Генрих Гейне - Путевые картины
Подобно творениям Скотта, сегюровская эпопея пленяет наше сердце своим тоном. Но тон этот не пробуждает любви к безвозвратно минувшему; это тон, на который настраивает современность, тон, вдохновляющий нас в борьбе за современность.
Мы, немцы, в самом деле, настоящие Петеры Шлемили*. Мы и в последнее время много видели, много вынесли, например — воинские постои и дворянскую спесь; мы проливали благороднейшую нашу кровь, например для Англии, которая и теперь еще должна выплачивать ежегодно приличные суммы прежним владельцам оторванных немецких рук и ног; в малых делах мы так много сделали, что, если подсчитать все, получатся величайшие подвиги, например в Тироле; и мы многое потеряли, например нашу тень — титул славной священной Римской империи, и все-таки, при всех наших потерях, лишениях, несчастиях и подвигах, литература наша не создала ни одного памятника славы, вроде тех, что, наподобие вечных трофеев, ежедневно воздвигаются у наших соседей. Наши лейпцигские ярмарки мало выиграли от битвы при Лейпциге. Я слышал, что один готский обыватель собирается воспеть ее в эпической форме; но так как он еще не знает, принадлежит ли он к 100 000 душ, которые достанутся Гильдбурггаузену*, или к 150 000, которые достанутся Мейнингену, или к 160 000, которые достанутся Альтенбургу, то он и не может начать своей поэмы, иначе ему пришлось бы начать так: «Воспой, о бессмертная душа, гильдбурггаузенская душа, мейнингенская душа или также и альтенбургская душа — все равно — воспой спасение греховной Германии». Эта торговля душами в самом сердце Германии и ее кровавая раздробленность подавляют всякое гордое чувство, а тем более гордое слово; лучшие наши подвиги становятся смешными, потому что глупо кончаются, и пока мы хмуро укутываемся в пурпурный плащ, окрашенный кровью наших героев, является политический шут и нахлобучивает нам на голову колпак с погремушками.
Именно для того, чтобы понять скудость и ничтожество нашей безделушечной жизни, нужно сравнить литературы наших соседей по ту сторону Рейна и Ламанша с нашей безделушечной литературой. Так как я лишь в дальнейшем предполагаю поговорить обстоятельнее об этом предмете, — о литературном убожестве Германии то предлагаю здесь забавное возмещение, включая в текст нижеследующие «Ксении»*, вылившиеся из-под пера моего высокого соратника Иммермана. Единомышленники будут мне, конечно, благодарны за сообщение этих стихов, и — за немногими исключениями, отмеченными мною звездочкой, — я готов стоять за них как за выражение моих собственных убеждений.
ПОЭТИЧЕСКИЙ ЛИТЕРАТОР*Полно ныть, и ухмыляться, и лукавить; дай ответ —
Векерлин* когда родился и Ганс Сакс покинул свет?
«Люди смертны», — заявляет человечек важным тоном.
Это, друг, не слишком ново и известно уж давно нам.
Шкуркой ссохшеюся критик мажет обувь, всем на диво;
Чтоб лилися слезы, жрет он лук поэзии ретиво.
Дай хоть Лютеру пощаду, комментатор неудачный,
Эта рыба нам вкуснее без твоей приправы смачной.
*1
«Кончил я писать трагедии, мщу я публике сурово!»
Друг, ругайся, сколько хочешь, но держи теперь уж слово.
*2
Смолкни, колкая сатира, и оставь его в покое:
Он командует стихами, этот ротмистр, в конном строе.
3
Будь девицей Мельпомена, простодушною красоткой,
Вот бы муж ей был примерный, тихий, ласковый и кроткий.
4
За грехи былые строго Коцебу карает рок:
Эким чудищем он бродит, без чулок и без сапог!
И старинное преданье возникает в полной силе —
Что вселяются в животных души тех, кто прежде жили.
Кто воркует вслед Саади*, нынче в крупном авантаже,
А по мне, Восток ли, Запад, — если фальшь, то фальшь
все та же.
Прежде пел при лунном свете соловей, seu[18] филомела;
Нынче трель Буль-буль* выводит — ту же трель,
по сути дела.
Ты, поэт маститый*, песней мне напомнил Крысолова:
«На Восток!» — и за тобою мелкота* бежать готова.
Чтят они коров индусских по особенным условьям:
Им Олимп готов отныне — хоть в любом хлеву коровьем.
От плодов в садах Шираза, повсеместно знаменитых,
Через край они хватили — и газеллами* тошнит их.
Посмотрите — толстый пастор*: он в церковном облаченье
И вовсю трезвонит, дабы тем снискать себе почтенье.
И текут к нему глухие, и слепые, и хромые,
И в особенности дамы в непрестанной истерии.
Белой мазью не излечишь и вреда не принесешь,
Ты в любой из книжных лавок эту мазь теперь найдешь.
Если дальше будет то же и почет попам продлится,
В лоно церкви мне придется поскорее возвратиться.
Буду папе я покорен, буду чтить в нем praesens Numen
Здесь же мнит себя за numen всякий поп, любое lumen[19].
Всем бы вам одну лишь шею, вам, высокие светила,
Вам, жрецы, и лицедеи, и поэты — злая сила!
Утром в церкви созерцал я комедийную игру,
С тем, чтоб проповедь в театре слушать позже, ввечеру.
Сам господь, по мне, теряет очень много потому,
Что жрецы его малюют по подобью своему.
Если нравлюсь я вам, люди, то я словно покалечен,
Если злю вас, хорошо мне это действует на печень.
«Как владеет языком он!»* Да, нельзя не засмеяться,
Глядя, как его, беднягу, заставляет он ломаться.
Много я стерпеть способен*, но одно — для сердца рана:
Нервный неженка в обличье гениального болвана.
Ты мне нравился когда-то*, как с Люциндой вел интрижку,
Но грешить с Марией в мыслях — это дерзко, это слишком!
В недрах английской, испанской и потом браминской школы*
Всюду терся, протирая — ах! — немецкие камзолы.
Дамы пишут неизменно про сердечные страданья:
Fausses couches[21], обиды злые — ох, уж эти излиянья!
Дам, пожалуйста, не троньте: сочиняют — и прекрасно!
Если дама — сочинитель, то она хоть не опасна.
Будет скоро так в журналах, как за прялкою когда-то:
Пряхи-кумушки судачат, рты разинули ребята.
Будь я Чингисхан, тебя бы уничтожил я, Китай,
Губит нас неумолимо твой проклятый «светский» чай.
Все пришло в порядок должный, успокоился и гений:
Благодушно собирает дань с минувших поколений.
Этот город полон статуй*, пенья, музыки, картин,
У ворот Гансвурст с трубою: «Заходите, господин!»
Твой хорей звучит прескверно: где размер и где цезуры?
— Обойдутся без мундира литераторы-пандуры.
Как, скажи нам, докатился ты до грубости и брани?
— Друг, на рынок отправляясь, локти в ход готовь заране.
Но ведь ты в твореньях прежних достигал больших высот.
— Лучший, смешиваясь с чернью, долю черни познает.
Мух, назойливо жужжащих, вы хлопушкой летом бьете,
А в стихи мои со злости колпаком ночным метнете.
Идеи. Книга Ле Гран
(Ideen. Das Buch Le Grand)
1826
Трона нашего оплот,
Первенствующий в народе
Эриндуров славный род
Устоит, на зло природе.
Эвелина, прими эти страницы в знак дружбы и любви автора.
Глава I
Она была мила, и он любил ее; но он не был мил, и она не любила его.
