Газета День Литературы - Газета День Литературы # 147 (2008 11)
Жизнь уж давно прожгла сотней своих светил –
В сердце войдёт игла. И запоёт винил.
Карелия
Никита Людвиг “ЗА-ЛА-ТАЯ ГА-ЛА-ВА...”
***
эй, президент, верните званье русский
в мой паспорт – на заглавную страницу.
космополиты пусть потрясывают гузками,
мочась в сортирах пидарских столиц,
а мне – в родном краю, за этим словом на генах выдолблен кровавый лёд
Ледового побоища – Чудского,
где Невский Александр тевтонов рвёт.
за этим словом полудохлые французы
с поклоном низким клянчат: "Cher ami...",
и казачки в Париже: "Bistro – кушать!" –
их, шаромыжников, научат
щи варить.
...их сладких девок лапали в запале,
и стон стоял в Париже до утра –
не потому ль мы на Мирей Матьё запали:
в рязанских скулах публике мила...
за этим словом – тьма в каютах "Курска",
вода по грудь в удавке кислородовой,
и эстафетой – мичманская ручка,
чтоб нацарапать:
"...сыночка, ты – русский", –
и далее... храниться под водой.
за этим словом офицер Буданов
в застенке – честно отбатрачив долг,
и Саша Копцев – прокурор кагалов –
с улыбкой за решёткой долгой.
за этим словом миллион
бездомных детишек русских стынут по дворам –
не потому ли пересадка органов
по миру ритуально расцвела...
но полетели "Миги" и "Сухие",
а под "Дубинушку" – эх, ухнет "Булава",
и русские подлодки рвут стихию –
что, "Мемфис" – сука, ...ты пока жива.
эй, президент, заложником кагала,
раззявьте глотку в рёве пароходном:
мы – крыс всех, полчищами, заметём в вокзалы
под улюлюкание русского народа.
"ах, СерьЁженька, СерьЁжа"
"...ах, Серьёженька, Серьёжа, За-ла-тая га-ла-ва ",
из рязанского приволья в перстах кудрям – трын-трава.
в полдень – мальчик... взглядом мамы:
"Лишь бы не набедокурил",
ночью – мужем, руки властны,
силушкою плоть стыкуют.
коль капризы – у ребёнка,
раз напор – то хрип мужицкий,
"...ах, Серьёженька, Серьёжа ",
кабы в драчке не зашибся.
...увезти долой с Расеи, с глаз жидов-большевиков –
да сникает василёчек в лязге Бруклинских оков.
...располневшая мадонна, хоть всего-то – сорок три,
двадцать семь в миру.
"Серьёжа" – мальчик, со струной внутри,
звенью русскою гудящий, подвывая куполам...
"...ах, Серьёженька, Серьёжа – За-ла-тая га-ла-ва".
...деточек двоих – кровинок, речка – Сена притопила.
...убаюкаю Серьёжу – спи, мой милый, спи, мой милый.
для тебя, пшеничный мальчик, я танцую и танцую –
заводная Айседора, где ж найдёшь ещё такую...
... время морщит кожу в складки – вот и от меня свободен,
вот – уж нет тебя на свете, ...только два остатних года
всё зовёшь сквозь свежий ветер...
холод, госпожа, сентябрьский – просквозит в кабриолете.
...шейку красный шарф длиннющий вьюжит алым – на излёте
бьётся, бьётся танцем жизни мимо ступицы колёсной,
не зацеплен колесницей, не стреножен.
шарфик, шарфик, помнишь, помнишь –
мы на сцене не расстались.
шарфик, шарфик, ну, исполни
для меня последний танец...
в ступице нашлась зацепа,
превращая шарф в удавку,
шейка хрупнула:
"...о, Боже, улетаю
в славу, в славу",
и последними – неслышны, в тихом выдохе слова:
"...ах, Серьёженька, Серьёжа, За-ла-тая га-ла..."
ОСЕНЬ
я видел заморозок луж –
в их отраженьи умирали листья,
и вслед им волосы пытались вылезти
и... в каждом извивался беглый уж.
меня знобило вместе с дрожью лип,
листвою дань сдающих всей аллеей,
вонзаясь в горизонт узкоколейный,
где в алом шарфике остатней страсти всхлип.
ПОЛНАЯ ЛУНА
я приложусь губами к рожку тонкого месяца –
и отравлюсь вечностью,
и умру.
после последнего выдоха –
полную Луну выдую,
сам вдуюсь внутрь поутру.
Геннадий Русских МАСЛОПУПИК
Поселковый моторист Виктор Васильевич Колобов третий день кряду был в завязке, что привело в сильное недоумение и замешательство местную пьянь. Колобов даже не подозревал, как много дружков-корешков собутыльников он заимел за год своего пребывания в этом дальнем северном посёлке. И вот своей завязкой он внёс в их откатанные и предсказуемые отношения небольшой диссонанс. Несколько раз за день, делегациями по двое-трое они беспардонно заваливались к Колобову, рассаживались на скрипучих панцирных кроватях, клянчили деньги, и без особых усилий получив их, с неподдельной тревогой справлялись, уж не тронулся ли Витёк умом, а убедившись, что не тронулся, начинали зубоскалить и подначивать, с явным желанием спровоцировать и вывести его из себя. Но Колобов упорно не вставал с залежалой кровати в небольшеньком РЭСовском общежитии, заговорщески помалкивал, загадочно поблёскивал глазёнками, стоически отвергал всё, что сочувственно, навязчиво, весомо и зримо предлагалось ему, начиная от сладкоприторного портвейна "три семёрки", прозванного в поселке "боингом", до всякого рода парфюмерии, включая даже такой редкостный напиток, как "тройнуха".
– Слышь, Витёк, ты случаем не концы собрался откинуть? – сипло-пропито спрашивал чёрный как смоль, в многодневной щетине, местный бич Сашка Сахаляр, наливая полный стакан "боинга", купленного на деньги Колобова. - На, пей, не пугай народ.
– Ну чё ты докопался до меня, как пьяный до радива, – беззлобно отмахивался Колобов. – Сказал, не буду, значит, не буду, и отвали моя черешня.
Сашка допивал бутылку один, пьяно вытирал немытой ладонью щетинистый подбородок, нюхал корочку и стеклянно помаргивая, недоумённо пожимал плечами, уходил, чуть ли не с опаской поглядывая на своего ещё три дня назад наизакадычнейшего другана-собутыльника.
Было отчего Сашке насторожиться: видеть Колобова трезвым было для него в диковинку, потому как пил Витёк в будни и в праздники, утром, в обед и вечером. Пил, по его же выражению, всё, что горит и все, даже РЭСовское начальство, привыкли к его ежедневному поддатому состоянию.
Но больше всего вызывало недоумение, что Виктор Васильевич Колобов совершенно сознательно, не страшась последствий, отвергал, а точнее пренебрегал угощением, считавшимся в этих местах высшей степенью уважения. Тут уж действительно – ни в какие ворота. Не понять, не принять, туши свет, как говорится. И потому Сахаляр, прежде чем выйти вон, на минутку задерживался у двери, кивал кудлатой головой, и пьяно прикрывая веками свинячьи глазки, сочувственно смотрел на Колобова, громко вздыхая – жалел. Добрая душа у Сахаляра, особенно в подпитии.
– Иди, иди, жалельщик, – тронутый Сашкиным участием, всё же нетерпеливо выпроваживал его Колобов. – Еслив нет тяму в голове, так ни хрена ты не поймёшь.
– Где уж нам, султанам, – уже за дверью бурчал Сашка.
Дверь захлопывалась, Колобов облегчённо вздыхал, закладывал по-мальчишечьи худые, бледные в наколках руки за голову и, вперив свой мечтатель- ный взор в засиженный мухами и прокопчённый табачным дымом дощатый потолок, предавался сладким и желанным грёзам. В последние три дня он совсем потерял голову. Кажется в его расхристанной, бобыльной, неустроенной жизни намечались глобальные перемены. Ожидал он их так долго, что казалось и не дождётся вовсе. И вот третьего дня, его, полусидя кемарившего с потухшей беломориной перед допотопным телевизором, огорошили неожиданной новостью: его, бывшего зека, моториста от Бога, пьяницу и бобыля пообещали… женить! На хорошей женщине с собственным домом, хозяйством, ещё не старой, с двумя детьми. Да это же самое, что ни на есть то! В яблочко! Будто кто тайно влез в его, ещё не до конца изьеденное водкой серое вещество и подглядел его сокровенные мысли. Господи, неужели его скитальческой, необогретой жизни приходит конец? Кранты?! Эх, мать честная…
