Патти Смит - Поезд М
Я встала на цыпочки у забора, заглянула через трещину в доске. И всевозможные смутные воспоминания совместились в единую картину. Пустыри ободранные коленки депо мистические бродяги запретные но чудесные жилища мифических ангелов свалки. Недавно меня пленил заброшенный участок с домом, описанный на книжных страницах, но этот – этот существует на самом деле. Табличка “Продаю. Собственник” словно бы лучилась светом, совсем как электрифицированная вывеска, которая попалась на глаза Степному Волку во время вечерней прогулки в одиночестве: “Магический театр. Вход не для всех. Только для сумасшедших!” Почему-то казалось, что эта табличка и та вывеска равнозначны. Я нацарапала на обрывке бумаги телефон продавца, перешла дорогу, взяла в кафе Зака большой стакан черного кофе. И долго просидела на скамейке на променаде, глядя на океан.
Этот район меня совершенно околдовал, навел чары, уходящие корнями в стародавние времена – намного глубже, чем моя память. Я подумала о загадочной заводной птице. Спросила: “Это ты привела меня сюда?” Рядом с океаном, хотя я не умею плавать. Рядом с метро, поскольку я не вожу машину. Променад – эхо юности в Нью-Джерси и тамошних променадов, в Уайлдвуде, в Атлантик-Сити, в Оушен-Сити, – там, пожалуй, жизнь более кипучая, но далеко не так красиво. По-моему, место идеальное: ни одного рекламного щита, почти ничто не изобличает неодолимый натиск коммерции. А бунгало, спрятанное за забором! Как стремительно оно меня очаровало. Я наглядно вообразила, как оно преобразится. Дом для того, чтобы размышлять, готовить спагетти, варить кофе, дом для того, чтобы писать.
Вернувшись домой, я взглянула на номер телефона, записанный на обрывке бумаги, но так и не смогла его набрать – не переборола себя. Положила листок на тумбочку около моего маленького телевизора: пусть станет своеобразным талисманом. В конце концов позвонила моему другу Клаусу и попросила его поговорить с хозяином от моего имени. Должно быть, меня обуял страх, что на самом деле участок не продается или уже куплен кем-то другим.
– Ну конечно, – сказал Клаус. – С хозяином поговорю, все детали выясню. Если мы станем соседями, это будет просто чудесно. Свой дом я уже начал ремонтировать, он всего в десяти кварталах от этого бунгало.
Клаус мечтал о садах и нашел свою землю. Я, наверно, мечтала, сама того не подозревая, именно об этом участке. Заводная птица разбудила давнишнее, но возвращающееся вновь и вновь желание, которому не меньше лет, чем моей мечте о кафе: жить у моря, иметь свой собственный одичавший садик.
Спустя несколько дней невестка продавца, сердечная молодая женщина, у которой двое маленьких сыновей, встретила меня у старого забора. Через калитку мы войти не могли – хозяин запер ее на длинный засов, чтобы не залезли. Но Клаус уже снабдил меня всей необходимой информацией. Банки смотрели на этот объект косо – их не устраивало его состояние и долги перед налоговой, так что покупатель должен расплачиваться наличными. Другие потенциальные покупатели, чуя барыш, сильно сбивали цену. Мы обсудили сумму, которая была бы справедливой. Я сказала, что мне нужно три месяца на то, чтобы достать деньги, и после переговоров с собственником мы договорились.
– Я буду работать все лето. В сентябре вернусь с нужной суммой. Наверно, нам придется поверить друг дружке на честное слово, – сказала я.
Мы ударили по рукам. Женщина сняла табличку “Продается. Собственник” и помахала мне на прощанье. Я абсолютно не сомневалась в правильности своего решения, хотя даже не смогла заглянуть внутрь домика. Все, что найду там хорошего, сохраню, остальное переделаю.
– Я тебя уже люблю, – сказала я дому.
Я сидела за своим угловым столиком и грезила о бунгало. По моим расчетам, к Дню труда[28] у меня наберется нужная сумма. Несмотря на напряженный рабочий график, я хваталась за все заказы, которые только могла найти в период с середины июня по август. Готовилась колесить по миру чрезвычайно извилистым маршрутом, выступая с чтениями и перформансами, концертами и лекциями. Я положила свою рукопись в папку, гору салфеток, исписанных каракулями, – в большой целлофановый пакет, фотокамеру завернула в льняной лоскут и заперла все это под замок. Собрала свой металлический чемоданчик и вылетела в Лондон, чтобы провести одну ночь в обществе инспекторов с “Ай-Ти-Ви‑3”, заказывая еду и напитки в номер; а наутро отправилась в долгий путь: Брайтон, Лидс, Глазго, Эдинбург, Амстердам, Вена, Берлин, Лозанна, Барселона, Брюссель, Бильбао, Болонья. Оттуда – самолетом в Гетеборг, первую точку моего маленького концертного турне по Скандинавии. Я охотно погрузилась в работу и скрупулезно отслеживала свое самочувствие, поскольку, куда бы я ни отправлялась, за мной упрямо тащилась ужасная жара. По ночам, пока не спалось, закончила вступления к “Меня зовут Астрагаль” и к монографии об Уильяме Блейке, размышления об Иве Кляйне и Франческе Вудман. Время от времени возвращалась к моей поэме для Боланьо, которая все еще буксовала на отрезке между 94-й и 104-й строками. Она сделалась для меня чем-то вроде хобби, изнурительного хобби, которое не приносит окончательных результатов. Собирать миниатюрные авиамодели – и то было бы гораздо легче: наклеивать крохотные переводные картинки, наносить эмаль тонюсенькими мазками.
В начале сентября я вернулась, почти выбившись из сил, но с чувством полного удовлетворения. Свою задачу я выполнила, в дороге ничего не потеряла, кроме одной пары очков. Оставалось всего одно выступление в Монтеррее в Мексике, а после него можно сделать передышку, в которой я давно нуждалась. Я и еще несколько человек выступали на форуме, устроенном женщинами для женщин, организованном дельными активистками, чьи мытарства я даже вообразить себе не могла. В обществе этих женщин я стеснялась себя и недоумевала: “Да чем я вообще могу им пригодиться?” Я просто читала стихи, пела им песни, старалась развеселить шутками.
Утром мы, совсем небольшой группой, отправились через два полицейских блокпоста в Ла-Уастеку, в огороженный веревками каньон у подножия крутого горного утеса. Места потрясающе красивые, но опасные, и все же нами овладело только одно чувство – благоговение. Я помолилась горе, припорошенной известковой пылью, а затем меня потянуло к квадратному лоскуту света, который сиял примерно в двадцати футах. Это оказался белый камень. А скорее скрижаль цвета писчей бумаги, словно ожидающая, пока на ее отполированной поверхности выгравируют еще одну заповедь. Я подошла к камню, без колебаний подобрала его с земли и сунула в карман куртки, словно следуя предначертанию.
Я подумала, что в мой крохотный домик надо принести прочность горы. Моментально прониклась нежными чувствами к этому камню, все время держала руку в кармане, притрагиваясь к нему – к моему каменному служебнику. И только потом, в аэропорту, когда таможенник конфисковал его у меня, я сообразила, что не спросила у горы позволения его взять. Это все спесь, с грустью подумала я, сплошная спесь. Инспектор категорично втолковывал мне, что камень можно счесть оружием. Это священный камень, сказала я ему, умоляла: “Только не выбрасывайте”, но он отшвырнул его, не моргнув глазом. Какой груз для моей совести: я забрала красивую вещь, созданную природой, из естественной среды только для того, чтобы ее кинули в мешок с мусором на таможенном посту.
В Хьюстоне я вышла из самолета, чтобы сделать пересадку, и отправилась в туалет. В руках я несла “Хроники Заводной Птицы” и журнал “Дуэлл”[29]. Справа от унитаза висела полочка из нержавейки. Я положила на нее книгу и журнал, отметив про себя, какая это удобная деталь, а когда поднялась на борт другого самолета, обнаружила – я же иду с пустыми руками. Я сильно расстроилась. Ох, милая моя книжка, испещренная пометками, вся в пятнах от кофе и оливкового масла, моя спутница в странствиях, талисман энергии, которая снова во мне проснулась.
Камень и книга: как это понимать? Я забрала камень у горы, и он был у меня отнят. Тут есть некий моральный баланс, это я понимаю прекрасно. Но потеря книги – похоже, что-то совсем другое, это скорее каприз судьбы. Совершенно случайно я выпустила из рук ниточку, привязанную к колодцу Мураками, заброшенному участку и статуе птицы. Возможно, причина в том, что я нашла себе дом, и теперь дом Мияваки может, раскручивая пружину в обратную сторону, радостно вернуться восвояси, в мир Мураками, где все взаимосвязано. Заводная Птица выполнила свою миссию.
Сентябрь на исходе, уже холодает. Иду по Шестой авеню, останавливаюсь купить новую вязаную шапку у уличного торговца. Надеваю, и тут ко мне подходит какой-то старик. Синие глаза горят, волосы белы, как снег. Подмечаю: его шерстяные перчатки прохудились, левая рука забинтована.
– Отдай мне деньги, которые у тебя в кармане, – сказал он.
