Газета Завтра - Газета Завтра 245 (84 1998)
- Эх, седла-то, однако, не найдется? - спросил Тимофей.
- Откуда у нас седло, - ответили ему с досадой.
Тогда Тимофей забрал удила и легко вспрыгнул на спину жеребца. Тот озверело поднялся на задние ноги, пытаясь сбросить с себя неприятный груз. Но Тимофея дыбок не застал врасплох. Он словно влип в жеребца. Тот резко запрокинулся на передние ноги и выбросил вверх задние.
Тимофей только вскрикнул:
- Не балуй!
Жеребец еще несколько раз поднимался на задние ноги, перебирая передними, будто пытался опереться на воздух, высоко вскидывал голову и смотрел на всех одичавшими глазами. Тимофей, казалось, не только поощрял, но заставлял молодого коня еще и еще раз проделывать курбеты, красовался, сидя на нем уверенно и гордо. Посмотрите, мол, на меня.
Потом пустил жеребца в карьер.
- Убьется! - выдохнула толпа. - Вишь он какой неприрученный!
И всем было тревожно и за Тимофея, и не меньше за жеребца, только еще начинающего жить. Тимофей ускакал в поле. Только пыль, поднятая жеребцом, какое-то время висела над дорогой. Потом она поднялась под ветром в сторону и растаяла, опала на жито. Вскоре над полем опять поднялось облачко пыли. Оно быстро приближалось к нам, пока из него не выскочил жеребец с седоком. Конь шел, широко раскидывая ноги, легко и радостно.
Тимофей на ходу спрыгнул на землю, остановил жеребца, и тот долго еще вздрагивал от возбуждения, теряя на землю крупные куски пены. Тимофей гладил и успокаивал его и говорил:
- Скакун хороший вышел бы из него. Вишь, какой машистый шаг. Под седло бы его. Носок в стремя, только не глубоко. И не бойся ничего. Полетит, как зверь. Ему и плеть не нужна. Хороший конь.
Все начали высказывать удивление, восхищение и восторг.
- А как он хотел сбросить его!
- Как он держался, будто пришит!
- А как он по полю летел, как в кино!
Но Тимофей поднял руку, и когда все утихли, сказал:
- А так у нас каждый красноармеец умеет. Если не сумеет так, мы его в обоз списываем, с кухней ездить будет, коли не научится.
- Дак и кухня на колесах?
- А как же? Она тоже успевать должна. Красноармейца кормить надо. У нас в этом отношении строгий порядок.
После этого к Тимофею подвели клячу, на которой воду возили для поливки огородов. Но Тимофей и ее не обидел:
- А что, вот она возит воду, а поухаживай за ней, да посмотри, да подкорми с умом, так на такой можно будет не только воду, но и воеводу возить. Чем плоха? Малорослая только. Маштачок такой.
Посмотрел на коня, похлопал по заду, зубы посмотрел, высоко оценил: приземистый, крепкий. Коренастый когда-то был.
Подвели еще одну. Она шла пугливо, разбрасывая ноги в стороны, будто скользила.
- Эту в пристяжку нельзя. Видишь, как она ногами закидывает. Во все стороны грязь полетит. Коренника облепит.
На следующей молодой кобылице сидел Василий - мой брат. Лошадь с места взяла в галоп. Тимофей улыбнулся, вскрикнул:
- А тебя я бы в полк забрал!
Василий загорелся, сидел лихо, легко и свободно. Радовался во весь рот, сиял во все лицо.
- Чей это такой? - спросил Тимофей.
- Егора Перелазова Василий! - подсказывали все. Я даже крикнул:
- Это брат мой!
Было обидно, что Тимофей не услышал.
Под конец Тимофей посоветовал мужикам:
- Покрупней надо подбирать лошадей-то. Такая мелкая плуг железный не потянет, да и жнейку, когда жито хорошее, не возьмет. Производитель нужен покрупней. Тогда и жеребята пойдут сильные.
- Да ведь большая лошадь сколько овса да сена потребует, - ответил конюх.
- Это, конечно, - согласился Тимофей, - наша мелкая, выносливая и неприхотливая, но ей бы еще силы прибавить.
После выводки лошадей все отправились в столовую. Тетка Анна принесла кумышки ведро, и праздник, начатый вчера, продолжался до полуночи. Мы долго бегали по деревне и пели:
“Мы не сынки у маменьки
в помещичьем дому,
Выросли мы в пламени,
в пороховом дыму”.
В ПОНЕДЕЛЬНИК ВСЕ ВЫШЛИ В ПОЛЕ - от мала до велика. Страда есть страда. Работают все. Тихо в деревне. Ни слуху ни духу. Даже собаки ушли вслед за людьми в поле. Говорят, даже лошади при виде собак добреют. Потому и любят собаки бегать за лошадьми сбоку, спереди, или сзади подтявкивая или подбадривая их негромким лаем. В эти дни даже кошки выходят из дома и отлеживаются где-нибудь в высокой траве, в кустарнике или перезрелой, ждущей, когда ее скосят, ниве, тяжелой и тенистой. И им тоскливо в доме без людей.
Но вот солнце опускается к закату. От домов поперек дороги ложатся длинные угловатые тени. Коровы возвращаются из поскотины. За ними, будто из-под земли, появляются дети, а потом с песнями приходят бабы, идут косяками. А потом мужики и ребята на лошадях. Вкатывают во двор, быстро распрягают лошадей, и в кухню, с аппетитом, с шутками и подковырками. А потом дома замирают, гаснут огни - завтра опять рано вставать и весь день на жаре и ветру, тяжелая и утомительная, надоедливая работа. Скорей бы уснуть, чтобы набраться сил.
И вдруг - набат. Сквозь сон слышу медные звуки, сначала мягкие, редкие, потом все более и более частые, призывные и тревожные. Вскакиваю и вырываюсь на улицу. А там уже народ бежит, с криками, с ревом, с разговорами и шутками.
Господи, как страшен пожар в деревне! Через минуту я уже бежал на другой конец деревни, к пимокатне, которая виднелась издалека. Пламя освещало ее. По всей деревне слышался торопливый топот ног, словно что-то обрушилось на землю. Вскоре вокруг дома уже собралась толпа. Пламя из окон взлизывало вверх по стене вплоть до стрехи.
- Где вода? - кто-то кричал громко неизвестно кому.
Появился отец и начал командовать:
- Давай, у кого ведра, к реке!
- Мужики, у кого багры, раскатывай избу!
- Давай-давай! Скоро пожарка будет!
Но почти никто не бросился за водой. Все бестолково метались, будто обезумели, но за дело не брались. Всех охватила паника.
Наконец, подъехала пожарная машина. Лошади бились, не хотели близко к огню подходить, боялись. Протянули рукав, мужики начали качать пожарную машину. Струя воды пошла в огонь и дым. Пламя на время сбили. И все увидели, как кто-то бросился в окно пимокатни. Мне показалось - Тимофей Нелюбин. Он ловко перемахнул через подоконник и скрылся в дыму и огне. Прошло несколько минут, и Тимофей появился в окне. Сзади его вспыхнуло и затрещало. Когда он прыгнул на землю, в доме обвалился потолок. Тимофея подхватили на руки, плеснули водой из ведра, положили в телегу и увезли в больницу в село Большой Перелаз, за семь верст.
Утром рано, как обычно, бил колокол, сзывавший коммунаров на работу; мы собрались в столовой, долго говорили о Тимофее и пришли к выводу, что он не жилец на белом свете.
Как оказалось, в огонь он лазил, чтобы снять со стены потрет Буденного. И тут все были едины: не мог командир Красной Армии оставить в беде своего прославленного полководца… Через неделю Тимофей Абрамович Нелюбин пришел пешком из села Большой Перелаз, а еще через неделю жизни у отца уехал на службу в родную армию, “непобедимую и легендарную, в боях познавшую радость побед”, как тогда пели.
Абрам Нелюбин долго жил приятными воспоминаниями о своем сыне, начальнике, командире Красной Армии, который защищает великую Родину от иноземных захватчиков. Он был горд и счастлив, что у него с бабой, память о которой нет-нет, да покалывала его изработанное сердце, вырос такой сын, один на всю деревню: умный, смелый, красивый и добрый.
Но со временем он что-то затосковал. Прибежит, бывало, к нам в лаптях с работы. Кто у нас в сапогах работает? В такой-то грязи истаскаешь за сезон. Прибежит и оправдывается:
- Не судите в лаптях, сапоги в санях.
Посидит, посмотрит, как мы за столом сидим в восьмером. Никогда за стол не сядет, только скажет печально:
- Вишь, вас сколько!
Мама услышит тоску в его голосе:
- Ой, Абрам, много у нас ног под столом, а в года войдут - все разберут.
Абрам сразу-то и не поймет, мама разъяснит:
- Ну что, ты думаешь они: Иван, Василий, Ефимка, Санька и Лида, разве дома-то еще долго застрянут. Как твой Тимофей, ищи-свищи его.
- А я ведь в лаптях-то почему? - вдруг спросит Абрам и тут же объяснит: - Вдруг Тимофей приедет, а у меня на ноги надеть нечего?!
Другой раз зайдет Абрам печальный. Только и скажет:
- А вот от Тимофея-то нет ничего. А я все хуже и хуже. Настанет день, приедет, а я и с лавки не встану. Вот горе-то.
Отец и мама, конечно, успокаивать и уговаривать его станут. Но их слова не действуют. Как пришел, так и уйдет печальный, тоскливый и одинокий.
Иной раз придет тихо, только поздоровается, посидит молча, чтобы никому не мешать, и уйдет, не попрощавшись.
- Что, Абрам приходил? - спросит из-за печки мама.
- Да.
- Ну и что?
- А покашлял да и ушел, - ответит ей кто-нибудь из нас.
- Ой, горе-горе, - только и скажет мама.
И мне почему-то в это время становится больше маму жалко, чем Абрама.
ЕГОР ЖИТОВ КАК-ТО принес в столовую потрет Буденного, тот самый, что вытащил Тимофей Нелюбин из пожара. Егор вставил его в раму и под стекло. Приколотил к стене. И в столовой сразу стало светлей и веселей. Буденный, где бы ты ни сел за общий стол, обязательно смотрел на тебя. Было удивительно, что человек сразу на всех смотрит, ни с кого не сводит своего строгого взгляда. А усы, знаменитые усы, покорили нас своей мужественностью и красотой. Вот человек так человек, за такого и в огонь не страшно лезть.
