Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2004)
Назовем важнейшие публикации последних лет, много-много спустя после выхода “Детей Арбата”. Это два солиднейших документальных сборника — “Сталинское политбюро 30-х годов” и “Сталин и Каганович. Переписка. 1931—1936 гг.”, а также научные работы академического историка Юрия Жукова, в особенности последняя из них — “Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933—1937 гг.”. Все изданы в столице на высоком научном уровне, последняя — в 2003 г.
Давно было известно, что после убийства Кирова из Ленинграда органами ОГПУ было выслано множество людей их числа так называемых “лишенцев” — бывших священнослужителей, дворян, офицеров, купцов, чиновников, а также — подчеркнем это! — их детей. Набралось тех несчастных около 12 тысяч, ни малейшего отношения к Кирову вообще не имевших (А. Солженицын назвал это “кировским потоком”, видимо, из разговоров той поры). И вот 13 мая 1935 года новоназначенный прокурор СССР А. Вышинский направил письмо в Политбюро, что многие из тех граждан были высланы незаконно. Вскоре часть из них была возвращена без всякого поражения в правах.
26 июля того же года Политбюро утвердило решение “О снятии судимости с колхозников”, согласно которому освобождались из заключения или ссылки все осужденные на срок менее пяти лет (речь шла, в частности, о пресловутом “законе о колосках”, под который попадали в основном женщины и подростки). В результате такой меры были освобождены от любых форм наказания без малого 770 тысяч граждан, причем со всех была снята судимость, то есть ограничения в правах. Если в первом — ленинградском — случае речь шла в основном об интеллигенции, то во втором — о полуграмотных колхозницах или деревенских несмышленышах, никак уж не могших себя защитить в тенетах сурового судейского крючкотворства. Как видно, в обоих случаях решения касались судеб множества рядовых граждан.
Проследим далее важнейшие государственные решения той поры, имевшие, без преувеличения, всенародное значение. С 1 октября 1935 года была отменена карточная система, открылась свободная продажа продовольственных товаров, а несколько позже и товаров промышленных. Вскоре в этой же сфере произошло событие вроде бы не очень важное, но чрезвычайно характерное — 1 февраля 1936 года был упразднен Торгсин. Тут необходимы пояснения, ибо этот уродливый образец тогдашнего “новояза” давно выветрился из русского языка. Еще в начале нэпа “пролетарское государство” разрешило гражданам сдавать драгоценности или иностранную валюту, а взамен получать особые чеки, по которым можно было купить на соответствующую сумму продовольствие или одежду в магазинах так называемого Торгового синдиката (Торгсина). Уродливое это явление выпало из нашей истории, до сих пор ни одной научной работы нет. Зато отразилось в советской художественной литературе, вспомним хотя бы главу из “Мастера и Маргариты”, где кот Бегемот попадает в этот самый Торгсин, после чего там происходят умопомрачительные события.
Всю желчь обездоленного и “классово чуждого” русского человека той поры излил Михаил Булгаков в этой своей сатире! Устроители Торгсина предусмотрительно постановили, что сдаваемые к ним ценности вознаграждаются лишь по весу драгоценного металла или камней. Вот и получалось, что золотой орден екатерининских времен ценился как “зубное золото”, а серебряная римская монета как советский полтинник. Вроде бы странно, ведь учредители Торгсина были весьма опытны в купле-продаже ювелирных изделий. Нет, то было продумано четко и хладнокровно. Какому-нибудь “лишенцу” не полагалось масла по карточкам, а оно позарез нужно было семье. Вот и отдавали драгоценности за бесценок. А куда они потом девались, пока не выяснено. В этой связи не стоит удивляться обилию русского антиквариата на современных западных аукционах. Как бы то ни было, но Торгсин отменили.
К первому января 1936 года всё русское, всё христианское население Советского Союза получило неожиданный и радостный подарок — разрешение праздновать Новый год с рождественской ёлкой. Тут опять требуются пояснения. При Ленине и Троцком новогодние праздники приравнивались к религиозным предрассудкам, даже с черносотенным душком, и запрещались. В 1928 году Наркомзем Российской Федерации специальным строгим циркуляром запретил рубку елей для праздников, виновные карались. И вот вдруг в газетах появились рассуждения, что новогодняя ёлка, мол, хороший детский праздник, ничего страшного... Тут же ЦК комсомола дал соответствующее распоряжение для школ и дворцов пионеров. Более того, Совнарком и ВЦСПС постановили перенести выходной с 30 декабря на 1 января. Впервые советским гражданам разрешили безбоязненно и открыто встретить наступающий Новый год.1936-й.
То была не мелочь, отнюдь! Граждане страны как бы возвращались к естественной жизни после без малого двадцатилетнего атеистического ущемления. И касалось это миллионов русских людей самых различных общественных слоев. Событие это надолго осело в народной памяти. Хорошо помню в свои детские годы рассказы о том взрослых. Примечательно также, что в книгах А. Рыбакова про то не поминалось. Видимо, дети Арбата Новый христианский год не праздновали... По коммунистическим или иным каким соображениям.
Отмена жестоких “классовых ограничений”, раскалывавших советское общество, неуклонно продолжалось и расширялось. 30 декабря 1935 года “Известия” опубликовали постановление правительства, озаглавленное очень скромно: “О приеме в высшие учебные заведения и техникумы”. Уже пятнадцать лет по заветам Троцкого, Луначарского, Бухарина, Покровского и прочих марксистов-космополитов, управлявших в красной России наукой и культурой, дети “бывших” в университеты и даже техникумы допускались с величайшим трудом, преодолевая всяческие трудности и унижения. И вот наконец: “Отменить ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения”. О том, какое облегчение наступило для молодых людей (и родителей!), нет пока ни одной хоть краткой работы. А ведь это судьбы миллионов людей!
21 апреля 1936 года в той же газете появилось постановление, тоже коренным образом изменившее жизнь множества российских граждан. “Учитывая преданность казачества советской власти, — говорилось там, — отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Красной армии”.
...Потомки донских, кубанских, терских и оренбургских казаков рассказывали автору, что известие это вызвало ликование в станицах и городах всех одиннадцати казачьих войск. Унизительное тавро было снято со славного российского военного сословия! Более того: вскоре Политбюро по предложению К. Ворошилова постановило воссоздать казачьи части, причем с их исторической формой. Само собой с казаков снимались и все прочие ограничения в гражданских правах, возложенные на них Свердловым, Троцким, Сырцовым, Шеболдаевым и прочими евреями-комиссарами в пору кровавого “расказачивания”. Гражданская война для казаков наконец-то закончилась.
В 1935-м и в особенности в начале 1936 года (напомним, время основного сюжета А. Рыбакова) в высшем руководстве страны напряженно обсуждался проект новой Конституции. Во главе всего дела стоял непосредственно Сталин. Напомним, что первая Советская Конституция 1918 года была сугубо классовой, то есть права крестьянства были ограничены по сравнению с правами “пролетариата”. Следует подчеркнуть, что принадлежность к этому самому “пролетариату” рассматривалась в двадцатые годы довольно-таки широко: помимо промышленных рабочих туда зачислялись представители так называемых в прошлом “угнетенных наций”; дети буржуазии, раввинов или мулл беспрепятственно шли тогда в университеты.
1 июня 1936 года открылся пленум ЦК ВКП(б), посвященный подготовке новой Конституции. Выступил Сталин. Его речь в контексте того времени и той политической среды следует признать безусловно революционной (или контрреволюционной, это уж на чей вкус). Вот суть сказанного: “Пролетариат — это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов ликвидирован... Можно ли после этого назвать рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя... Наше советское крестьянство является совершенно новым классом... Изменился состав интеллигенции, самый характер деятельности интеллигенции. Она является теперь равноправным членом общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества”.
При Троцком и Дзержинском за такие слова расстреляли бы сразу.
При “кровавом Сталине” это воплотилось в жизнь, в повседневный быт всего советского народа. Жители деревень перестали считаться — согласно Марксу и Троцкому — “порождающими капитализм” во вред “пролетариату”. Инженеры и учителя, врачи и доценты стали пользоваться общественным уважением, а ведь только вчера слово “интеллигент” было бранной кличкой. Повторим, то касалось судеб миллионов и миллионов рядовых граждан, причем не когда-нибудь “в следующей пятилетке”, а сегодня, сейчас. Как тут было не радоваться, как не запеть дружным хором популярнейшую песню тех лет: “3олотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон”.
