Олег Кашин - Власть. Монополия на насилие
Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что после митинга на Болотной площади людям, сделавшим карьеру на «борьбе с оранжевой угрозой» будет гораздо труднее говорить и про стоящую за всеми Хиллари Клинтон, и про фашистов, которые обязательно вылезут из-за спин Акунина и Парфенова.
Даже если после митинга на Болотной не случится больше вообще ничего, он уже свел к нулю ценность охранительных мантр даже для тех, кто сам их произносит.
7 февраля 2012. «У нас, по-моему, политических заключенных нет, и слава Богу», — эти слова Владимира Путина подходят для программы «Время», а больше ни для чего не подходят, потому что политические заключенные в России, конечно, есть, и отсутствие в Уголовном кодексе «классических» советских политических статей никого смущать не должно: отмена уголовного преследования за «антисоветскую агитацию» никак не повлияла на возможность политически мотивированных уголовных преследований.
Когда дважды оправданного присяжными лейтенанта Аракчеева сажают на 15 лет за военные преступления после того, как Рамзан Кадыров возмутился из-за, цитирую, «недопонимания присяжными воли моего народа» — это политическое дело или нет? Дело Ходорковского и Лебедева — кто рискнет сказать, что в этом деле нет никакой политики? Есть еще знаменитая 282-я статья УК РФ, по которой, как показала практика применения, уголовное дело можно возбудить на основании любого высказывания о ком угодно — мы наблюдали уже суды по этой статье, когда обсуждалась, допустим, социальная группа «неверные менты» или социальная группа «фашисты» — когда судили антифа-активистов.
Нацболка Таисия Осипова осуждена за наркотики, но понятыми при ее задержании были активисты «Наших» и «Молодой гвардии», и одно это позволяет, мне кажется, считать Осипову полноценной политзаключенной, что бы ни было написано в приговоре суда.
Но, если совсем честно, я могу понять, почему Путин так уверенно говорит, что в России нет политзаключенных, не опасаясь, что кто-нибудь встанет и скажет — «Ложь, вот список политзаключенных, свободу им». Дело в том, что такого списка нет в принципе, и когда в субботу на митинге Ольга Романова обещала отнести в Кремль бумагу с перечислением всех, кто сидит «за политику», сам список со сцены прочитан не был. И, видимо, не будет, потому что есть такая особенность российского общественного мнения — у него нет общепризнанных политзаключенных.
У Ходорковского и Лебедева есть множество критиков — преимущественно из левых организаций, — которые не хотят признавать, что бывшие акционеры ЮКОСа сидят по политическим мотивам. Антифашисты и анархисты не считают политзаключенными националистов, в том числе сидящих «за экстремизм». Нацболам, которых сажали за откровенно политические акции по «хулиганским» статьям УК, потребовались годы, чтобы их стали считать политзаключенными не только сами нацболы. Доходило иногда до смешного — на прошлый новый год свои 15 суток за одно и то же, за Триумфальную площадь, получили и Борис Немцов, и националист Владимир Тор. Немцова «Международная амнистия» сразу же признала «узником совести», Тора — почему-то нет. И если даже в таких очевидных случаях нет общепризнанной точки зрения на то, кто политзаключенный, а кто нет, то почему же Владимир Путин должен признавать само существование политзаключенных в России? Вот он и не признает.
3 февраля 2012. Когда несколько лет назад Владимир Путин назвал себя единственным демократом и пожаловался, что после смерти Махатмы Ганди ему не с кем поговорить, над этим было можно посмеяться, но теперь смотришь новости и видишь в них — ну да, единственного демократа. По крайней мере, единственного во власти. В среду Владимир Путин предложил наблюдателям от «Яблока» стать его наблюдателями на президентских выборах, а теперь принял аналогичное предложение «Лиги избирателей» Бориса Акунина и Леонида Парфенова. Формально решение исходит от путинского штаба, но ясно же, что это не инициатива штабных клерков. Это тот самый Путин 2.0, которого нам обещали. Готовый к диалогу, открытый, прозрачный и вообще — достойный собеседник Махатмы Ганди. Лозунг «За честные выборы!» — это его лозунг, а те, кто не верит, могут проверить, вот, пожалуйста — приходите наблюдателями, Путин разрешил.
Ситуация выглядит так, что хочется спросить, в чем же здесь подвох. Тут ведь должен быть какой-то подвох, правда же? Мне кажется, должен. И я попробую предположить, в чем он заключается.
Мне кажется, они действительно поняли, что вбросы, «карусели» и прочее именно в Москве — это себе дороже. И что если мартовские выборы именно в Москве пройдут так же, как декабрьские, это может закончиться чем-то еще более неприятным, чем было в декабре. «Лига избирателей» — это все-таки прежде всего москвичи. «Яблоко» — в общем, тоже наибольшими ресурсами располагает именно в Москве. Если Путин зовет их своими наблюдателями на президентские выборы, значит, Путин уверен, что выборы в Москве пройдут без нарушений.
И это вполне может быть попыткой устроить в Москве образцово-показательную территорию демократии. Кавказ, Татарстан с Башкирией, солдаты, больницы, тюрьмы — они проголосуют как в декабре, а Москва проголосует честно. И поводов для митингов в марте не будет. Такая кутузовская тактика — сдать Москву, чтобы победить.
Не знаю, поможет ли эта тактика смягчить протестные настроения, но поспособствовать антимосковским настроениям в регионах она, мне кажется, очень даже может. Митинги «тагильских рабочих» в поддержку Путина, сюжеты НТВ об оппозиционных лидерах, отдыхающих за границей и прочие элементы информационных войн — это ведь тоже все работает прежде всего на то, чтобы и у Москвы, и у всей России сложилось четкое ощущение — Москва отдельно, Россия отдельно. Такая тактика, наверное, может помочь на выборах, но жизнь после выборов она точно может испортить, причем в равной мере всем.
1 февраля 2012. Я уже достаточно давно переписываюсь с одним московским чиновником — мы познакомились, когда ему поручили силами районной управы организовать праймериз «Народного фронта». Он показывал мне документы за подписью префекта и еще каких-то районных, окружных и городских начальников, но просил, если я буду об этом писать, не указывать их фамилий, и название района тоже не указывать. Писать в формате «кто-то кое-где у нас порой» было неинтересно, и я об этих праймериз ничего не написал, но с чиновником мы так и общаемся, и вчера он мне жалуется — ему поручили организовать участие бюджетников и пенсионеров от того же района в митинге в поддержку Владимира Путина на Поклонной горе. Снова есть соответствующие документы и снова просьба — только не говори, какой район, только не говори, как фамилии ответственных сотрудников.
Ничего, в общем, нельзя говорить — в самом деле, нельзя же подставлять людей, их ведь могут уволить из управ, префектур и где там они еще работают. Сам чиновник, кстати, обещает в субботу принять участие в шествии по Якиманке — разумеется, инкогнито.
Коллеги, которые пишут о митинге на Поклонной горе, тоже жалуются — к ним каждый день обращаются учителя, почтальоны и сотрудники коммерческих структур, которых заставляют в субботу прийти на Поклонную гору. Они звонят и пишут в редакции, и каждый просит — только пожалуйста, не называйте мое имя, иначе меня уволят, иначе меня накажут. На условиях анонимности я все расскажу, а от своего имени — нет, нет, и не просите.
Сидя в теплой и надежно защищенной от административного произвола студии, я не имею права ни в чем упрекать этих чиновников, бюджетников и прочих милых людей. Я и не упрекаю. Я просто хочу попросить их задуматься — друзья, вы уверены, что того, чего вы боитесь, действительно стоит бояться? Вы ведь все понимаете, вы ведь хотите перемен — подумайте, может быть, стоит рискнуть? Даже не позвонить в редакцию, даже просто написать в блоге, или Навальному, в конце концов, написать — меня зовут так-то и так-то, я работаю там-то и там-то, и мой начальник приказал мне прийти 4 февраля на Поклонную гору.
Одного, может быть, и уволят, но если таких будут сотни — никто никому ничего не сделает. Я сейчас говорю эти вещи, и мне самому неприятно — я говорю их с такой интонацией, с какой обычно призывают к восстанию или еще чему-то в этом роде. Но я не виноват, что призыв не бояться, не прятать лица и сказать правду, сегодня у нас почему-то звучит именно так.
Не бойтесь, правда. Если вас заставляют идти на митинг — жалуйтесь. А если боитесь, то не жалуйтесь вообще. Ни сейчас, ни потом.
26 января 2012. Организаторы шествия 4 февраля, наверное, слишком увлеклись поисками особого символизма в своих планах и действиях. 4 февраля они выбрали, среди прочих причин, еще и потому, что в этот день в 1990 году в Москве прошла массовая демонстрация за отмену шестой статьи конституции СССР. В статье, которую новые поколения уже не застали, речь шла о руководящей и направляющей роли КПСС (это что-то вроде нынешней «Единой России»), и спустя месяц после той демонстрации статью действительно отменили, то есть демонстранты победили. Такой символизм может показаться избыточным, я на нем не настаиваю, но, если продолжать играть в символы — идея шествия от Октябрьской до Болотной кажется мне не менее символичной, чем история про шестую статью.
