Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Но это не с печали, не с тоски,
А оттого, что мы так далеки!
Благодарю за обещанье денег -
Не присылай мне, люба, ничего:
Я тут довольно-таки награжденек
И из зарплаты трачу не всего,
Курить курю (слегка), но не пьяненек,
Хотя вокруг генштаба моего
Кипит до позаранка с позаранка
И штурм, и дранк -- а проще: сблев и пьянка.
За литр ее, нелегкой, продает
З/К свои бушлат и телогрею,
А коль их не имеет -- украдет,
Охотится за ним или за нею
Неделю или год, но уведет.
Я с этим сбродом дела не имею...
Как пролетарский Вождь учил -- пойдем
Своим путем, а пьянствовать пождем.
Живу надеждою, тружусь исправно,
А как вещей не сеют тут -- не жнут,
С сохранностью их туго и подавно:
Все понемногу пропадает тут.
Хоть окруженье даже благонравно
И вовсе не у каждого крадут,
Но есть в моих вещах и недостача -
А делося куда -- мне не задача.
В сохранности имею ж гардероб:
Полупальто -- в нем драп, а не фанера,
Ушанка с мехом -- козырем на лоб,
Телогрея -- морозы ей химера,
Да брюки ватные -- в чем лезть в сугроб,
Сапог -- 44-го размера -
Две пары -- от НКВД презент -
Так те из кожи, прочие -- брезент.
Фуражка -- шерсть, а галифе -- две пары,
Которы старенькие -- те с тюрьмы,
А черные весьма еще не стары.
Две простыни, матрац -- в виду зимы,
Им пользуюсь, кладу его на нары;
Резинподушка с наволочкамы,
Две пары трикотажбелья да пара
Теплобелья -- в нем горячо до пара.
Две нижние рубахи и одна
Из черного кавказского сатина,
Носков две пары, стертых до редна,
Фуфайка, три платка и... все. Как винно -
Проблема на сегодня решена.
Вот только рази за носки обинно
И полотенец нет, носкам подстать, -
И то я думаю уж, как достать.
Любимая, извелся, исстрадался
По светочам моим -- глазам твоим,
А ледоход еще не начинался,
А я ведь здесь одной мечтой живим,
Чтоб отпуск твой скорей образовался,
Чтоб с Юга летним солнушком гоним,
Как в день Коммуны, с необъятной силой
Передо мной возник твой образ милый.
Я рад за рост сознанья твоего,
За то, что отвечаешь за работу,
Уж таково-ста наше существо,
Что на работе гоним прочь зевоту.
Как жаль, что всюду пьянь да воровство
И что не ценют ни мозгов, ни поту.
Так ты работою не небреги,
А все-таки... себя побереги!
До нас печальная дошла тут новость,
Что будто труженикам и войскам
На Площадь Красную Его Кремлевость
Определил входить по пропускам.
Чем вызвана подобная суровость?
Боязнь или бессилие? Пусть к нам
Все санкции применены домашно,
Но что в Москве все то же -- это страшно.
О том -- поаккуратней -- извести.
Еще тут краем уха я прослышал,
Что наш братишка -- он у нас в чести -
К границам СССР в Балтморе вышел.
А коли так -- иного нет пути,
Чтоб западный тут фронт для нас не вышел.
С письмом тебе, я тут без всяких фронд
И заявление пишу -- на фронт.
* * *
20 мая 1941
Иринушка моя, родная лада,
Небесный луч, нет, солнышко само!
Приехал я в Коряжму для доклада,
И воспитатель мне вручил письмо.
Иринушка -- и мне, и мне отрада
Воспоминать холодных зорь письмо
В том Санатории при белой ночи -
Да только вспомню -- выплачу все очи.
Блеск ночи белой (и твои черты,
Любимая, над мрамором блестящим)
Я вспоминаю более, чем ты, -
Поскольку здесь, в разладе с настоящим,
Одним прошедшим мысли заняты,
Здесь счастие в однех мечтах обрящем,
А нынешнего нет у нас -- пером
Не описать, но покатить шаром!
Кругом и изумительно, и пусто,
Куда ни бросишь огорченный взгляд,
Повсюду за людей краснеешь густо -
Переродились на глазах в мозглят.
Да и чему я, собственно, дивлюс-то -
Мне этот лагерь будет сам-девят,
Да и работ в таком рабочем аде
Я перепробовал немало стадий.
Я знаю обстановку, быт, людей,
Кто -- как, за что -- подвергнут заключенью,
И знаешь что? -- не разменяв идей,
Пришел теперь к какому заключенью,
К какому руслу, так сказать, идей?
Чего кладу в основу злоключенью?
Зачем концов нигде мы не найдем?
Нет... мы уж личной встречи обождем.
Тяжел мне белый пламень ночи белой,
Иринушка, небес полунакал.
Смогу ли позабыть душою целой
То, чем ты был и чем сейчас ты стал.
Нет, только кто, от страха помертвелый,
Сам знает то, что здесь ты испытал,
Кто вынес шкурою, а не из штудий
Всю гнусность воспитательных орудий,
Кто клял ночами белый пламень ламп
По анфиладам выкрашенных комнат,
Кто корчился в виду позорных блямб,
Те, разумеется, все это помнят, -
Тому и зрелища невинных самб
В песочницах -- всю душу изоскомнят -
Но дальше этого я не пойду,
Имея перлюстраторов в виду.
Все перевытолкут, перетолкуют,
Все клеветою клейкой облекут,
Пусть лучше на безрыбице кукуют
Я с думкою моей останусь тут.
Но пусть кликушствуют и морокуют
Мой большевизм они не угнетут.
Я ссыком ссу в бесовские их рожи.
Мне Родина моя всего дороже.
А ты? Чиста ты, Ира, и честна
Чтоб сделать мне какую-нибудь гадость.
Вся жизнь у нас вдвоем проведена,
Тебе, конечно, не было бы в сладость
Меня покинуть посередь гумна -
Теперешним мучителям на радость.
И то, любовь, ты сознаешь вполне,
Каким бы это боком вышло мне.
Да и твоя-то собственная мама
Тебе твоей измены не простит.
Вы -- честные и слишком, и упрямо.
Забудете -- самих замучит стыд.
Вы не допустите такого срама,
Чтоб вами оказался я забыт.
Не так ли? Правда? Как хочу припасть я
К твоим ногам -- благодарить за счастье!
Меня расформировывают вновь
И гонят дальше -- на поселок Межог,
Приказано идти -- и вся любовь.
Но я теперь крылат и не из пеших,
И мне седую согревает кровь
В кармане самой тонкой из одежек -
Начальств суровых благосклонный жест -
Добро на летний твой ко мне приезд.
Приятно мне и то, что ты в Райплане
Так ценишься и на большом счету -
Да это и понятно мне в том плане,
Что ты в работе любишь остроту.
Так твой успех, любовь к тебе заране
Я предсказать смогу и не сочту
За дело оптимальные прогнозы...
Но, лада... извини за каплю прозы.
Прошу: ты мне побереги себя.
Легко гореть, легко все соки выжать
Из сердца -- для людей вокруг тебя,
Да очень трудно в этом круге выжить.
Телесными недугами скорбя,
Увы, жить тоже надобно, абы... жить.
Не для того, чтоб многих греть других,
Но просто жить -- для самых дорогих.
И как бы высоко тебя ни нес дух,
Как славою ты ни воскрылена -
Попомнив о душе и теле, роздых
Ты временем давать себе должна.
Подумай и о тех, кому, как воздух,
Нужна ты и судьбой обречена,
На них в своем бесчувствии взгляни-ка...
Твоя старушка мать... твой жалкий Ника.
* * *
конец мая 1941
Любимая Иринушка, пишу
Тебе ответ с известным опозданьем,
За это извиненья приношу.
Нас занимали расформированьем,
Теперь я в Межоге себя ношу,
Все прочие отправились с заданьем
На Север, торопясь как на пожар, -
В Абес, да в Абдерму (Маточкин Шар) -
Бороться в тундре с Вечной Мерзлотою
И дале колею свою тянуть -
Да как же им с душевной добротою?
Как бы им вовсе ног не протянуть.
Поборются с подпочвенностью тою,
И отойдет, и станут в ней тонуть,
Мы, слава богу, знаем из работы,
Как вечны эти Вечные Мерзлоты.
Меня же переводят в Урдаму,
Где твой слуга работал и иначе...
Давно готов к приезду твоему.
Сойдешь ты в Виледи -- там... как на даче.
Начальник станции -- мой друг, к нему
Ты подойдешь при первой незадаче
И спросишь обо мне его, и он
Устроит все, как надо. Он учен.
Да, "мерзлота" мне тут поддала жару,
Я выдержал довольно жесткий бой.
Будь я теперь близ Маточкина Шару,
Не быть бы и свиданию с тобой.
Тянул бы колею теперь под тару,
Но, к счастию, у них тут вышел сбой -
На человеке делая насечку,
Машина иногда дает осечку.
Работы много, боле же всего
Жуликоватых мелочных злодеев,
Творящих на бесправье воровство,
Бегущих жрать, ни капли не посеяв.
Как скромный человек, их баловство
Мне отвратительно, всех этих беев,
Но жаловаться хватит -- и тебе
Есть, видно, повод попенять судьбе.
Нашли о старости такие думки
В головушку прекрасную твою,
Что все вокруг в восторге межеумки,
Настолько с ними стала ты в струю
И нюнишь, точно, после первой рюмки.
Не узнаю Иринушку мою:
Ты, вроде, люба, не из той породы
Чтобы вступать в бальзаковские годы.
Подумай, как могла ты написать
Подобное -- "я жутко постарела"?
