Александр Шевякин - КГБ против СССР. 17 мгновений измены
Иногда во время вступительных экзаменов попадались помеченные гебистами абитуриенты, обладавшие не только замечательной учебной подготовкой, но и достойными бойцовскими качествами. Такие обращались за правдой в апелляционную комиссию, разбиравшую конфликтные ситуации.
С работой этой комиссии, в составе которой я представлял партком, у меня связано одно яркое воспоминание. „Нежелательный“ абитуриент родом из Киева, невысокий крепыш, внутренне туго взведенный, готовый к схватке, обратился в комиссию с возражениями против „неуда“, полученного им за письменную работу по математике. По документам был он из рабочей семьи. Мать — маляр, отец — станочник на оборонном заводе. Между молодым человеком и преподавателем, поставившим ему „неуд“, завязался вязкий спор, исход которого всем членам комиссии был известен заранее и потому интереса не вызывал. Преподаватель неохотно соглашался, что абитуриент действительно получил правильные ответы экзаменационных задач, но использованный им при этом метод был неправильным, за что ему и поставили „неуд“. Юноша возражал, упрямился, чертил на бумаге математические формулы, разговор переходил в стадию раздраженного бессмысленного препирательства. Всем стало скучно. И тут этот замечательный парень сказал нечто. Он сказал следующее: ну хорошо, если я не прав, то почему абитуриент такой-то, списавший мою работу слово в слово, получил за нее „отлично“? Вот те на! Все сделали свои уши столбиком. Послали в секретариат за названной работой. Сличили. Списано, словно под копирку. И в конце рукой того же преподавателя начерчено твердое „отл.“. Пьяный он был, что ли, когда проверял? Присутствующие опустили глаза и внутренне отмежевались от засветившегося так глупо экзаменатора. Лицо того пошло багровыми пятнами, но он продолжал настаивать на своем, скороговоркой сравнивал в двух работах какие-то скобочки, запятые. Юный киевлянин слушал молча, скрестив, как Монте-Кристо, руки на груди. Потом небрежно оттолкнул лежавшие перед ним на столе бумажные листки, исписанные формулами, и сказал так: „Ладно. Мы все понимаем, о чем здесь на самом деле идет речь“. Встал и, не попрощавшись, вышел из аудитории. Мы все, свидетели этой сцены, не решались взглянуть друг другу в глаза. Было невыносимо стыдно. Вот тогда я догадался, что впервые присутствовал непосредственно при акте рождения из лона гебистского чиновничества очередного до глубины души врага Советской власти. Выйдя из аудитории, потерпевший крушение абитуриент оказался на развилке двух дорог. Одна — вела туда, где человек замыкается в себе, из года в год травит свою душу желчью внутреннего неприятия несправедливой к нему окружающей действительности. Другая — вела к решению покинуть собственную страну и перебраться на ПМЖ туда, где мерещился шанс на равное с другими соперничество за место под солнцем. В 70-е годы второй путь выбирали многие. Вполне допускаю, что это и было подлинной целью антиеврейских интриг чиновников андроповского ГБ»[164]. Вот так шло формирование массы людей, незаслуженно обиженных Советской властью. Но это работа внизу на массовом уровне.
А если на стратегическом, то главное не в этом. Диссиденты сами по себе — в отрыве от общества, это одно. Большинство из них, кстати сказать, именно так себя и позиционировали, как героев-одиночек. Известна их классическая формулировочка на этот счет: «Выпьем же за успех нашего безнадежного дела!» Но диссиденты активно, по специально разработанным планам поддерживаемые извне — со стороны всего Запада, и ЦРУ в частности — это уже другое. Но если их вполне успешно будет «прессовать» КГБ, они превратятся либо в ноль, либо в первое. А вот что получится, если их будут поддерживать не извне — со стороны, а изнутри страны? сверху? а со стороны врага № 1? То-то…
Начальник контрразведки ведь тоже человек, а стало быть, им можно и должно (в какой-то степени!) вертеть. Что позволяет Делать манипуляция, мы можем вспомнить по фильму «Новые приключения неуловимых». Сюжет помнят все. «Наш человек в Одессе» Буба Касторский предупреждает вышедшего на него Даньку Щуся, указывая ему на особняк контрразведки: «Здесь с людьми делают такое, что сказать противно!» Разумеется, он не стремится туда. Но вот Даньку опознают, а заодно и конферансье Бубу забирают два «искусствоведа в черном». Но не на того напали! Еще при задержании Касторский перехватывает инициативу и тащит этих двоих во всегда раскрытые двери. Далее сцена разворачивается в кабинете полковника Леопольда Кудасова. Но вместо сакраментальных вопросов «Когда? Где? Через кого и при каких обстоятельствах?», задаваемых перед мордобоем, тон бесед задает сама жертва: удобно и основательно (шиш вы меня отсюда выгоните!) усевшись в приставленное кресло, он ведет разговор в своем русле: «Родненькие мои, я же всегда к вам стремился! Вы забрасываете меня в нужную вам страну, а я…» И далее следует пространное предложение, как он будет помогать контрразведке. Кудасов обессиленно падает в кресло и несколько раз ревет: «Да помолчите же вы!!!» Пожалуйста, на мгновение хитрый еврей замолкает. Тут приводят на очную ставку избитого Даньку: «Узнаете?» Касторский переспрашивает: «Это что, тоже наш человек?!» Кудасов падает в кресло. Данька говорит, что таких будут вешать на фонарях. Касторский просит избавить его от оскорблений «этого босяка!». На этот раз у Кудасова уже не хватает сил крикнуть «Вон!» Из этого, конечно же (Боже упаси!), не следует, что я кому-то советую вступать в любой контакт с контрразведкой. Да и Бог с ним, с Кудасовым, не о нем, в конце концов, речь! — главное принцип: перехватывай инициативу.
Трудно сказать, как обработаны были наши начальники, но факт остается фактом. Если в закрытом письме ЦК КПСС от 24 декабря 1956 г. «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов» говорилось, что «в отношении вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ним бороться», то потом М.А. Шолохову надо было с трибуны партсъезда взывать к борьбе с антисоветчиной. Если в деятельности В.Е. Семичастного мы находим желание искоренить диссидентство как явление (см. Приложение № 1), то последующее руководство ищет предлог для его защиты и всяческого взращивания.
Слово Ф.Д. Бобкову: «О взвешенности и последовательности подходов КГБ к подобным ситуациям можно судить по такому эпизоду: в начале семидесятых годов в Москве прошло несколько демонстраций различного характера, основными лозунгами участников были: „Свободу религии!“ (требования баптистов) „Свободу выезда евреев за границу!“, „Никакого возврата к сталинизму!“.
Каждый раз в ответ на эти акции принимались меры: пересматривали условия регистрации баптистских общин с целью их смягчения, стремились расширить возможности выезда евреев в Израиль и, конечно, старались убедить людей, что возврата к, сталинским временам никто не допустит.
Андропов рекомендовал в таких случаях проводить очень острожную и гибкую политику. А между тем находилось и немало сторонников жестких репрессивных мер. Например, предлагалось выслать из Москвы подстрекателей массовых выступлений и организаторов митингов.
По этому поводу состоялось совещание у Андропова, на котором присутствовали Генеральный прокурор СССР P.A. Руденко, министр внутренних дел H.A. Щелоков, начальник УКГБ Москвы С.Н. Лялин, два заместителя Председателя КГБ — Г.К. Цинев и С.К. Цвигун и я.
От московских властей выступил Лялин. По поручению первого секретаря МГК КПСС В.В. Гришина он поставил вопрос о выселении подстрекателей демонстраций из столицы. Ему возражали: подобные административные меры противоречат закону. Лялина решительно поддержал Щелоков, он предложил „очистить столицу“, создав для этого штаб из представителей КГБ, МВД и прокуратуры.
— Это снова „тройки“? — осторожно спросил я. Руденко поддержал меня и стал спорить с Щелоковым. Тот настаивал на своем. Цинев и Цвигун молча ерзали на стульях.
Тогда я снова попросил слова и попытался доказать, что это прямое нарушение законодательства.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Андропов.
— Если у Лялина есть доказательства, что эти люди совершили преступление, пусть их судят по закону. Только суд может определить меру ответственности, — ответил я.
Но Лялин и Щелоков не сдавали позиций. Спор продолжался два часа, но мы так и не пришли к какому-то решению. Ю.В. Андропов закрыл совещание, предложил еще раз хорошенько все обдумать.
Нагнав меня в коридоре, Щелоков покровительственно, хотя и не без иронии, бросил:
— А ты молодец, вот так и надо отстаивать свою точку зрения!
Цвигун, вытирая потный лоб, тоже с улыбкой похлопал меня по плечу, как бы в знак одобрения.
Я понимал значение их иронических усмешек. Гришин готов любой ценой заплатить за спокойствие и порядок в столице, а этому „руководителю московских большевиков“ лучше не становиться поперек дороги.
