Газета День Литературы - Газета День Литературы # 96 (2004 8)
За всех, кого не обойти,
За поговорку "Бог рассудит",
Устала...
Не могу...
ПРОСТИ........
ПЕСНЯ КОРЕННОЙ...
Пристяжные мои, не гоните —
Так недолго и шею сломать!
Распрягите коней, распустите —
В одиночку спокойней скакать
И до устали телом трудиться,
Отстегнув вспомогательных двух —
В одиночку удобней забыться,
Колею различая на слух.
Размозжив о булыжники ноги,
Растревожить горячую кровь
На полночной проезжей дороге
Одному: хочешь — вкривь,
Хочешь — в бровь...
Эх, пропащий ледащий возница,
Ну, на кой тебя в степь понесло?
Лучше б до смерти водки напиться,
Чем вот так раскровавить чело...
Оборвав сыромятину сбруи
Как подстреленный наземь упал —
Лучше б девки хмельной поцелуи
С мокрых губ рукавищем стирал...
Где-то скачет одна коренная,
Позабыв про возницу и плеть.
А дорога до рая — без края,
И с налёта нельзя одолеть.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ КОРАЛЛОВАЯ ЭФА Отрывок из романа
О, дорогой Читатель!
Когда я завершил это сочинение, мне ночью осенней явился Николай Васильевич Гоголь.
Он сказал:
— Зачем ты написал этот сатанинский "бестселлер"? Этого Вия XXI века?..
Я сказал: я написал о нынешней России, а Она во власти бесов. И отсюда дьяволиада моя...
И я хочу купить солнечный дом на Кипре... я устал от русских дождей и повальной бездушной нищеты... вы же написали "Вия", а Булгаков "Мастера и Маргариту"... А Набоков — "Лолиту"... Я решил объединить три этих потока...
Он сказал:
— Сожги его, как я сжег "Мертвые души".
Я сказал: я не могу сжечь нынешнюю Россию... которую описал...
Я не могу сжечь солнечный дом на Кипре, где бродили Апостол Павел и святой Лазарь...
Он сказал:
— Ты хочешь бросить свой божий дар псам рынка? Чтоб растерзали его?
Тебе не нужен солнечный дом на Кипре, где бродили Апостол Павел и Святой Лазарь...
Тебе нужна трухлявая, прогорклая, согбенная и святая изба на Руси, где и поныне броит полевой наш русский батюшка хлебный молочный Иисус Христос!..
...Гоголь ушел.
Я остался в глубоких ночных сомнениях...
О, мой дорогой Читатель! Может, Ты исполнишь наказ великого писателя?
Я не могу. Роман перед тобой.
...Потом мы радостно опустошенные сидели у костра и ели жареную форель, и пили звездную "орзу" чабанов, от которой Плеяды становились ближе к человеку...
Гуля опять впала в безмолвие, но я уже не страдал от этого, как прежде...
Каким-то сладким, вселенским сном, бредом, видением показался мне этот тихий, пролетевший, проплывший, как вода в реке, горный месяц...
И эта родная река, и водопад этот родной...
И куда-то, совсем далеко, ушло, унеслось к звездам, что ли, то ущелье, та гора голая Кондара, та альпийская исполинская Черешня и те коралловые, таинственные эфы, эфы, эфы, с которыми так странно связала меня судьба...
...И вот мы прощально сидим у костра.
И Гуля опять впала в забытье, в безмолвие.
А я — чаша, исполненная любви и нежности — гляжу на нее и боюсь вспугнуть ее, обидеть, нарушить, уязвить... Дева пуглива, как лесная птица, и причудлива, как полет, броженье стрекозы...
Гуля, Гуля! Мы вернемся в Душанбе — и сразу сыграем нашу свадьбу! У нас будет много детей!.. У таких дынных, несметных грудей должно кормиться, лепиться много детей...
И вдруг Гуля встает с земли и бросается ко мне...
Она немо бьет себя быстрыми руками по телу, по грудям, по лицу...
Она мучительно, задушенно мычит, пытается что-то сказать мне, но не может.
Какая-то страшная конвульсия, судорога охватила ее, бьет ее...
Она пытается что-то сказать мне, но не может.
У нее изо рта идет, ползет, вьется, хлещет змея...
Та! Та самая! Коралловая эфа!
Я узнаю ее. Только эта змея странная.
Она вся белесая, а не коралловая. Змея-альбинос!..
Гуля задыхается, потому что змея закрыла, заполонила, заняла, задушила ее горло. Змея медленно, нехотя идет изо рта у Гули...
Тогда я бросаюсь к змее и хватаю ее за раздвоенную ее малахитовую, царственную головку. и! и! и быстро выдергиваю, вытягиваю, вынимаю ее изо рта Гули.
Змея, туго извиваясь, мгновенно кусает меня в палец, и я отшвыриваю ее в водопад.
Гуля задыхается, но воздух возвращается к ней, и она мучительно шепчет мне:
— Алик, Алик!.. Она укусила меня в сердце... В самое сердце! Через пять минут я умру... Меня не спасти... Но ты быстрей! возьми ружье. Отстрели себе палец! Быстрей!..
Она сама умирает, а думает обо мне... О, Боже!
Я, как пьяный, бегу в палатку, беру ружье, стреляю себе в ужаленный, быстро чернеющий палец — у самого основания, где палец выходит из ладони.
Выстрел неудачный. Руки мои дрожат. Я ведь никогда не стрелял в себя. Палец повисает на сухожильях, но я быстро отрезаю его ножом.
Странно, но я не слышу выстрела и не чувствую боли... И крови нет... Кровь замерла...
Я бегу, возвращаюсь к Гуле. Она радостно улыбается:
— Алик, как я счастлива!.. Ты спасся от эфы... Но будь осторожен — теперь она будет преследовать тебя...
— Гуля, как она заползла тебе в горло, в рот? Как она могла укусить тебя в сердце?..
Она уже падает, валится, никнет на песок... Она тихо шепчет:
— Не зря отец и мать звали меня... Им теперь стыдно... Теперь они будут ласкать, любить меня там... На земле они не успели... Алик, положи меня в Водопад и отпусти к ним!.. Это моя последняя воля!..
О, Боже!..
...Какая-то страшная, древняя тайна священной Черешни и коралловой Эфы опять встала передо мной...
Опять вспомнил я древнюю миниатюру, где три эфы забавляются смертельно, сладострастно сплетаются с царем Дарием Гуштаспом I.
И одна из Эф вьется, выходит у Царя изо рта... Как она попала в рот Царю? Как она теперь, спустя тысячи лет, попала в горло возлюбленной умирающей моей?..
Вот тайна!..
...Я бросаюсь к Гуле и пытаюсь сделать ей искусственное дыхание, обнимаю ее и горячо дышу в ее рот, касаюсь губами своими губ ее...
Но она мертвая уже... Тяжкая... Далекая... Непослушная...
И я вспоминаю слова локайца-пастуха там, у Черешни: "Смерть приходит через пять минут..."
Пять минут прошли... Она уже мертвая... Черная, как обугленная, от молниеносного царского древнего огня-яда, яда, яда Эфы...
Я не знаю, как закрывать обвялые, уже нездешние глаза усопшим. Да если бы и знал — не мог бы...
И Гулины потухшие изумруды открыто, безвольно, протяжно, изумленно, виновато глядят на меня...
Тогда я тихо, бережно, нежно, как несколько часов назад в любовном Водопаде, поднимаю ее, и несу к Водопаду, и опускаю ее в Водопад, который уже смерть...
Она уже не слышит, не чует Водопада...
И она быстро уходит в пенных водах.
И она уходит в подземелье, откуда никто никогда не возвращался, и где в бездонном озере усопших ее, сироту, виновато ждут ее отец Гирья Гуштасп Сарданапал и мать Гульсум Ашурбанипал — потомки великих ассирийских царей, которые любили только друг друга и за это попали в ад...
О, Господь мой! Но за что эта девочка поплыла в ад?..
