тут приходится выступать в роли учителя, это опасное дело. Вот я до сих пор публицистикой занимаюсь. А надо ли это писателю, так и не знаю. Недавно я прочитал статью Валентина Курбатова, он вспоминает наш конфликт с Виктором Астафьевым. Я когда-то активно включался в этот конфликт. А сейчас уже Виктора Петровича нет, и думаешь, надо ли было так конфликтовать…
— Мне кажется, этот конфликт все-таки начинал сам Виктор Петрович, и усердно начинал, и долговато все русские писатели старались не задевать его, не входить в конфликт… А то, что сейчас мы стараемся вспомнить о нем все хорошее, и это правильно, по-русски, его уже нет, что же с ним сейчас воевать? История спокойненько все поставит на свои места. А споры принципиальные в литературе были, есть и будут. Надо ли их стыдиться? Или вам кажется сейчас, что писателю не к чему идти в политику, размышлять о политике?
