Елена Коровина - Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
Монсеньор Пуччи расплылся в улыбке: «Это другое дело! Я вижу, ты — умелый юноша. Я дам тебе кров и стол, а ты напишешь копии с благочестивых картин, которые я отошлю в городок, где родился. Но в перерывах между копиями ты изобразишь для меня еще несколько таких музицирующих».
Так появился «Лютнист» — меланхоличный томный юноша, уносящийся в мир своей музыкальной мечты. Ну а чтобы он понравился «тонкому ценителю искусств», Караваджо изобразил на партитуре перед музыкантом интригующую надпись: «Вы знаете, что я вас люблю». И наплевать, что вокруг Караваджо поползли слухи о том, что он и сам, смазливый юнец, стал подстилкой для богатеньких ценителей юношеской плоти. Может, и так. А кому какое дело?! Зато теперь Караваджо нечего беспокоиться, что он умрет в нищете где-нибудь на грязной улице. Не умрет, потому что теперь престарелые селадоны наперебой зазывают его в свои дома. Теперь для всех он — Принц Юности!
Авантюры Короля ночных улиц
Караваджо обвел мутным взглядом грязный сводчатый потолок. Где он? Это явно не его комната в доме прелата Пуччи. Ах да — монсеньор же выгнал его под горячую руку, не отдав даже картин. Так что художник оказался на улицах Вечного города. Там, на улицах, Караваджо и подхватил знаменитую римскую малярию. Таких больных свозили в монастырский госпиталь Санта-Мария и бросали на произвол судьбы в подземелье, как трупы. Значит, и он в подземелье смертников. Выходит, скоро увидит отца с матушкой.
Стукнула дверь. Показалась чья-то голова: «Вон тот парень из Караваджо. Неси его на свет!»
Здоровенный монах, как перышко, поднял ослабевшего художника и потащил куда-то. Очнулся он в опрятной келье. Рядом — сестра-сиделка. Оказалось, приор госпиталя, синьор Контерас, видевший художника у монсеньора Пуччи, узнал его среди больных. Выходит, воссоединение с родителями пока отменяется.
Едва начав приходить в себя, Караваджо попросил холст и краски. Поставил зеркальце на расшатанном монастырском столе и написал автопортрет — кожа желтая, лицо одутловатое, вместо одежды — несвежая простыня. А чтобы было не так страшно смотреть, пририсовал себе гроздь винограда с венком и назвал картину «Больной Вакх». С этим «Вакхом» Караваджо и явился в мастерскую модного живописца Чезаре д’Арпино. Тот скривился, но не выгнал. В этой-то мастерской на него и обратил внимание могущественнейший кардинал Франческо Мария дель Монте. «Но мне нужны картины только на евангельскую тему!» — заявил он. Караваджо взвился: «Я не стану писать ни сцен мученичества, ни пыток — боли хватает вокруг!» Но потом, поразмыслив, решил: разве в Святом Писании нет прекрасных тем — например, библейские красавицы? Правда, где нищему художнику взять натурщицу? Ну да что-нибудь придумается!
Фальшиво насвистывая, Караваджо возвращался в полуподвал, который снимал у приятеля. Ничего, вскоре добрейший кардинал дель Монте обещал дать ему приют на своей знаменитой вилле Мадама. Это же чудо — жить на вилле, спроектированной и расписанной самим великим Рафаэлем! Не будет больше протекающих стен, сырости со сквозняками.
Толкнув дверь, Караваджо шагнул в темноту своего пристанища. И вдруг тонкий клинок уперся ему в бок. Проклятый кошмар — неужели убийцы застигли его в собственной комнатушке?!
«Осторожней, Пьетро, ты можешь ранить художника!» — прозвучал нежный, но капризный голосок.
Перед Караваджо возникла тонкая девичья фигурка. Божественный овал лица, пухлые губы, надменный взгляд блестящих карих глаз. Фелида Меландроне — известная всему Риму золотоволосая куртизанка, чьей благосклонности добиваются самые богатые, красивые, знатные. Но что она делает в его убогой каморке?
«Я хочу, чтобы вы нарисовали мой портрет! — повелительно проговорила красавица. — Я приду завтра утром!» И, подозвав своего телохранителя щелчком пальцев, как собачонку, Фелида удалилась.
Ночь прошла в лихорадке. Караваджо бегал по домам друзей, выпрашивая у кого что мог. Зато к утру он натащил в свой полуподвал занавеси и скатерть, пару красивых стульев и даже дорогой персидский ковер — не ступать же ножкам красавицы по грязным доскам. Красавица явилась одна, оставив телохранителя на улице, подошла к окну так, чтобы свет выгодно освещал лицо: «Рисуй, я хочу остаться в веках!» Вот тут-то Караваджо и осенило: «Позвольте мне увековечить ваш образ в картинах на святую тему!» Красавица удивленно вскинула брови: «Ты в уме? Писать с меня образ святой? Да только на прошлой неделе из-за меня были две дуэли. Глупцы поклонники не поделили мою благосклонность. Молодой Альбертиго и доктор Пруэтта отправились к праотцам. Зато их соперники заплатили мне втрое положенного!»
У Караваджо мурашки побежали по коже. Красавица говорила о смерти так спокойно, как Ледяная дева. От такой надо бежать подальше! Но ведь притягательна, как рай небесный. «А вы всегда остаетесь с тем, кто больше заплатит?» — хрипло прошептал художник. «Или с тем, кто больше понравится!..» — откликнулась Фелида и ринулась в объятия Караваджо.
Дни завертелись. Художник работал как одержимый. Ведь после того, как он перебрался на виллу Мадама и стал официальным протеже кардинала дель Монте, римляне завалили его заказами. Но Караваджо думал только об одной заказчице — прелестной Фелиде. Ей не слишком-то понравился портрет. А когда художник написал ее в образе святой Екатерины Александрийской, она и вовсе недовольно надулась: «Что это за вульгарное колесо сзади?» Не говорить же ей, что это пыточное колесо, на которое потом возведут бедную святую!..
Прелестная Фелида не знала ни истории, ни библейских сюжетов. Она вообще ничего не хотела знать, кроме своей выгоды и тщеславия. «Все говорят, что ты — большой художник. Вот и рисуй картину побольше!» — требовала она. Конечно, это была чистой воды авантюра — изображать в виде святых дев самую высокооплачиваемую городскую куртизанку. Но что делать, коли затуманенный вожделением глаз Караваджо видел ее святой и непорочной?.. Хотя что-то все-таки шевелилось в его голове, ведь написал же он огромный холст «Юдифь и Олоферн», на котором Юдифь с прелестным лицом и капризно-презрительным взглядом Фелиды безжалостно отсекает голову несчастному Олоферну. Причем беднягу Олоферна Караваджо написал с себя. Фелида взглянула и захлопала в ладоши: «Я убила тебя!»
Наконец-то до Караваджо стала доходить истинная сущность коварной и безжалостной возлюбленной. Да она бездушная кукла! Мало того что стража чуть не каждую неделю подбирает трупы поклонников, дравшихся из-за нее на дуэли, она и сама не прочь убить!..
Теперь он старался не видеться с Фелидой. Это оказалось несложно. Заказы множились, деньги текли рекой. И наконец, свершилось главное. В январе 1599 года Караваджо пришел в капеллу Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. Теперь он — не простой посетитель, а живописец, которому поручено написать на правой стене (той самой, которая столь не понравилась ему восемь лет назад, когда он только приехал в Рим) сюжеты из жизни апостола Матфея. И это будут не возвышенно-красивые изображения, а глубоко трагические сцены. Есть и другие заказы: уважаемый синьор Черази пригласил Караваджо расписать свою капеллу в церкви Санта-Мария дель Пополо. Для него надо нарисовать «Обращение Савла». И это тоже будет неожиданная картина!
О, лучше бы в голову Караваджо не приходили все эти «неожиданные» идеи! Прелат церкви Санта-Мария дель Пополо обвинил его в ереси. Это было серьезно — ведь совсем недавно церковь сожгла на костре еретика Джордано Бруно! И вот Караваджо, истекающий холодным потом ужаса, стоит перед церковным судом.
«Почему на твоей картине апостол Савл, иначе именуемый Павлом, валяется на земле, а в центре, как главная героиня, стоит лошадь? Это святотатство!» — гремит голос прелата. «Я хотел изобразить тот страшный миг, когда, увидев, что лошадь вот-вот растопчет его, Савл обратился к Богу», — пытается оправдаться Караваджо. «Выходит, лошадь заменяет у тебя Бога, и потому от нее исходит свет?!» — ахает прелат. «Нет! — отвечает художник. — Но она — орудие Божье и стоит в свете Бога».
Кардинал дель Монте, сидящий в первом ряду, встает: «Не стоит судить столь строго! Художник не умел, но мечтал выразить Слово Божье. Мы накажем его за неумелость — оштрафуем на сто скудо!»
У Караваджо все плывет перед глазами. Надо же — темной ночью он не боится столкнуться с шайкой головорезов, а монахи в черных сутанах приводят его в ужас.
Надо реабилитироваться — и срочно! Как раз есть подходящий заказ: влиятельнейший маркиз Джустиниани уговорил монахов-кармелитов поручить Караваджо написать «Успение Марии» для церкви Санта-Мария делла Скала ин Трастевере. Художник трудился долго и тщательно. Но когда предъявил картину кармелитам, те ахнули. На холсте Нечестивца Мадонна умирала в убогом подвале, похожем на приют для нищих. Она лежала в рваном крестьянском платье, а на ее обнаженных огрубевших ногах виднелась засохшая грязь, будто она обошла все дороги мира. Дальше — больше! Уже через пару дней по Риму поползли слухи, что проклятый художник использовал в качестве модели мертвую проститутку, выловленную в Тибре. Вот откуда такая натуралистичность — одутловатое, словно испитое лицо и вздутый живот, как у утопленницы. Это было святотатством!
