Харуки Мураками - Край обетованный
Люди ведь все разные. Есть такие, которые со всем согласны, что им ни скажи, но многие думают по-своему и действуют соответствующе.
А если бы вы оказались в таком положении: Учитель для вас – абсолютный гуру, единственный человек, которому вы верите, который руководит вами? И он говорит: «Делай!» Как бы вы отреагировали?
Думаю, даже те, кто организовал эту газовую атаку, – а мне довелось их видеть своими глазами, – это люди с достаточно ярко выраженной индивидуальностью. Они считают себя личностями и могут высказать свое мнение кому угодно. Поэтому не знаю, что вам ответить. Я вспоминаю, какими они были в братстве, и не представляю, что они способны совершить такое. Если бы я лично все наблюдала, это бы меня, наверное, убедило, но за это время я такого наслушалась об этом деле… Поневоле засомневаешься: а все ли правда, что о них говорят.
А суд над Учителем. Там еще так много неясного. Я хочу подождать. Поживем – увидим. Пока Учитель все не разъяснит, я никаких выводов делать не могу. Ведь как говорят его адвокаты, еще не установлено, отдавал он приказ отравить газом метро или нет69.
Значит, вы будете ждать, пока все кончится?
Я не говорю, что он на сто процентов этого не делал. Просто сейчас еще слишком рано судить об этом. Нельзя быть ни в чем уверенной, пока не прояснятся факты.
Вы сказали, что деньги на пекарню дали родители. У вас с ними по-прежнему хорошие отношения?
Добившись своего – став послушницей, – я как-то заезжала домой, несколько раз звонила. Родители никогда на меня не давили, не грозились выставить за порог. Наоборот, они всегда говорят: возвращайся в любое время. Но для меня это невозможно. Может, мое отношение к этому миру изменится – если что-то покажется мне в нем прекрасным, возвышающим душу. Но пока этого нет. Я находила это лишь в «Аум».
Я прожила в братстве семь или восемь лет. Бывало, меня охватывал трепет, когда во время духовных тренировок копившаяся внутри грязь выходила наружу. В процессе работы души проникаешь вглубь себя и оказываешься лицом к лицу со своими грехами и страстями, которые поднимаются на поверхность. Обычные люди прикрываются выпивкой и развлечениями, но те, кто погружен в собственную душу, не могут себе такого позволить. Им остается один на один противостоять тому, с чем столкнулись. Это очень тяжело. В такие моменты сердце по-настоящему трепещет. Однако волнение скоро уляжется, сомнения уйдут, и ты чувствуешь: можно продолжать духовную практику. И я ни разу не помышляла всерьез о возвращении в этот мир.
Что касается моей школьной подруги, с которой мы вместе пришли в «Аум», то она до сих пор в братстве. Там совершенствуется. Бывший послушником брат вернулся домой как раз перед газовой атакой. Живет теперь мирской жизнью. Хм-м… Думаю, он попал под выброс той самой грязи, о которой я говорила, и не сумел ее перебороть. А раз так – нечего рассчитывать на избавление.
ТОГДА Я ПОДУМАЛ: «ЕСЛИ Я ЗДЕСЬ ОСТАНУСЬ, ПОГИБНУ НАВЕРНЯКА»
Синъити Хосои (р. 1965)
Родился в Саппоро. После школы хотел стать художником – рисовать комиксы. Приехав в Токио, поступил в художественный колледж, но через полгода бросил. Судьба случайно свела его с «Аум Синрикё», и он вступил в секту. Работал в «аумовской» типографии, затем перешел в группу анимации, где нашел применение своим способностям рисовальщика, а закончил «карьеру» сварщиком в Министерстве науки и техники. В 1994 году произведен в «мастера». Работал на строительстве Сатиама № 7, где был устроен химический завод. Все время отдавал работе, духовной практикой почти не занимался. Зато приобрел много практических навыков.
После обысков на объектах «Аум» услышал, что выдан ордер на его арест, и сдался полиции. Провел двадцать три дня в предварительном заключении, освобожден в связи со снятием обвинений. В июне 95-го отправил из тюремной камеры заявление о разрыве с «Аум». Затем на время вернулся в Саппоро, но сейчас снова живет в Токио. Рассказывая, он показывал свои рисунки, на которых подробно запечатлена жизнь в Сатиаме.
Стройный, худощавый молодой человек. Член «Канарского общества», созданного бывшими членами «Аум». К секте и Сё ко Асахаре относится критически.
Мой отец – обыкновенный служащий. Еще у меня был старший брат. В детстве наша семья одно время жила в Киото, но вырос я в Саппоро.
В начальных классах не любил ходить в школу. Дело в том, что мой брат был инвалидом с отсталым умственным развитием. Его водили в специальную школу для таких детей. Меня в школе часто дразнили из-за брата, так что ничего хорошего об этих годах вспомнить не могу.
Сколько себя помню, мама все свое время посвящала брату, не отходила от него ни на шаг. На меня внимания уже не оставалось, поэтому мне все время приходилось играть одному. Как мне хотелось, чтобы мама меня приласкала! Но она всегда говорила: «Ну что ты! Ведь твоему несчастному брату так плохо». Из-за этого я едва не возненавидел его.
Я рос угрюмым и мрачным. Очень сильно на меня повлияла смерть брата. Мне тогда было четырнадцать лет. Он умер от гепатита В. Это стало для меня огромным потрясением. Где-то в глубине сердца жила надежда, что в конце концов ему помогут и он будет счастлив. В моем представлении это был своего рода религиозный образ. И когда он разбился, столкнувшись с суровой действительностью, это меня прямо-таки подкосило. Я думал, что слабым полагается спасение, но реальность не оправдала моих надежд.
Тогда как раз все говорили о пророчествах Нострадамуса. Что человечество погибнет в 1999 году. Мне это предсказание ласкало слух, потому что я ненавидел мир, в котором живу. В политике царят коррупционеры, вроде Какуэя Танаки70, кругом жульничество и неравенство, и никто не придет на помощь слабому. Я думал о пределе возможностей общества и человека, и от этого становилось еще противнее.
Хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями – но с кем? Все или заболели зубрежкой перед экзаменами, или, кроме машин и бейсбола, ни о чем больше не могли говорить. В старших классах я ходил в художественный кружок; мне страшно нравились манга, которые рисовал Кацухиро Отомо71, мало кому тогда известный. Они были такие настоящие, необыкновенно живые. Пусть мрачные, но зато совершенно реальные. Настолько, что, глядя на них, невольно подумаешь, что такое и на самом деле бывает. Я любил перерисовывать картинки из его книжек – «Прощай, Япония», «Короткий мир», «Вальс буги-вуги».
Я мечтал уехать из дома и перебраться в Токио, поэтому, отучившись, поступил в промышленно-художественную школу «Тиёда». На специальное отделение манга. Но меня хватило только на полгода. Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что между мной и остальным миром стоит стена, которая после приезда в столицу вдруг сделалась еще выше. Люди вокруг относились ко мне по-доброму. Я даже с девушками стал встречаться. Но стоило подумать: «Вот нормальная девчонка. То, что надо», – как между нами возникала какая-то преграда. Вернее, я сам ее возводил. Занятия в школе меня вполне устраивали, проблема была в другом – в людях. Я никак не мог ни с кем сойтись. Часто бывал на вечеринках вместе со всеми, хотя эти загулы с выпивкой не представляли для меня никакого интереса. Я там был как белая ворона – один трезвый. Отвращение к миру становилось все сильнее.
Оглядываясь сейчас назад, я задаю себе вопрос: «Что это было со мной?» Ведь у меня была возможность наладить отношения с самыми разными людьми, а я ей не воспользовался, отверг всех. Но тогда иначе и быть не могло – я сам себя загнал в угол. В общем, я бросил школу и какое-то время жил, перебиваясь случайными заработками и изучая манга. Немного денег присылали родители, но жить одному, когда тебе восемнадцать или девятнадцать, все-таки тяжело. Ты существуешь в замкнутом пространстве, и это, конечно, действует на психику. Дошло до того, что я начал бояться людей.
Они меня пугали. Казалось, им хочется заманить меня в ловушку, как-то навредить. Я становился черствым и нетерпимым. Увидев на улице счастливую пару или радостную семью, думал: «Чтоб вам пусто было!» – и в то же время ненавидел себя за такие мысли.
Я бежал в Токио от гнетущего настроения, поселившегося в нашем доме после смерти брата, но обрести душевное спокойствие так и не смог. Без толку метался туда-сюда. Белый свет мне опротивел. Выходя из дома, я точно в ад попадал. В довершение всего я помешался на чистоте – вернувшись, тут же начинал мыть руки. Стоял у умывальника по полчаса, а то и по часу. Я понимал, что это болезнь, но не мог ничего с собой поделать. Так продолжалось года два-три.
Так долго? Как же вы это выдержали?
Все эти годы я почти ни с кем не разговаривал. Только с родителями иногда, да еще по работе. На меня напала страшная сонливость – спал по пятнадцать часов и больше. Без этого я чувствовал себя ужасно. С желудком тоже появились проблемы. Ни с того ни с сего начинались резкие боли – я бледнел, покрывался липким потом, становилось трудно дышать. Было ощущение, что еще чуть-чуть – и мне конец.
