Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…
— Сейчас терпимо, — говорит и.о. комбрига полковник Михаил Педора. — Обстрелов давно уже не было. Да и фугасы уже не так часто закладывают — инженерная разведка чистит дороги каждое утро. Но штуки по три в месяц все же снимаем. Как правило, по утрам — ставят ночью. Кто? А черт его знает. Местные, наверное…
Мертвая "бэха", накрытая брезентом, стоит на краю вертолетной площадки. Башня оторвана, днище вывернуто розочкой внутрь корпуса. Острые полосы рваного металла загибаются в небо как раз в том месте, где были ноги оператора-наводчика.
Рядом с ней стоит еще одна, тоже мертвая — сгорела неделями раньше. Тоже накрыта брезентом. Очень похоже на трупы. В разгар боев их также складывали на краю взлетки и также накрывали брезентом. Только было их в десятки раз больше.
* * *
На КПП бригады перед выходом висят два плаката: "Солдат! Не разговаривай с посторонними, это опасно!" И "Солдат! Ничего не поднимай с земли, это опасно!".
— Бывает, что взрывчатку прячут очень искусно, — рассказывает Педора. — Идет боец по улице, смотрит коробка валяется или мяч детский. Он её ногой шась — а там светочувствительный датчик. И полстопы нет. Такие сюрпризы уже специалисты устанавливают.
* * *
Вообще же лучше военных придумывать слоганы и плакаты не умеет никто. В Ханкале уезжающих на зачистки бойцов отеческим напутствием провожает плакат "В добрый путь!"
* * *
Езжу, езжу по Чечне… Нет, все не то. Наверное, и правда война заканчивается. Наверное, мое солдатское чутье на гиблые места меня обмануло. Может, действительно пора открывать тут санаторий? Здесь же уникальные серные источники, чуть ли не все болезни мира можно вылечить в гейзерах равнинной Чечни. Солдатом я вылечился так в Грозном от язв, которые пошли у меня по коже от грязи, холода и нервов. Только тогда к источнику можно было подобраться исключительно ползком. И то стреляли. А теперь на гейзерах построены автомойки, местные делают на бесплатной горячей воде свой маленький бизнес.
Наверное, и вправду — скоро мир.
* * *
В штабе 33-ей бригады находится пост рядового Романа Ленудкина из Питера. Ленудкин не снайпер, не пулеметчик и не мехвод. Ленудкин — компьютерщик. Его пентиум "сотка" стоит в "бабочке" — специальной штабной машине — и работает от бензогенератора.
Когда мы взлетаем, припадаю к стеклу иллюминатора. Снова охватывает ощущение двойственности. Там, в ночной Чечне, сейчас стоит мертвая БМП. На броне еще не отмыта кровь, вытекшая из оторванных ног наводчика. А рядом, буквально в ста метрах, в штабной "бабочке" сидит программист Ленудкин и долбит по клавишам своего компьютера.
* * *
Вертолет зависает над небольшой площадкой на плоской лысине холма под Ножай-Юртом. Секунду-другую машина держится в разряженном воздухе, потом полторы тонны «гуманитарки» берут верх над трехтысячесильным движком. Фюзеляж начинает бить крупная дрожь, двигатель работает с ощутимым напряжением. Почти не сбросив скорости, машина тяжело ударяется в землю. В стойках шасси что-то трещит, по лопастям бежит ударная волна — вот-вот отвалятся.
— Сели, — летчик распахивает дверь, приставляет лесенку. — Видал? А ты спрашиваешь "почему падают". Исправных машин мало, каждую набивают под завязку. Полетная масса предельная, двигатель постоянно работает в максимальном режиме. На зависание сил уже не хватает, не держится тяжелая машина в воздухе. Мы ж каждый раз так — не садимся, падаем. Что там говорить, изношены машины до предела. По тридцать вылетов в сутки делаем…
* * *
В Грозном иду к знакомым по прошлым командировкам разведчикам. Разведбат живет отдельно ото всех, в палаточном лагере. По сравнению с Ханкалой здесь хрущебы. Некогда добро наживать — разведка, спецназ и ФСБ завалены работой по горло. Но все-таки и здесь потихоньку быт обустраивается — появились холодильники, телевизоры, столы-стулья.
Разведчики пьют водку. Первые минуты радуемся встрече. Но все ждут, когда я спрошу. И я спрашиваю: "ну как тут?". И вот уже взгляды тяжелеют, глаза наполняются ненавистью, болью и непроходящей депрессией. Через минуту они уже ненавидят все, включая меня. С каждым словом они погружаются в безумство все больше, речь переходит в горячечную скороговорку — ты напиши, корреспондент, напиши.
— Скажи, почему вы ничего не пишете о потерях? Только в нашем батальоне уже 7 убитых и 16 раненных.
— Война продолжается, мы из рейдов не вылезаем. Сейчас 22 дня в горах провели. Только что приехали. Ночь отдыхаем здесь и завтра снова на двадцать суток в горы.
— А, не платят тут ни хрена. Смотри, 22 дня умножить на 300 человек — уже шестьсот шестьдесят человеко-дней получается. Это только за этот рейд. Реально в месяц на бригаду выходит тысячи три боевых дней. А в штабе свой лимит: закрывать максимум семьсот. Я ходил, узнавал.
— Самое трудное будет — домой возвращаться. Чего мне там делать, в дивизии? План-конспекты писать? Не нужны мы там никому, понимаешь. А, плевать, дослужить бы свое, получить квартиру и на хрен все.
И вот уже я узнаю в них себя. И снова поле, все то же поле, встает перед моими глазами. И где-то за городом так знакомо долбит в горы одинокая САУшка. И темы для разговоров не изменились ни на слово — голод, холод и смерть. Да тут НИЧЕГО не изменилось! Не обманулся я.
Омут бойни затянут тонкой корочкой показного льда мира. На нем нарисован Президент в разных ракурсах, а для удобства ходьбы проложены ровные бетонные дорожки. Лед пока держит, но может треснуть в любой момент.
А подо льдом второй год подряд спивается обезумевшая от рейдов и крови разведка. И тычется в кромку, и хочет взломать лед и вылезти отсюда, забрать жену, детей и уехать к чертовой матери, начать жизнь заново, без войны, не убивая чужих и не хороня своих. И не может. Приросла к Чечне намертво.
И дедовщина в этом палаточном лабиринте просто махровая, никто не уследит, что делается в брезентовых закоулках. Да никто и не следит. Зачем? Все равно они все умрут. И патроны также отправляются сумками в Грозный, и постоянный зубовный скрежет заливается гекалитрами водки, и также исправно снабжаются разорванным человеческим мясом госпиталя. И страх и ненависть все также правят этой землей.
И все также пахнет солярой и пылью.
* * *
И вот я снова в Моздоке, снова стою на этом поле.
Семь лет. Почти треть моей жизни, чуть меньше. Человек треть жизни проводит во сне. А я — в войне.
И ничего не изменилось на этой взлетке за семь лет. И ничего не изменится. Пройдет еще семь лет, и еще семь и все также палатки будут стоять здесь, на этом самом месте, все те же палатки, и около фонтанчика с водой будут также толпиться люди, и винты вертушек будут крутиться не останавливаясь.
Я закрываю глаза, и чувствую себя муравьем. Нас сотни тысяч таких, стоявших на этом поле. Сотни тысяч жизней, таких разных и таких похожих проходят у меня перед глазами. Мы были здесь, жили и умирали, и похоронки наши летели во все концы России. Я един с ними со всеми. И все мы едины с этим полем. В каждом городе, куда пришла похоронка, умерла часть меня. В каждой паре глаз, бездонных, выжженных войной молодых глаз остался кусок этого поля.
Иногда я клюю на эти глаза, подхожу. Нечасто. Летом. Когда по душной улице проедет грузовик и запах соляры смешается с пылью. И станет немного тоскливо.
"Братишка, дай закурить… Где воевал-то?"
Если завтра война
Задача государства — распространить свое влияние на общество абсолютно. Задача общества — освободиться от влияния государства.
Пока ни общество, ни государство не могут обходиться друг без друга. Государство необходимо нам для предоставления трех продуктов — безопасности, права, свободы. Общество необходимо государству для обеспечения функционирования.
Это теорема.
В СССР у нас главенствовало государство, человек существовал только ради него. Этот путь оказался тупиковым, что и доказала история, закончив его развалом империи.
Но и полной анархии в социуме также быть не может. Это неизбежно приведет к хаосу.
Развития могут достичь только те цивилизации, где найдено наиболее приемлемое равновесие между государством и обществом — то есть между правами и обязанностями. Общество поступается своими свободами ради обеспечения безопасности и предоставляет государству преференции в виде узаконенного насилия.
Это решение.
Временами интересы государства и общества совпадают. Так случается, например, во время войны.
За прошедшие 15 лет старую систему ценностей мы уничтожили полностью, но выстроить новую пока не успели. Однако понятие «вероятного противника» никто не отменял. Время мировых войн прошло, мы входим в эпоху войн локализованных, вялотекущих, но идущих постоянно. И отстаивать свою страну, как ни крути, тоже надо постоянно. В этом интересы государства и общества должны совпадать.
