Газета День Литературы - Газета День Литературы # 55 (2001 4)
Штаты не сами по себе, а как "высшая стадия" буржуазности. Не случайно, что с этой страной Гамсун, Селин, Лимонов связывали самые тяжелые, тоскливые образы. Буржуазность расслабляющая, убаюкивающая, смертельно опасная для того напряжения, в котором Поэт только и может творить. Облагополученный Миллер сошел до описания своих жизненных неурядиц, снабженных подробными характеристиками съеденного и выпитого.
Неполитичность «поэта» — это сознательное бегство от опасности, от опасного существования. Чем же он тогда отличается от не претендующего на Слово читателя (зрителя, слушателя…)? Бог любит тех, кому дарует трудный путь. Бог любит тех, кто не сворачивает, не убегает, не прячется от даруемых испытаний.
Райская Валгалла — это слишком элитарный клуб. Рядом с Цезарем, Александром, Сталиным нет места для политических середнячков, отсидевших на престоле положенные им сроки. Тепличные писатели рядом с Гамсуном, Селином или Мисимой — это пошло.
У поэта нет пути назад. Достигнув «славы» и, соответственно, лишившись связанного с этим источника творческого напряжения, поэт обречен на маразм, долгое или длительное дряхление а-ля Дали. Спасти его может только политика — источник неиссякаемого напряжения. Борьба, имевшая место до революции, лишь усиливается с наступлением последней. Пределом является достижение рая (Коммунизма…) на земле, но с наступлением последнего Поэту уже не придется ничего писать.
Буржуазное время, как и любое другое, тщеславно и мечтает войти в историю. Для этого ей нужен Поэт, писец на жаловании здесь не подойдет. Купить? Но тогда ценой будет полное уничтожение существующего буржуазного строя — ведь именно этого требовали от матки-родины коммунист Лондон или фашист Паунд. Да и Мисима желал от откормленной убогой Японии не меньше чем тотального изменения, а не добившись — ушел в свой самурайский рай, не доставив «эпохе» удовольствия считать его своим.
Игорь Ильин АУ! КТО ТАМ, В КОМПЬЮТЕРЕ? (Рассказ)
Никто из нас не думал, что этот вечер породит столько мыслей и разговоров. Да, надо признать, в удивительное время мы живем!
— Владислав, конечно, чудак известный, но пойти на такое… Я ни за что не отважился бы.
— Моя мать на фотографию брата, погибшего в Афганистане, до сих пор без слез смотреть не может. А тут как живой…
После полуночи мы небольшой группой спешили в метро. Только что покинули квартиру Владислава, моего приятеля, сына умершего год назад Алексея Ильича Колычева, доктора биологических наук. Этим вечером отметить печальную дату собрались сотрудники института — недавние подчиненные отца, товарищи Владислава. И сейчас, шагая по мокрому от дождя асфальту, все обсуждали Славкин эксперимент. Его он продемонстрировал нам перед самым уходом. Ребята с трудом приходили в себя от увиденного. В конце вечера, когда все стали собираться, хозяин квартиры произнес:
— Напоследок хочу показать вам один эксперимент. Только прошу отнестись к нему спокойно.
Этими словами он, естественно, разжег наше любопытство.
Мы прошли в комнату, которая одновременно была кабинетом и мастерской. Здесь были десятки всевозможных приборов, телевизор, компьютер, на стене большой экран. На полках кипы книг и журналов.
Владислав не последовал семейной традиции, не пошел по стопам отца — биология ему почему-то не приглянулась. Он с детских лет увлекся электроникой. Мы вместе учились в школе, вместе кончали технический вуз, и я должен признать, что способнее его ни в классе, ни потом на курсе у нас не было. Электроника занимала все его мысли.
Мы дружили со школы, и я знал обо всех его увлечениях. В последних классах он мастерил транзисторные приемники. В институте увлекался лазерами. Потом несколько лет ему не давала покоя голография. А когда у нас стала доступна вычислительная техника, он первым приобрел компьютер и занялся разработкой для него всевозможных программ. Жестом руки Владислав показал гостям на стулья. Все расселись в ожидании чего-то необычного. Удивлять хозяин квартиры был мастер — это за ним водилось.
Пригасив свет, Владислав включил приборы. Экран на стене засветился яркими сочными красками. Мы увидели дачу Колычевых. По фасаду ее опоясывали кусты роз. Вдоль кустов неторопливо ходил Алексей Ильич, отец Владислава. Он срезал розы и аккуратно складывал их в корзину. Подойдя к очередному кусту, он срезал крупную белую розу и тут, словно заметив нас, дружески улыбнулся и произнес:
— Рад видеть вас, друзья! Знать, не оскудела еще российская земля мужской дружбой.
Алексей Ильич помахал нам рукой и поднялся на веранду. Здесь он уселся в плетеное кресло и стал делиться с домочадцами впечатлениями от поездки на конгресс в Италию.
Минут десять, не отрываясь от экрана, мы слушали его рассказ. Во время паузы, когда Алексей Ильич прикуривал сигарету, Владислав обратился к гостям:
— Может хотите спросить его о чем-то?
Все насторожились. Словно услышав слова сына, Алексей Ильич посмотрел на нас внимательным взглядом. Казалось, он на самом деле готов отвечать на наши вопросы и был не против нашего участия в разговоре. Мне, откровенно говоря, стало не по себе. Думаю, то же почувствовали остальные.
— Ты хочешь сказать, что он может отвечать на вопросы? — шепотом произнес Константин Шелест, прервав затянувшееся молчание. Еще недавно он был сотрудником отца.
Владислав кивнул головой.
И тут, словно услышав этот разговор, Алексей Ильич снова повернулся в нашу сторону.
Но вопросов не последовало. Никто не решился вступать с ним в разговор. Положение казалось нелепым.
И тогда, ко всеобщему удивлению, Алексей Ильич сам обратился к нам с вопросами. Сначала к Шелесту:
— Скажи, Костя, поступил ли в библиотеку английский журнал с нашей последней статьей? И еще: удалось ли группе Федорова найти тот злополучный ген, о котором так много разговоров было в последний год?
Константин, запинаясь, стал отвечать.
Алексей Ильич ответами остался доволен. Он поблагодарил Шелеста и тут же попросил другого сослуживца, заместителя заведующего лабораторией Вениамина Горина, передать своему шефу его просьбу — перевести научного сотрудника Олечку Комарову в группу Федорова. Свою просьбу он мотивировал так:
— Руки у нее золотые да и голова дай бог всякому. Уверен, она еще удивит нас.
У гостей просьба Алексея Ильича вызвала недоумение — Ольга Комарова полгода как защитила кандидатскую и работала у Федорова.
Заметив реакцию гостей, Владислав выключил экран и сказал:
— На сегодня все.
Несколько минут в комнате стояла тишина. Было слышно, как в гостиной часы пробили полночь. Первым пришел в себя балагур Павлик Воробьев:
— Ну, Владислав, ты и даешь! Слышал я о компьютерных фокусах, но не думал, что можно сотворить такое. У меня просто нет слов.
Не было слов и у остальных. Все были поражены увиденным. Поражены не столько Славкиным чудачеством, сколько тем, что он вовлек в него отца. Ощущалось в этом и что-то еще не осознанное — какая-то смутная тревога.
Вскоре мы простились с хозяином и вышли из дома. И только в дороге стали взрываться вопросами. Большей частью обращенными к самим себе.
О случившемся у Владислава вскоре знал весь институт. Свидетелей эксперимента изводили вопросами. Многие проявили к этому далеко не праздный интерес. Книги, журналы со статьями, проливающими хоть небольшой свет на проблему, передавали из рук в руки.
Встретившись недели через две после памятного вечера, я рассказал Владиславу о впечатлениях, вызванных его экспериментом.
— Это можно было предвидеть, — ответил он. — К этому трудно привыкнуть, но рано или поздно нам все равно от этого не уйти.
До меня не сразу дошел смысл слов Владислава. Меня, как и остальных, заинтересовала идея «воскрешения» мертвых. Я тоже строил догадки о технической стороне дела. Пришло в голову, что, возможно, еще при жизни отца сын снял видеофильм, затем по какой-то программе ввел элементы поведения отца в память компьютера, а теперь, как из деталей детского конструктора, лепит его образ, помещает в нужную обстановку, вкладывает в уста любые слова.
О подобном я отчасти был наслышан и раньше: в иностранной печати попадались сообщения, что известных актеров кино сейчас запросто можно заставить «играть» и после смерти. Да и не только актеров.
