Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе - Шрайбер Даниэль
На фоне пандемии эссе Лорд читалось не так, как прежде. Я по-новому ощутил связь с ней и смог лучше понять ее радикальность перед лицом всех болезней и смертей вокруг. Вставал пораньше, какое-то время читал, резал папайю или ананас на завтрак и писал. Продолжал ежедневные прогулки, теперь уже по скалам острова, наслаждаясь видом на постоянно бушующее море с порой огромными волнами. Снова начал лучше и здоровее питаться, чем совершенно пренебрегал год назад.
В первый же день я купил коврик для йоги. Как и многим людям, йога часто мне помогала. Во время личных кризисов я всегда возвращался к регулярным занятиям, но как только мне становилось лучше, бросал их. Я расстелил новый коврик на полу после полутора лет перерыва. Мое тело еще помнило прогибы и растяжки, все асаны, которые когда-то делало, но уже не было способно выполнять каждую из них. По какой-то причине мне все равно удавалось каждый день после обеда доставать свой коврик.
Любая работа с психикой начинается с тела. Я знал это, неоднократно испытывая на себе, но то и дело забывал. Говоря о теле, мы почти всегда говорим о его оболочке, о том, как оно выглядит, как его преобразить и защитить от последствий старения. Как отмечает Сьюзи Орбах, британская специалистка в области психотерапии, тело сегодня воспринимается как нечто, что нужно создать, сконструировать и оптимизировать. Мы живем в культурном климате, в котором совершенствование тела рассматривается как личный долг, своего рода самокомпетентность [110]. За последние годы многое было сделано для борьбы с этим климатом и его токсичной визуальной грамматикой. Но даже критика укоренившихся в нас спорных образов тела направлена в основном на внешний вид и стремится освободить нас от навязанной потребности делать его более красивым. Как правило, мы забываем о внутреннем опыте, о том, каково это – жить в своем теле, населять его, о том эмоциональном мире, который оно в нас создает. Как отмечает Оливия Лэнг, опираясь на психоаналитическую теорию Вильгельма Райха, именно этот опыт на самом деле имеет значение и важен для нас [111].
Во время дневных занятий йогой я все время думал об идее травмированного тела. Исследователь травм Бессел ван дер Колк объяснял, что травматический опыт оставляет след не только в культуре, истории, семье и, конечно, психике, но и в биохимическом балансе нашего мозга. Травмы влияют на способность воспринимать и обрабатывать сенсорные впечатления и справляться с эмоциями, они трансформируют неврологические связи, гормональные процессы, сердечные ритмы и работу иммунной системы. Они могут отнять у тела способность чувствовать себя, осознавать собственную реальность. Для ван дер Колка йога – один из способов восстановить связь с телом, с организмом в целом. По наблюдениям исследователя, она помогает сделать именно то, чего мы избегаем, особенно в сложных жизненных ситуациях, и чего нам не дает сделать культурно обусловленный взгляд на оболочку нашего тела: заглянуть внутрь [112].
На острове у меня был похожий опыт с йогой. Каждый день после обеда я в течение часа следовал инструкциям и объяснениям из интернета и отдавался асанам и собственному дыханию. Поначалу это было невероятно сложно: из-за собственной неспортивности, а также из-за страха заглянуть внутрь себя, потому что я никак не мог справиться с ощущениями от упражнений. Но я продолжал. Йога словно заново знакомила меня с телом, которое так долго ничего не чувствовало, так долго не испытывало на себе объятий и прикосновений, – с телом, чьи потребности я так долго игнорировал.
Мало-помалу занятия йогой улучшали мои отношения с собой. Упражнения побуждали принимать свои ограничения и раз за разом убеждали меня в том, что даже самое неприятное и напряженное состояние всегда проходит, что, несмотря на все перипетии, можно что-то сделать для внутреннего равновесия. На коврике тело с каждым разом все больше раскрывалось, занимало собой пространство и отпускало накопившиеся противления и страхи, напряжение, неуверенность и травмы прошедшего года. Йога не обещает ни исцеления, ни чудесного высвобождения психики. Но если заниматься регулярно, то рано или поздно понимаешь, что научился смотреть на свои внутренние тени – туда, где болит. Через несколько недель во мне стало устанавливаться чувство успокоения, благодарности. Благодарности за тело, которое у меня есть, и за то, что я могу жить – вопреки драматической ситуации в мире.
Отшельническая литература и великие робинзонады современности – от «Уолдена» Генри Торо до «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо и парадигматического романа об одиночестве «Тошнота» Жан-Поля Сартра – показывают, что, в конечном счете, истинное одиночество случается редко. Во время изгнания в лесу Торо неоднократно общался с путниками и раз в неделю возвращался домой, чтобы мать приготовила ему еду. Робинзон на отдаленном Карибском острове даже нашел себе товарища, на которого мог проецировать свои колониальные фантазии. А Антуан Рокентин, экзистенциалистский постер-бой Сартра, разочаровавшийся в любви и питающий отвращение к миру, раз в неделю безмолвно спал с хозяйкой кафе Франсуазой. Для современных литературных отшельников абсолютное одиночество – одиночество в самом широком смысле – больше невозможно. В принципе, оно для любого из нас невозможно, как бы мы ни стремились к уединению.
Есть в этом и доля утешения. Я немного выучил испанский, чтобы иметь возможность перекинуться парой слов с продавцами в супермаркетах и хозяйкой апартаментов. Постоянный поток электронной почты не прекращался и в маленьком прибрежном городке. По Zoom я продолжал посещать группу поддержки. Выросший из курсов французского ежемесячный книжный клуб, где мы читали французские романы, во время пандемии также проходил онлайн. Конечно, я регулярно общался с некоторыми друзьями. Я был невероятно благодарен средствам коммуникации, электронной почте, Zoom’у и социальным сетям. Они облегчали мое одиночество и помогали справляться с повседневной жизнью на острове.
Как показывает социолог Шерри Тёркл, эти средства коммуникации таят в себе и опасность. Они могут привести к тому, что мы утратим способность спокойно оставаться наедине с собой и вместо этого привыкнем к постоянному отвлечению и социальной стимуляции. Помогая нам поддерживать отношения, они также открывают возможность держать людей, с которыми мы эти отношения поддерживаем, на расстоянии, из-за чего мы мало требуем друг от друга и довольствуемся меньшим, когда речь заходит об искреннем сочувствии, искреннем внимании и искренней близости. Современные средства коммуникации дают нам ощущение тесных связей, избавляя от претензий и обязательств дружбы и близких отношений [113].
Думаю, Тёркл и права, и не права. Ее проницательный анализ, описывая всем нам хорошо знакомые аспекты человеческого взаимодействия с технологиями, помог сформировать популярные дискурсы цифрового образа жизни. Но такой анализ устаревает так же быстро, как и технологии, которые он анализирует. Приводимые аргументы начинают рано или поздно напоминать предупреждения об опасности, которые выдвигались в прошлом, когда начинался бум чтения романов [114], внедрялись в обиход телефон и радио и расширялась доступность телевидения. Каждые новые медиа поначалу вызывали опасения, что они уничтожат то, что делает нас людьми. Все эти рассуждения имели под собой основание, но в исторической перспективе становится ясно, что они не описывают наше отношение к технологиям, а лишь фиксируют время, когда мы интегрируем их в повседневную жизнь и должны сначала сформировать базовую компетентность в обращении с ними.
Мысль о том, что отношения, опосредованные цифровыми технологиями, со временем заменят нам реальные межличностные связи, показалась мне, с учетом пандемийного опыта, абсурдной. Почти все, с кем я разговаривал по телефону или по Zoom, ясно давали понять, что больше всего им не хватает других людей. Почти все они, даже если жили в партнерстве или были прочно вплетены в повседневную семейную жизнь, сетовали на определенную форму отрезанности от мира, на одиночество и желание снова самым естественным образом встречаться с друзьями.
