Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)
Вся эта красота, в смысле фонотека, была, конечно, не совсем сашиной. У Саши было все, но своих кассет у него было четыре штуки ровно: битлаки, абба, аки-даки и москоу-москоу. Остальное - папино. Брать у папы разрешалось с оглядкой и разбором - например, черную кассету с Галичем выносить из дому было строжайше запрещено, потому как запрещенные песни мог услышать кто-нибудь из неправильных людей и донести в КГБ. Правда, Сашин папа был одновременно убежден в том, что КГБ и так знает, что у него есть Галич и даже Солженицын - не на бумаге, а тоже на кассете, записанный с Голоса Америки. Но это было уже высокое. А так - нельзя было выносить и Галича, и Северного, и Володю, и Булата, и Никитиных тоже, и даже совершенно невинных братьев Жемчужных - нельзя, ибо нефиг.
Поэтому на случай развлекалочки мы складывали усилия. Саша приносил мафон, а прочие - кассеты.
В тот злополучный день мы - компашка московских школьников из благополучных семейств - собирались тихонько отметить день отдыха, то бишь воскресенье.
Ту кассету принес, кажется, Кирюша.
- Ребятам записали, - несколько туманно пояснил Кирюша, вструмляя кассету в мафон, - это питерский бард, очень классный. Про блатных поет душевно. С матом, со всеми делами. И как коммуняк пытать и вешать.
Все дружно сделали стойку. Нет-нет, никто из нас лично не собирался пытать и вешать членов Коммунистической Партии Советского Союза. Чего там, у половины присутствующих родители сами состояли в указанной партии, хотя, как истинно интеллигентные люди, не придавали особого значения этой формальности. Самое же обидное заключалось в том, что - я знал это доподлинно - те же самые юноши и девушки неуважительно относились к моей полностью беспартийной семье, называя ее промеж себя «советской», в нехорошем, презрительном смысле. Видимо, меня дискредитировало то, что у меня не было мафона и кассет с песнями Галича.
Кстати, у меня и в самом деле не было мафона, и не потому, что мы были «так бедны». Просто, когда моя любящая мама решила сделать мне, наконец, серьезный подарок, имея в виду именно мафон, я попросил у нее пишущую машинку. Для меня, книгомана и начинающего сочинителя, эта штука была бесконечно круче любого звуковоспроизводящего агрегата. Единственным ее недостатком было то, что стучать на машинке в компании - не самое веселое времяпрепровождение, что да, то да. Но все-таки это же был не повод, чтоб вот так…
- Там у него, - увлекался Кирюша, все упихивая кассету на уготованное ей ложе; та никак не ложилась, все упиралась какими-то пластмассовыми фигучками, - про Ленина даже есть.
Мы зацокали языками. Про Сталина был Высоцкий, но чтоб про Ленина - это было бы ой. Все знали, что ругать Сталина, в общем-то, не так страшно, нельзя только двух Ильичей. Второй Ильич уже никого особо не интересовал, ибо успел двинуть кони, а вот первый был фигурой актуальной и демонической.
- И чего про Ленина? - спросил Саша, берясь самолично за вправку кассеты на место.
- Не знаю, - честно сказал Кирюша, - я сам не слышал. Мне дали на сегодня. Не зажует?
- Не-а, - уверенно сказал Саша, наконец, уложивший кассету на место. - У меня не жует. Япония.
В этот момент из мафона вместо сладостных аккордов раздался очень нехороший - и, увы, многим знакомый, - звук: свиристение сорвавшейся ленты, стремительно затягиваемой в протяжный механизм.
Надо было как-то спасать ситуацию, нажимать на стоп. Но нас было слишком много, а владелец техники растерялся сам.
Мы как зачарованные смотрели, как на наших глазах два чуда - редкая кассета с запрещенными песнями и божественно прекрасный заграничный аппарат - губят друг друга.
I.
«Бардовская песня - это культурный феномен эпохи». Не помню уж кто сказал - в памяти встает надменное телевизионное рыло с тщательно наетыми барскими брылями, как если бы поручика Голицына изловили большевицкие орды и скрестили насильственно с хомячком. Кажется, то был какой-то знатный деятель российской культуры, ныне возглавляющий некий международный фонд. О, сладкое, калорийное: фонд! о, сколько уважаемых людей интеллигентно вкуснятничают оттуда свежие денежки - это ж понимать надо… И тем не менее, прав хомячливый фондоед, прав: бардовская песня - это именно что культурный, и, несомненно, феномен, и, действительно, эпохи.
О чем мы тут, собственно, и собираемся немножечко поговорить.
Если коротко, бардовская песня - это исполнение текстов собственного сочинения под акустическую гитару в микрофон, в расчете на магнитофонную запись. Как правило, запись происходит на концерте. Концерт может быть любым - начиная от «квартирника» и кончая стадионным. Важно, что это не студия.
Итак, для того, чтобы бардовская песня существовала, нужны следующие вещи. Во-первых, поэт, не обязательно хороший, даже лучше, чтобы средний, понятный. Во-вторых, этот поэт должен уметь петь, не обязательно хорошо, даже лучше, чтобы плохо, чтобы голос нормально ложился на запись без особых потерь красоты при многократном переписывании. И играть - как вы уже догадались, не обязательно хорошо, желательно, наоборот, просто, чтобы желающие могли подобрать аккорды. В-третьих, магнитофон, не обязательно хороший, лучше средний, чтобы записи были, что называется, нормализованы под стандарт. И в-четвертых - система распространения записей, и вот она должна быть отличной. Как и сетевая реклама, и система внутренних рейтингов, и те пе.
Но начнем все же с песни. То есть даже не с нее, а с технических составляющих.
II.
В принципе, гитарная песня популярна в России столько же, сколько и сама гитара. Инструмент с более чем почтенной историей.
В Россию гитара въехала как орудие высокой культуры. Первым известным русским гитаристом был Андрей Осипович Сихра (1773-1850). Он-то, собственно, изобрел русскую семиструнную гитару, усовершенствовав испанский ее вариант. В советское время русский инструмент был вытеснен «интернационалисткой»-шестистрункой. Зато в дальнейшем семиструнка станет «визитной карточкой» бардов и даже сама станет предметом песен (например, визборовской «Я верю в семиструнную гитару»). А самая знаменитая семиструнка, Володина, настроенная на полтона ниже номинала, в семидесятые брала за горло всю страну.
Магнитофон, второй нужный в этом деле прибор, был изобретен еще в XIX веке. Более-менее внятные модели магнитофонов, позволяющих записывать и воспроизводить звук в домашних условиях, появились к семидесятым годам прошлого века.
Кстати. Некоторые товарищи недоумевают, как советская власть допустила столь разрушающий механизм до массового потребителя. Не нужно забывать, что при Сталине даже радио считалось недопустимой вольностью и было под подозрением. Так что «с чего бы».
Я разделяю их недоумение. И, тем не менее, факт: первый советский магнитофон - «Днепр» - был выпущен аж в сорок седьмом, а в 1954-м советская промышленность освоила приставку к проигрывателю МП-1. В дальнейшем «Днепры» совершенствовались: первые концерты Аркаши Северного записывались на «Днепр-11». Впрочем, это была техника студийного класса. Народные магнитофоны начались с «Чайки» великолукского завода, изделия не очень качественного, но зато стоившего всего 105 рублей, в отличие от многосотенных предшественников, простым гражданам недоступных.
Теперь о самой песне. Меня интересует механизм бардовской песни, ее внутреннее устройство, точнее - тот крючок, на который она ловила слушателей и подпевал.
III.
У всякого уважающего себя явления обязательно есть три источника и три составные части. Это не Ленин придумал, это он Гегеля перепел. У советской бардовской песни тоже есть три источника и три составные части.
По официальной версии, живительным родником бардовской песни стал профессиональный фольклор, замешанный на советской самодеятельности. В советских условиях сочинительство было особенно типично для всяких экстремалов, добровольных и профессиональных. Характерной парой были туристы и геологи. Тяжелая физическая работа, необычные места, маленький замкнутый коллектив, и, last not least, отсутствие пригляда со стороны начальства - все это подвигало к творчеству.
Отдельно надо сказать о советском туризме. В большом буржуазном мире туризм - это комфортное времяпрепровождение, подразумевающее отдых в хороших отелях и прогулки по чужим столицам. То, что в СССР называлось туризмом, в мире называлось экстремальными видами спорта. То есть походами плохо снаряженных людей в дикие и мрачные места, интересные разве что красотой пейзажей и относительной отдаленностью от все того же начальства. Впрочем, серьезным туризмом занимались все-таки немногие. Чаще речь шла о походе в ближайший лесок с целью распития водки, чтоб не зудели над ухом родители и жены. Так или иначе, пение под гитару входило в меню.
