Газета День Литературы - Газета День Литературы # 170 (2010 10)
– А что трудного? Ты же молитвы читаешь, и псалмы ещё в прошлом году учил, что тут для тебя такого особенно трудного?
– Трудный псалом, – упрямо повторил Макар. – Не хочу его учить.
– Двойку поставят.
– Ну и пусть, – огрызнулся отрок. Он особенно и не учил, всё время отвлекался на какие-то другие занятия, чинил машинку, читал книжку про вселенские катастрофы и только тогда, когда мать в очередной раз требовала рассказать ей псалом, минутно погружался в Псалтырь и затем начинал сбивчиво и путано читать. "Се бо, – бойко начинал он и мгновенно сбивался, – се бо, се бо…" "В беззакониих…" – подсказывала мать.
– В беззакониих зачать есмь, – подхватывал Макар, запинался и жалобно глядел на мать. "И во гресех", – вздохнула она. "И во гресех..." – повторил он. "Роди мя мати моя", – закончила строфу мать. "И во гресех роди мя мати моя, – повторил Макар. – Се бо, истину возлюбил..." – и снова запнулся.
– Иди, учи! – устало выдохнула мать. – Сколько можно!
– Ты вообще знаешь, откуда взялся этот псалом? – спросила она через некоторое время.
– Нет, – буркнул Макар.
– Его написал израильский царь Давид, – стала рассказывать мать. – У него было много жён, он был очень богат и однажды случайно увидел красивую женщину и захотел взять её к себе в жёны. А она была замужем. Тогда он велел своим военачальникам послать её мужа Урия в бой и поставить впереди войска так, чтобы Урия обязательно убили.
– Его убили? – спросил Макар.
– Да. И он забрал ту женщину к себе и женился на ней. Её звали Вирсавия.
– А что было дальше?
– А потом к царю пришёл пророк по имени Нафан и сказал, что царь совершил страшный грех, за который будет наказан, – промолвила мать.
– И что царь?
– Царь раскаялся и сочинил вот этот самый псалом.
– А разве Бог его простил? – заинтересованно спросил Макар.
– Конечно, – засмеялась мать, – Бог всегда прощает тех, кто искренне просит у него прощения.
Пришёл с работы и сел ужинать отец, а псалом так и не был выучен. "Значит, спать не ляжет, пока не выучит", – буднично заметил отец.
После ужина он позвал Макара на кухню. "Читай строчку несколько раз, а потом повторяй её", – скомандовал он. Немного погодя, мать услышала, как отец пытается растолковать чаду смысл каждой строфы.
– Ты понимаешь, что означает "в беззакониих зачат есмь и во гресех роди мя мати моя"?
– Нет, – промычал Макар.
– Это значит, что когда твои родители тебя зачинали, они думали не о тебе, а о своих удовольствиях. Ясно?
– Угу, – равнодушно отозвался Макар.
Мать стремительно ворвалась на кухню и став за спиной сына, сделала мужу страшные глаза и для пущей наглядности повертела пальцем у виска.
– Ну а что? – вскинулся отец. – Им такие тексты учить задают.
Мать снова сделала страшные глаза. Однако, дело, наконец, пошло на лад. Макар уже почти запомнил три злополучные строфы и немного времени спустя прочитал всё наизусть. Скоро отец отправил его спать.
В квартире все давно уснули, и только мать, засыпая, думала о далёкой южной земле, древнем царстве и о могущественном царе, слёзно вымаливающем прощение у Бога. Царь покаялся, и потом у них с красавицей Вирсавией родился премудрый царь Соломон. "Всё-таки, наверное, нет худа без добра", – улыбнулась в темноту мать. И уснула.
Павел РЫКОВ МОЛЕНИЕ ПРЕД ТАБЫНСКОЙ
ПОВЕСТЬ О ПРОПАЩЕЙ ДУШЕ
– 1 –
Не чаянное, слаще наслажденье! Грешна она? Да хоть бы и грешна! Как не грешить, когда она одна,
Когда душа её погребена
В бездонную могилу небреженья?
По вечерам, гася огни в квартире, Затаиваясь в спаленке своей,
Она внимает: стук чужих дверей, Ребёнка плач в квартире, что под ней, Но главное! В квартире сто четыре –
Молодожёны! Прямо за стеной
Вновь занялись любовною игрой!
В который раз! О, Боже! Боже мой!
Ах, эти стены! Этот новострой!
Но всё же сладко!..
Будто бы с тобой...
А поутру за ней авто прибудет.
И целый день, затянутая в твид,
Она на цифры важные глядит, Телефонирует, со смыслом говорит, О котировках здраво рядит-судит.
Но в сентябре, когда жара спадёт.
В апартаментах,
в сладостной Аланье.
Турецкий bоу – и нет его желанней,
И нет минуты в жизни долгожданней –
За горстку долларов,
как зверь, её возьмёт.
Он будет скалить зубы, а потом
Опять звереть и наливаться силой.
В беспамятстве она простонет:
"Милый!" –
Забыв, что деньги за любовь платила,
Истерзанная дерзким языком.
Очнувшись, вздрогнет:
"Это не всерьёз!
Всё кончено. Я завтра улетаю.
А этот мальчик?..
Завтра с ним – другая...
Я это знаю, знаю, знаю, знаю...
Ну, а зимой пасти он будет коз.
А мне – в Москву.
Там снова хлябь и стынь.
Там снова офис, офисные лица.
И цифры, цифры, цифры вереницей,
И в пробках изнемогшая столица,
И многолюдство – как песок пустынь.
– 2 –
Но, как-то, накануне Рождества,
Она в свой джипик сядет и поедет
В тот городок, где мама и соседи,
Где в гости ездят на велосипеде
И пироги возводят к торжествам.
Вот мама, вот сестра, вот чудик-зять. Он денег не несёт, а только пишет.
И ничего мужчину не колышет,
Как только рифмы. Их-то он и слышит, На прочее, похоже, наплевать.
И, тем не менее,
ниспослан им сынок! Скажи на милость, экая потеха: Сестрица-клуня с мужем-неумехой. Но вьют гнездо,
как ласточка под стрехой:
Друг дружке чик-чирик, да чмок, да чмок.
И так они щебечут натощак.
Ну, что за счастье –
в нищете плодиться!
Тут выпадает повод насладиться:
"Вот деньги, – говорит она, –
сестрица,
Мы всё-таки родные, как-никак".
Та, доллары – их тыщи полторы –
За пазуху: "Да, как-никак, родные, Теперь – компьютер Васе...
Остальные –
Я видела, есть простыни льняные – Куплю – бельё заношено до дыр".
Но вот – Сочельник! Вечер.
Надо в храм;
"Ты тоже с нами?" – "Я останусь дома".
"Ты атеистка?" – "Я была знакома... Он свечки ставил каждому святому,
Но оказалось: сексопат и хам".
"А мы пойдём. Племянника тебе
На попеченье". И она осталась.
Мальчонка спит.
И вдруг, как что прорвалось:
В душе её зажглась такая жалость
К самой себе, к сложившейся судьбе.
Ко всем её потугам и прыжкам, Упорному стремлению казаться, Повелевать, владеть и огрызаться, Иметь мужчин, и всё же оставаться Неподконтрольной этим мужикам.
А за окном Рождественская ночь Племянник спит спокойно в колыбели. И столько света в этом нежном теле, И что ему морозы и метели...
Дитя уснуло. Всё иное – прочь.
И где-то, в невесомых небесах
Ему звезда сквозь тучи воссияет.
И Зло отступит и весь мир узнает,
Что есть Спасенье, что оно бывает
Не только в несбывающихся снах.
И сердце ей, как будто сжал в руке Могучий и неведомый владыка.
Пред ней ребёнок; рот полуоткрытый, И белокурый локон, как завитый,
