Витаутас Петкявичюс - Корабль дураков
— Когда ни во что не веришь, то и святотатствовать не приходится.
— Врешь. Все святотатцы — самые большие бездельники. Здесь убеждения ни при чем. Такой у них образ жизни.
После двух визитов американцев ко мне на дачу тут же заявилось с подарками все пренайское партийное руководство, а потом — переодетые в гражданское коллеги Кареняускаса, то ли преподаватели, то ли советники по делам подъема флагов, которые тоже были щедры на подарки, особенно на качественный и дорогой «шнапс», закуски и «жучков» для подслушивания. А один каунасец, назвавший себя мужем директорши ресторана «Трис мергялес», даже просил меня продать свое «поместье» его супруге по очень высокой цене. Но я довольно быстро понял, из какого леса эта Птичка.
— Если Вы такой всемогущий, помогите мне достать аккумулятор для «Волги», — попросил я его, безрезультатно обшарив до этого все дыры. Директор каунасского автосервиса Юозас Сабаляускас тогда передо мной оправдывался: «Не ищи, нигде не достанешь. У меня есть четыре, но это государственный резерв, хоть убей — не могу. Как только получу, сам привезу».
Когда через несколько дней тот «предприниматель» доставил новый аккумулятор и, чтобы все было «как следует», приложил счет, я в душе вздрогнул, так как увидел на нем штамп автосервиса.
— Что ты, Юозас, вытворяешь? — позвонил я приятелю. – Так друзья не поступают. Неужто мои деньги не советские?
— Не может быть. Я все проверю.
Через час я уже слушал его:
— Витас, ты прав. Один аккумулятор мы были вынуждены отдать каунасскому управлению КГБ. Ты меня пойми.
Понял и «предприниматель», тайком собравший своих «жучков», потому что Я пожаловался «куда следует». В той системе, если оперативник «засветился», его либо увольняли, либо засовывали туда, куда Макар телят не гонял.
Об этих приключениях я никогда Адамкусу не рассказывал, а по окончании митинга голова была занята не тем: нужно было порастрясти карманы эмигрантов.
После всех трудов я пришел домой промокший насквозь, но счастливый. Сменил одежду и принялся за свои записи. Где–то через час позвонил Ландсбергис. Он был взволнован, его невыразительный голос заметно дрожал:
— Витас, тебе надо срочно мчаться на площадь Гедиминаса, там несанкционированные беспорядки…
— А кто беспорядки санкционирует? Не понимаю, почему ты, столько напакостив, еще смеешь мне звонить?
— Давай все забудем, будь человеком… Только что звонил министр и сказал, что положение чрезвычайно напряженное…
— Тебе звонили, ты и поезжай.
— Но и ты несешь ответственность… Ты координатор.
Сын подвез меня к краю площади Гедиминаса. Дальше ехать было невозможно. Масса народа с песнями повернула сюда с митинга, так как никто не хотел расходиться. Переживали и радовались. Кто–то приказал не пускать людей на площадь. Возникло недовольство. На правом краю площади, около Министерства связи, толпа уже кричала, оскорбляла стоявших в кордоне. Милиционеры, взявшись за руки, еле сдерживали толпу. Внезапно из закрывающихся «кабаков» Старого города хлынула опасная, как порох, подвыпившая молодежь. Ей требовалось излить рвущуюся наружу энергию. То тут, то там стали возникать драки. Кто кого лупил — не понять. Я втесался в самую круговерть и стал кричать:
— Хлопцы, соблюдайте порядок! Будьте достойны «Саюдиса»! — Разнести к черту это министерство! Высадить им окна!
— Вы что, сбесились? У палки два конца!
— Петкявичюса арестовали! — крикнул кто–то мне прямо в лицо. — Дурак, вот он я! Никто меня не арестовал! — И, видимо, сам Бог подбросил мне спасительную мысль: — Люди, матушки и батюшки! Не мешайте «Саюдису» работать! — Толпа притихла. Если мы и пойдем к министерству, то только строем, как подобаетлитовцам!
Самые энергичные начали строиться, успокаивать других. Время было выиграно. Неожиданно около меня появились Жебрюнас и его жена Гедре Каукайте.
— А вы откуда?
— Нам позвонил Ландсбергис.
— Здесь не женское дело.
— Я его одного не оставлю, — уперлась Гедре.
Воевать втроем было легче. Жаждущие действий люди наконец построились и двинулись к министерству. Мы шагали впереди. У дверей меня остановил полковник А. Вилкас.
— Нельзя!
— Не валяйте дурака, еще минута — и от вас останется только мокрое место. Не раздражайте людей.
— Чего вам надо?
— Уберите эту дурацкую охрану, выпустите людей. Видите же, как хлещет дождь. — Меня поддержал ропот милиционеров.
— Я не могу, это приказ министра.
— Тогда веди к министру.
Несколько офицеров, выстроившихся по обеим сторонам, проводили нас по ступенькам. На лестнице через каждые несколько метров по охраннику… Совсем как во время осады. Люди вооружены, грозны… только прикажи…
Министр со своей свитой сидел в кабинете, из окон которого была видна вся площадь, и прихлебывал кофе с коньяком. При моем появлении бутылки сами собой исчезли. Приказы на площадь отдавались по радиосвязи. «Как в Смольном», — подумал я и подошел к Лисаускасу и окружавшим его москвичам.
— Пожалуйста, садитесь, — пригласил он.
Сесть я не мог, на пол с меня уже набежала приличная дождевая лужа.
— Уважаемый министр, снимите охрану, пропустите людей, дальше за порядок мы отвечать не сможем.
— Но почему ты здесь? — удивился министр.
— А где я должен быть?
— Есть постановление ЦК, ты уже не возглавляешь «Саюдис». — Мне на все наплевать, перестаные нервировать людей.
Была дана команда пропускать людей из оцепления группами. Когда все было сделано, появился и «настоящий» вождь. Ландсбергис был чистенький, сухонький. Он уселся к столу с кофе для переговоров, а я вернулся на площадь.
Позднее ревностный последователь Геббельса в своих мемуарах поменял нас местами. Дескать, это он усмирял толпу, а я дул с министром коньяк. Это уже и ложью не назовешь. Это болезнь, паранойя, мания величия. Будто возле меня и не стояли Жебрюнас, Каукайте, полковник Вилкас, будто этого не видели сотни людей, будто об этом не писала пресса и не давало комментариев телевидение. Но на больных нельзя сердиться.
На площади меня обступили и блюстители порядка, и «блюстимые».
— Что будем делать?
— Сделайте проходы и начнем пропускать людей группами. Было важно что–то делать, чтобы любой сорвиголова в толпе почувствовал себя нужным. Благодарные люди шли мимо нас и кричали:
— Ура, мы победили!
Площадь постепенно опустела. Снова послышались песни. Наконец по радио был передан приказ снять заграждение. Промокшие милицейские офицеры разбежались по сторонам, как на первомайском кроссе. Вдвоем с полковником Вилкасом мы подошли к картонной будке, сооруженной объявившим голодовку Пятрасом Цидзикасом. Из большого китайского термоса он пил жирный куриный бульон. Рассердившись, я выплеснул содержимое термоса. Рядом была сооружена целлофановая теплица, в которой вальяжно расположилась группа девиц и парней.
— Мы помогаем Пятрасу голодать.
— Тьфу, черт бы вас побрал. Циркачи!
Плюнув, я уехал с сыном домой. Жена оценила ущерб: один рукав наполовину оторван, порван карман, правая рука ободрана чем–то острым и покрылась черными кровоподтеками…
Когда утром я пришел в штаб–квартиру «Саюдиса», там уже были подсчитаны пожертвования. Мокрые деньги были выглажены, высушены, но среди них не было ни одного доллара.
— Куда девал доллары? — спросил я казначея Урбу.
— На месте, — ответил он.
— У кого?
— Не важно. — Он отводил глаза в сторону.
— Ты, гад, не валяй дурака!
— Какая разница? Ландсбергис сказал, это будет специальный фонд.
— Слушай, детка, я не знаю, на кого ты работаешь, но чтобы эти доллары тут же были оформлены по акту, сложены в пачку и заперты. И не дай Бог я позову с улицы людей и еще раз все проверю.
В ходе разбирательства оказалось, что на собранные мной и другими активистами доллары Ландсбергис купил у французов музыкальный синтезатор и другое нужное ему очень дорогое специальное оборудование. Публично он объявил, что не было другого выхода, что французы нам задолжали и не могли рассчитаться другим путем. Это де был только обмен, а деньги за это имущество можно себе вернуть. Но… у собаки кости не отнимешь. Где осело то оборудование, думаю, объяснять не стоит.
Так великий интеллигент в первый раз перепутал деньги «Саюдиса» с собственными. Впоследствии такие дела стали системой. Еще позднее пожертвования соотечественников превратились в личную кассу этого господина, источник зарплаты его сторонников, доплат за участие в митингах и финансирование различных поездок за границу. В том же кармане исчез миллион, собранный канадцами для литовских сирот; туда же провалился дар норвежцев литовскому. народу. И снова Ландсбергис выкрутился, заявив, что он якобы создал фонд своего имени. После проверки этого фонда в 1995 году мы обнаружили, что за время своего существования фонд купил целых 56 пакетиков рождественских конфет для детей, по литу двадцать за штуку. Такая вот фантастика!
