Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
Но теперь, когда исследование привело нас к другой дате - к 1612 году, я могу сразу назвать именно такую странную супружескую чету, ушедшую из жизни, как и Джон Солсбэри, летом этого года, и в той же очередности, что и честеровские Голубь и Феникс. Это были Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, и его жена Елизавета, дочь великого поэта Филипа Сидни, которого боготворившие его современники часто называли Фениксом (а его дом, его семью - "гнездом Феникса").
В течение трех столетий имена дочери Филипа Сидни и ее мужа покоились в желанном для них забвении; английские историки литературы мало что о них знали, известно было лишь, что Рэтленд являлся участником эссексовского мятежа. И только в начале нашего века, с расширением и углублением круга научно-исторических поисков и исследований, ученые наткнулись на ряд доселе неизвестных или давно забытых фактов, свидетельствовавших не только о необычности их отношений, но и о какой-то бесспорной близости к ним крупнейших писателей эпохи, в том числе Джонсона, Бомонта, Флетчера и самого Уильяма Шекспира.
По свидетельствам современников, брак Рэтлендов был фиктивным: у них не только не было детей, но в течение всех двенадцати лет супружеской жизни их отношения оставались платоническими - Джонсон и Бомонт говорят об этом прямо. Как и честеровские Голубь и Феникс, они умерли один за другим сначала он, потом она, и случилось это летом 1612 года. Роджер скончался в Кембридже 26 июня после длительной и тяжелой болезни; ему было 35 лет. Набальзамированное тело графа доставили в закрытом гробу в его родной замок Бельвуар и сразу же, ночью предали земле в фамильной усыпальнице; вопреки обычаю, никому не было разрешено видеть лицо умершего. А торжественные похоронные церемонии совершили через два дня, уже без покойника!
Об обстоятельствах кончины Елизаветы Рэтленд историки долгое время ничего не знали, даже год ее смерти был под вопросом {Неверно указан год ее смерти - 1615 - и в таком авторитетном для западных историков и литературоведов издании, как британский Национальный биографический словарь.}. Лишь сравнительно недавно из сохранившегося письма современника узнали, что она приняла яд и умерла в Лондоне всего через неделю после странных похорон мужа. Также ночью, без огласки, ее захоронили в соборе св. Павла в могиле отца, Филипа Сидни, чьи пышные, оплаченные короной похороны за четверть века до того стали событием в жизни страны. Она прожила на свете менее 27 лет и покинула этот мир по собственной воле, вслед за своим мужем как и Феникс, последовавшая за сгоревшим на алтаре Аполлона Голубем.
Но не только смерть и похороны графа и графини Рэтленд заключают в себе много таинственного и труднообъяснимого - необычайна и окутана тайной вся их совместная жизнь. И дело не просто в платоническом характере их брака, хотя эти особые отношения чрезвычайно важны для их идентификации с честеровскими героями. Они все время держали свои занятия в тени, окружали их завесой секретности, хотя им не легко было это делать. Одно то, что Елизавета являлась единственной дочерью, единственным отпрыском Филипа Сидни - кумира целого поколения английских поэтов, делало ее очень заметной фигурой. Достаточно сказать, что Фулк Гревил, который был не только поэтом, но и одним из влиятельнейших сановников, назвал себя "слугой королевы Елизаветы, советником короля Иакова и другом сэра Филипа Сидни", поставив последнего в один ряд с монархами. А ведь дочь великого поэта Елизавета была еще и падчерицей самого графа Эссекса (через несколько лет после гибели Филипа Сидни его вдова стала женой Эссекса). Несмотря на все это, имя Елизаветы Сидни, графини Рэтленд, редко встречается в сохранившейся печатной и рукописной литературе того времени, особенно по сравнению с другими женщинами ее круга, например с ее кузиной и подругой Люси Бедфорд.
Однако так дело обстояло не всегда. Ведь даже само рождение дочери Сидни отметили поэты, а ее крестной матерью стала специально прибывшая на крестины королева Елизавета! Лишь после того, как она соединила свою судьбу с Рэтлендом, ее имя исчезает с книжных страниц. Но, может быть, она не унаследовала от своего гениального отца и от воспитавшей ее тетки высокоталантливой Мэри Сидни, графини Пембрук, - их глубокой интеллектуальности, литературной одаренности, была настолько заурядной личностью, что даже великая притягательная сила имен Филипа Сидни и ее отчима Эссекса не могла привлечь к ней внимание поэтов и писателей? !!!!!!!!
Нет! Никто иной, как сам Бен Джонсон, не раз бывавший в ее доме, сказал через семь лет после ее смерти: "Графиня Рэтленд нисколько не уступала своему отцу сэру Филипу Сидни в искусстве поэзии" {22}. Это чрезвычайно важное свидетельство - такая похвала была тогда для поэта высочайшей из возможных; значит, Бен Джонсон не только знал о ее поэтическом даре, но и ценил его самой высокой мерой времени. Его оценка не могла быть вызвана желанием польстить, заискиванием, - Джонсон говорил это, будучи в гостях у провинциального поэта Драммонда, не зная, что все услышанное от разговорившегося столичного гостя любознательный хозяин потом старательно заносит на бумагу. Сама Елизавета и ее супруг давно уже были в могиле, и Джонсону не было никакой необходимости говорить неправду, тем более выдумывать детали такого рода. К тому же сказанное Драммонду находит подтверждение в обоих поэтических посланиях Джонсона к Елизавете Сидни-Рэтленд, впервые опубликованных им в его фолио 1616 года, то есть через четыре года после ее смерти. В 79-й эпиграмме Джонсон восклицает, что Филип Сидни, будь он жив, мог бы увидеть свое искусство возрожденным и превзойденным его дочерью! Джонсоноведы нашего времени с удивлением обращают внимание на ни с чем не сравнимый пиетет, с которым Бен говорит здесь о ее поэтическом даре, - ведь ни одной поэтической строки, подписанной именем дочери Филипа Сидни, до нас не дошло.
Второе стихотворное послание к ней, написанное и отосланное адресату еще в 1600 году, но опубликованное тоже лишь в фолио 1616 года, Джонсон поместил там в небольшом (всего 15 стихотворений) разделе "Лес", являющемся, как он сам считал, важнейшей частью его поэтического наследия. Большинство этих стихотворений связано в той или иной степени с семейством Сидни. И вот именно в этот "сидниевский" раздел Джонсон включает два своих стихотворения из загадочного честеровского сборника - "Прелюдию" (несколько измененную и без названия) и "Эпос" (переименованный в "Эподу" {Эпос - героическая песнь, эпическая поэма; эпода - лирическая поэма, где длинный стих чередуется с коротким.}), посвященные Голубю и Феникс! А теперь очень существенное, но никем еще адекватно не оцененное обстоятельство: "Прелюдия" получает номер X, "Эпода" - номер XI, а сразу же за ними, под номером XII, Джонсон ставит свое раннее "Послание к Елизавете, графине Рэтленд". Уже говорилось, что Джонсон сам подбирал и тщательно группировал произведения для этого - такого важного для него - издания, и расположение его стихотворений обнаруживает бесспорную функциональность, заданность. Поэтому появление послания к Елизавете в такой тесной связке с обращениями к таинственным честеровским Голубю и Феникс является еще одним доказательством правильности нашей идентификации их прототипов, тем более что оно прослеживается и в более раннем рукописном списке. Случайность здесь исключена - для Джонсона эти три его стихотворения всегда были связаны неразрывно.
В "Послании к Елизавете, графине Рэтленд" Джонсон опять говорит о том, что Елизавета унаследовала от своего отца, "богоподобного Сидни", его любовь к музам, его искусство. Но это "Послание" интригует джонсоноведов еще и тем, что оно является единственным из полутора сотен напечатанных в фолио 1616 года стихотворений, текст которого Джонсон неожиданно обрывает на полуфразе. Фраза обрывается, как только от отца Елизаветы он переходит к ее "храброму другу, тоже возлюбившему искусство поэзии", то есть к ее мужу. В тексте фолио Джонсон сделал странную пометку: "окончание утеряно". Пометка даже более чем странная, ибо поэт сам редактировал это издание и безусловно мог восстановить или заменить "утраченное" окончание. Но он этого демонстративно не сделал. Полный текст стихотворения был найден уже в нашем веке, в рукописном списке; он включал и якобы "утерянное" окончание ~ всего семь строк, содержащих упоминание о какой-то "зловещей клятве" и о благодарности Рэтленду. О причине столь демонстративной купюры сегодняшние джонсоновские комментаторы высказывают различные предположения (купюра не имеет аналогов в прижизненных изданиях Джонсона), например, делаются ссылки на то, что граф Рэтленд был импотентом, не мог исполнять супружеские обязанности, хотя совсем неясно, какое значение это - гипотетическое - обстоятельство могло иметь через четыре года после смерти обоих супругов. Ясно другое: говорить открыто о Рэтленде даже после его смерти (так же, как назвать подлинные имена Голубя и Феникс) было почему-то нельзя, и Джонсон нашел способ привлечь к этому внимание современников и потомков.
