Газета День Литературы - Газета День Литературы # 84 (2004 8)
Н-да, с этими библейскими штучками-дрючками, чечевичной похлебкой и первородством, без поллитры не разберешься! И зачем только я купила на улице чечевицу? Теперь ломай голову, что к чему? Как говорится в народе, не было у бабы забот, так купила она порося. Остается одно, утешить себя стихами Виталия Шабанова (сб.: Муза белых воротничков. Литературное агентство Вячеслава Смирнова. Тольятти, 2000), они хоть и не о чечевичной похлебке, но всё же о тарелке супа; близко, в общем, к оной теме.
Неправильно мы все живем!
Верней — живем мы глупо:
Порой друг другу глотки рвем
Из-за тарелки супа.
А к жуликам и подлецам
Терпимы мы обычно,
Как будто платят они нам,
Причем весьма прилично!
Прочтешь и обронишь меланхолично: кому-то, наверное, и платят. Константин Присяжнюк в "Заметках натуралиста" такой возможности не отрицает: "Лихо пьют кандидатскую халяву профессиональные работники пера и топора, которым принципиально наплевать, кого в грязь, а кого, за соответствующую плату, в князи". Оно, конечно, всяко бывает, сказал бы народ, если бы его спросили.
Сергей МИХАЙЛОВ НА РАЗВАЛИНАХ ИМПЕРИИ
*** Сейчас мне снится снег.
И снится дом — не здание, а детство,
фундамент жизни. Мерзлая земля,
зима. Ее приход в Молдавии всегда
был поздним — так запаздывали вести,
хорошие, плохие — всё одно.
Мне снится снег.
И старый виноградник (в декабре
лоза стареет, сбрасывая зелень
и превращаясь в черные жгуты, как руки мумии).
Я чую запах мертвой
листвы — она уже хрустит,
не шелестит, под лапами дворняги,
бегущей длинным рядом. Снег идет.
И я иду за ней. Мелькает строй
пустых шпалер. Собака что-то ищет,
обнюхивает листья, то замрет,
то вскинет голову, то поменяет ряд —
бежит, бежит, иду за ней, а снег
всё сыплет, и уже наполнил воздух
до самых туч, но землю только чуть припорошил.
Я провожу рукой
над верхнею губой и ощущаю
пушок взросления. Он точно первый снег:
такой же мягкий и такой же редкий.
Так значит, мне... пятнадцать?
шестнадцать? школа? бабушка жива?
любовь еще нечаянно нагрянет?
И я уеду, ею оглушенный...
Не потому ли я сейчас брожу
по винограднику, что не успел проститься
ни с ним, ни с кем? Ни с этою дворнягой.
Но где она?
Ее простыл и след...
Простыло всё: земля и виноградник,
орешник на холме и южный ветер,
простыли птицы — звука их не слышно.
Мой слух остыл, и зрение, и память.
Снег падает отвесно, как стена,
вдруг уплотняясь, не пуская дальше.
Я слышу вздох, и вижу, как тепло,
вот только бывшее моим, проходит
сквозь стену сна, а я, уже чужой
ему — я остаюсь всегда по эту
сторону...........................
Здесь осень. По утрам
еще темно. В окно глядишь, как в бездну.
Дождь точит стекла. Судя по всему,
еще мы долго снега не увидим...
Но с каждым днем все выше ртуть. На рынках
растет в цене молдавский виноград.
И этой ночью время отступило
на шаг назад, на час. На зимний лад
пойдет теперь у нас. Зима сама
уже в пути. Немного запоздает,
но все ж придет и свежею газетой
расстелет снег за окнами — читай
любые новости, ищи свои следы
среди примет, имен и фотографий
ушедших из дому вчера и двадцать лет
не объявлявшихся. Найди себя, верни.
НАХОДЯСЬ НА РАЗВАЛИНАХ...
Находясь на развалинах Империи:
хорошо быть туристом, который приехал сюда
в одиночестве или с подругой, который, отчаявшись
изменить сюжет своей неизбежной драмы, решил, по
крайней мере, ненадолго, сменить декорации, так
сказать, подобрать посветлее задник, которому,
собственно, наплевать на эти развалины, что он и делает
время от времени себе под ноги;
хорошо быть также исследователем (историком,
археологом, искусствоведом), которому вовсе не
наплевать на эти развалины, потому что, во-первых,
он рассчитывает найти в них массу интересных
деталей, упущенных его коллегой из Массачусетского
университета, во-вторых, он не раз убеждался,
что плевать в такие колодцы себе дороже (уже потому,
что за это платят хорошие деньги. Не за плевки,
естественно, а за интерес к сухим колодцам), и
в-третьих, он, черт возьми, в экспедиции в таком
возбуждающе гибельном месте, куда постоянно, как
мотыльков на огонь, влечет толпы туристов
с подругами и без них, а кроме того — местные жители,
особенные печальной красотой, осколки Империи,
что называется, которых и следует изучать
по большому счету;
хорошо быть просто экскурсоводом, хорошенькой
девушкой, у которой за плечами два курса, скажем,
истфака, старшекурсник, уехавший этим летом на море
с ассистенткой кафедры физкультуры, больная мама
в родном нелюбимом городе да платье на сломанных
плечиках в местной гостинице без названия, куда
хорошо бы вернуться с кем-нибудь из сегодняшней
группы, молодым и при деньгах, чтобы бросить всё это,
эти кругом развалины, везде одни развалины,
к дьяволу, и завтра же улететь за мамой, поселиться
всем вместе в его небольшом, но уютном доме у моря,
растить детей, поливать цветы и помнить
из исторических дат только день этой встречи;
плохо быть частью этих развалин, к примеру, диваном,
который, в окружении красного канта с табличкой
"Не садиться" на трех языках, давно забыл свои
интимные обязанности и приличествующие отделке ампир
манеры, опошлился и, как парализованный дон жуан,
провожает потертым взглядом зады туристов;
плохо быть куском лепнины, купидоном или химерой,
с одной стороны, бесспорно повезло, что не растерли
