Михаил Львов - Каменный пояс, 1985
Только что вернулся из мотострелкового батальона майора Видлоги. Зол на самого себя невероятно. Дело в том, что надо срочно давать материал в газету о захвате батальоном важного опорного пункта гитлеровских войск в Сталинграде, а я не знаю имени и фамилии бойца, которому обязан весь батальон своим боевым успехом. А было так…
Враг ожесточенно рвался к Волге. Он стремился выбить наши подразделения с узкого плацдарма и закрепиться окончательно на левом крыле города. Наш батальон дважды поднимался в контратаку и оба раза под сильным огнем был вынужден залечь.
Впереди была городская площадь: широкая, без единого укрытия. Все просматривалось, как на ладони. Каждый полуразрушенный дом на противоположной стороне представлял из себя дот, из которого безудержно строчили пулеметы. Батальону вновь было приказано атаковать противника и захватить его опорные пункты.
На город опускалась ночь. Майор Видлога решил атаковать врага с наступлением темноты. Он наскоро создал штурмовую группу, которой приказал зайти с фланга и забросать вражеские пулеметы гранатами. Однако замысел не удался. Штурмовая группа была остановлена на полпути к цели.
Обстановка с каждой минутой осложнялась. Противник, наглея, усиливал огонь. И тут к майору подполз небольшого роста боец в широкой, не по фигуре, гимнастерке и такой же большой каске.
— Разрешите мне, — попросил он усталым с хрипотцой голосом. — У меня план. — Боец кивнул в сторону огневых точек противника.
Я не слышал всего, что говорил боец, потому что в этот самый момент налетели «юнкерсы» и начали бомбить наши позиции. А когда самолеты ушли, до моего слуха дошло слово комбата, обращенное к бойцу:
— Идите.
В бою бывают моменты, когда чувство долга, стремление любой ценой одолеть врага рождают в человеке такой порыв, который очень трудно вообразить себе, а еще труднее — осмыслить. Подобное состояние руководило, по-видимому, и бойцом. Он полз по искрошенному асфальту площади неторопливо, но с неослабным упорством. Заметить его движение даже при вспышках ракет было почти невозможно. К тому же гитлеровцы, вероятно, не ожидали в эти минуты одиночных действий: они готовились к отражению массовой атаки.
Прошло десять или пятнадцать минут. Боец ничем не давал о себе знать. А майор Видлога тем временем уже обдумывал новые планы. И вот, когда все вроде бы позабыли о бойце-добровольце, за стенами полуразрушенного дома, где укрывался враг, грохнул мощный взрыв, затем другой. Неприятельские пулеметы умолкли. Батальон мгновенно поднялся в атаку и захватил вражеские позиции почти без потерь.
Бойца-добровольца нашли неподалеку от пулеметных установок, которые вместе с прислугой были разбиты и полузасыпаны кирпичной крошкой. Он лежал, как живой, с вытянутыми вперед руками. Глаза его, казалось, горели еще тем боевым азартом, который появляется в самый трудный момент испытания. Кто-то спросил:
— А чей это боец? Как его фамилия?
Никто не знал. Да и в карманах его было пусто. Вероятно, он пришел в батальон перед самым боем и старшина не успел занести его в ротный список.
Вернувшись в редакцию, я долго раздумывал, как написать об этом в газете. «Имя его неизвестно» — так озаглавил я очерк.
24.11.42. ПередышкаПрошло уже много дней, как штаб дивизии и редакция остановились в селе Нефедове, неподалеку от старинного северного города Вологды. Дома деревянные, в три-четыре окна, наличники резные с изображением петухов, рыб. Люди очень симпатичные, приветливые. Когда мы здесь появились, многие жители сразу же явились к командованию с настойчивой просьбой, чтобы не обошли их при размещении бойцов и офицеров.
Редакция заняла пятистенный дом в центре села. Наборный и печатный цехи остались в автобусах. Теперь мы газету выпускали строго по графику ночью — сразу же после принятия по радио сводки о боевых действиях на фронтах. На рассвете приходили из частей почтальоны и получали свежий номер.
Обычно после того, как газету начинали печатать, я ложился отдыхать. А на этот раз мне не спалось, потому что начальник политотдела сказал, что ожидается важное сообщение. Я оделся и вышел на улицу. Странное дело, когда был в излучине Дона, в Сталинграде, хотелось тишины хоть на час, на два, чтобы расслабить нервы, дать покой уставшим от войны мозгам, теперь же наоборот — все время тяготила тишина.
Вернувшись в редакцию, прилег на диван. Только успел заснуть, как чья-то рука затрясла меня за плечо. В избе, еще наполненной ночным мраком, громко звучал голос Левитана: «От Советского Информбюро!». Передавалось сообщение об окружении нашими войсками немецкой группировки в районе Сталинграда. Перечислялись зажатые в кольцо гитлеровские дивизии.
Величайшая радость охватила село. Улица мгновенно заполнилась людьми. Все обнимали друг друга, поздравляли, кричали «ура». Я тут же побежал в политотдел, чтобы получить разрешение на выпуск внеочередного номера газеты.
Готовили его с подъемом. Предоставили слово нашим героям-сталинградцам, которые внесли свой достойный вклад в трудную Сталинградскую битву.
Зима — лето — осень 1943 года
Дивизия шла на Ленинградский фронт. Шла по льду Ладожского озера, по «Ледовой трассе», проложенной героическими защитниками города. Всю ночь шумела пурга, заносила дорожный след. Коварные воды Ладоги взламывали лед, громоздили его льдина на льдину. Бойцы по пояс в воде, в обледенелой одежде тащили пулеметы, минометы и орудия. В приказе командования говорилось, что дивизия должна была как можно быстрее войти в Ленинград на помощь осажденному гарнизону.
К рассвету пурга утихла, стала видна бесконечная колонна машин, вездеходов с орудиями и цепочка бойцов, почти не отличимая от льда и снега. Мы двигались с открытыми бортами и кабинами, готовые каждую секунду выскочить из машин, если лед начнет проваливаться. От вражеской авиации нас защищал туман и низкие снеговые тучи.
Кроме двух автобусов у редакции была грузовая машина с рулонами газетной бумаги. Преодолевая трудный, скрепленный деревянными гатями участок, она отклонилась в сторону, лед под ней не выдержал и треснул. Машина стала погружаться в воду. Сопровождающий машину Тимофей Лазарев не растерялся. Рискуя жизнью, он вытащил из ледяной воды водителя машины и двух бойцов, сидевших в кузове на рулонах. Бумагу спасали общими силами.
К вечеру ледяная дорога Ладоги осталась позади. 131-я мотострелковая дивизия вошла в Ленинград. Несмотря на бессонную ночь и усталость, работники редакции сразу приступили к выпуску очередного номера газеты.
16.2.43. Под Красным боромСемь суток днем и ночью наши артиллеристы взламывали укрепления гитлеровцев. По иным огневым точкам орудия били до такого накала, что возле стволов стоять было невозможно. На восьмые сутки в ночь пошла в наступление наша пехота, поддержанная танками. Атака была трудной, потому что отдельные доты остались неповрежденными и брать их приходилось вручную: подползать, делать подкоп, затем подкладывать мины и взрывать. И все это делалось под непрерывным огнем неприятеля.
Большое мужество и отвагу проявило в этих боях стрелковое отделение сержанта Федора Шашкова из 743-го полка. Нужно было срочно показать этот групповой подвиг в дивизионной газете. И вот мы с Николаем Кондратьевым пошли на передний край в район Красного бора. Кондратьев появился в редакции недавно. Он ленинградец, пытался писать прозу. Это нас быстро сдружило.
Красный бор — участок горячий. Здесь фашисты готовились прорваться в Ленинград, а наша дивизия во взаимодействии с другими частями сорвала план гитлеровского командования. Да еще вдобавок заняла большой участок с важными высотами и железнодорожной магистралью. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, бросали в контратаку свои части, но безуспешно.
Добраться до отделения Федора Шашкова оказалось нелегко. Непрерывно била вражеская артиллерия, и в небе постоянно висели «юнкерсы».
Самого сержанта мы застали в окопе с автоматом в руках. Я ожидал, что увижу рослого сильного человека с орлиным взглядом и зычным повелительным голосом. По крайней мере, таким он представлялся мне по рассказам офицеров штаба дивизии, свидетелей последнего боя. Но мы увидели маленького худощавого паренька в помятой каске, в грязной шинели с оторванной полой и очень смущенного тем, что мы прибыли на передовую специально для встречи с ним.
— А чего особенного, — сказал он с какой-то мальчишеской застенчивостью. — Как все, так и я. Ничего особенного. К главной высоте мы подошли на рассвете. Только нашему отделению удалось поглубже других в оборону противника втиснуться. И обзор у нас подходящий был. Мы гитлеровцев видели, они нас — не очень. Вот и решил я провернуть один фокус. Посоветовался с ребятами. Так, мол, и так, хорошо бы шугануть фрицев покрепче. Все согласились. Для удобства разделились на две группы, чтобы создать видимость, что нас много. С одной группой пошел сам, с другой послал своего друга Малышева для обходного маневра. По канавам и по кустарникам подобрались к фрицам вплотную. Даже слышно было, как они завтракали. Ну и подпортили мы им аппетит, с двух сторон насели. А тем временем рота подоспела… Жаль только Ваню Малышева. Погиб. Вот он — герой. — Сержант на мгновение задумался, поморгал влажными глазами и тяжело, горестно вздохнул. — Про него, про Ваню, напишите обязательно. А я что, я как все, живой…
