Тихон Непомнящий - Фантастика 1986
Андрей с жалостью смотрел на ее искаженное болью лицо, ставшее вдруг совсем некрасивым, с черными капельками слез, стекающими по щекам, смывая блестки. Так хотелось сжать это лицо реками и целовать, целовать у всех на глазах… Но это безнадежно. Безнадежно!
С трудом он взял себя в руки и украдкой посмотрел на часы.
Оставалось совсем немного времени…
— Ну что ты смотришь на часы, как Золушка! — вновь взорвалась Алла, придвигаясь к нему так, что их плечи соприкоснулись — по Андрею словно молния пробежала. — Я помню, что тебе пора, не беспокойся — я отвезу тебя на машине. Ты даже и не заметил, что вместо шампанского я пила лимонад… Знай — сегодня я еду с тобой!
— На нас смотрят, Алла! — напряженным голосом сказал Андрей.
— Плевать, пусть смотрят. И муженек мой бывший пусть смотрит, как я перед тобой стелюсь. И Минелли твой замечательный тоже пусть смотрит. Я на все пойду теперь, на любое унижение, только бы не оставить тебя одного.
— Нет, человек должен иметь право на одиночество. А вы все хотели тогда, после начала моей болезни, это право у меня отнять. И кому от этого стало лучше? Моим друзьям? Да по утрам мне с ними и поговорить не о чем было, у меня в это время от умных разговоров только голова болит. А вечером мне разговаривать с ними тоже несподручно — сама знаешь, на какую гору каждый день приходится карабкаться. Каждый день снова и снова. И все равно часам к пяти-шести вечера я успеваю восстановить лишь часть своей личности. Только часть! Сегодня, например, я почти ничего не знаю про наши с тобой отношения — некогда было читать записи, не относящиеся прямо к работе. Не-ког-да! Знаю, что ты стала моей любовницей давио, еще в институтские годы, потом я женился на Наде, а ты от обиды стала женой друга-соперника Родичева. И то, что мы позднее вновь стали встречаться, тоже знаю. Но это знание вычитано из Книги. Сердцем я ничего не помню — ни одной нашей встречи, ни одной ночи…
— Замолчи… — умоляюще прошептала Алла, закрыв лицо ладонями.
Андрей опомнился. Его била нервная дрожь, но он решил довести дело до конца. Так ему рекомендовала Книга. Сегодня — и до конца. Хватит мучить беспочвенными надеждами единственную женщину, которая еще любит его.
За столом было почти пусто — народ подался в соседний общий зал, где разухабисто гремела музыка. Только там, на дальнем конце стола, одиноко сидел Родичев и вяло ковырял ложкой кусок торта. На них он уже не смотрел.
— Мне надо идти, — как можно мягче сказал Андрей, гладя Аллу по плечам и чувствуя, как в нем все бурлит от жалости к ним обоим. — И мой тебе совет — возвращайся к Родичеву, ведь он любит тебя больше жизни. А со мной… поверь, это безнадежно. Сам я, конечно, этого не помню, но Книга рассказала, как ты однажды утром приехала ко мне домой и попыталась обосноваться, пока я… Ну, сама понимаешь. Сколько ты тогда выдержала — неделю?
— Почти две, — тихо сказала Алла.
— И как сбежала от меня, тоже помнишь?.. Нет, в чем-то я все же счастливей вас всех — я помню каждый день только то, что решил помнить накануне. Иначе, наверное, я не смог бы так хладнокровно сегодня всадить в тебя нож, как хирург, удаляющий лишний нарост… И вот еще что — не надо меня жалеть! Я живу полнокровной жизнью, я не калека и не инвалид — я просто ДРУГОЙ. Как, скажем, буддийский монах, проживший всю жизнь в горах Тибета. Я — другой, чем вы. Другой!..
Алла все еще не отнимала рук от лица, но уже не плакала — просто сидела, одинокая и заледеневшая. Сердце Андрея разрывалось от боли, но он ничего не позволил себе, только чуть прикоснулся к ее волосам сухими губами. Когда он проходил мимо Родичева, тот даже не повернул головы.
* * *В автобусе Андрей впервые почувствовал признаки приближающегося сна. Он сидел на переднем сиденье в полупустом салоне, поглаживая «дипломат», чтобы хоть как-то занять дрожащие руки, и смотрел в окно. Ранняя октябрьская ночь уже спустилась на мелькающие мимо колхозные поля. Где-то далеко, над неровной полосой леса, в туманной дымке золотился узкий серп луны. Да, день подходил к концу. Еще один день…
Он невольно зевнул, и вдруг ощутил страх. Его коварный недруг сон, оказывается, уже на пороге. Но как же так, еще только половина одиннадцатого, детское время, надо так много обдумать и занести в Книгу все новое, что он сегодня узнал!
Но глаза его слипались под уютное убаюкивающее покачивание машины, так что ему пришлось достать из «дипломата» текст доклада и пробежаться по нему глазами, вспоминая остроумные замечания Минелли. Где же нашел ошибку знаменитый математик? Ага, вот здесь, после этого функционала…
Андрей увлекся и попробовал на обороте страниц развить идею Минелли. Черт побери, получается любопытно…
Очнулся он только тогда, когда автобус, взвизгнув тормозами, остановился как вкопанный. Конечная остановка, приехали. Э-эх, не успел, надо было «растянуть время», можно было довести выкладки до конца… Впрочем, можно ли «растягивать время» на людях? Нет, вроде бы Книга это не рекомендовала…
Шагая по темным, плохо освещенным улицам поселка, Андрей думал об Алле. Кажется, сегодня ему удалось наконец все разорвать. Так резко отхлестал ее словами… нет, этого ни одна женщина не выдержит. Да еще их разговор будут долго обсуждать у нее за спиной в институте — это ведь только казалось, что их никто не слушал. Слушали! А завтра постановят и осудят в тесной рабочей обстановке… Бедная, бедная Алла… Если бы она только знала, что он ей солгал… Ведь многое из их встреч он помнил и без Книги — и их безумные ночи, и ее глаза, полные счастья…
Помнил — и проклинал эти воспоминания! Как бы они ни были ему приятны, они не заменят ему те, другие, начисто выпавшие из его памяти. Жена, сын… Надя, Олежка…
Он долго стоял, привалившись к косяку входной двери и задыхаясь от невесть откуда хлынувших слез. Затем он быстро вошел в подъезд и долго поднимался вверх по лестнице, останавливаясь на каждом пролете. Силы, казалось, совсем оставили его, голова кружилась, тошнило…
Дома, выпив несколько чашек крепкого кофе, он немного успокоился и заставил себя, несмотря на легкое головокружение, сесть за стол. Нужно было на двух-трех листах изложить все накопленное за прошедший день — и обсуждение доклада, и новости, услышанные в кулуарах, и разговор с Аллой… Только бы успеть…
Он успел — даже не пришлось в очередной раз растягивать время. Да и неизвестно, смог бы он это сделать сейчас, в половине двенадцатого, — голова с каждой минутой становилась все тяжелее и непослушнее, мысли начинали путаться. Последние фразы получились у него корявыми, безграмотными, но он успел. Успел!
Вклеив три плотно исписанные страницы в Книгу, Андрей оставил ее на столе секретера закрытой — с полуобнаженной женщиной-приманкой на обложке. Сейчас начнется, сейчас…
Но сон неожиданно отступил, и голова на минуту вновь стала легкой и ясной. Андрей увидел себя полураздетого, стоящего у распахнутого дивана с несвежим, давно не менявшимся бельем…
Что-то он еще должен сделать, что-то очень важное…
Должен?..
Медленно ступая по холодному линолеуму босыми ногами, Андрей подошел к темному участку стены, туда, чуть правее секретера, и на ощупь нашел на ней тонкий провод с выключателем.
Вспыхнул неяркий свет.
На большой черно-белой фотографии были все трое — Надя, счастливая, хохочущая, с Олежкой на руках, и он, Андрей, обнимавший сзади их обоих. Такая радостная семейная куча мала…
Надя, Олежка… Надя, Олежка… Надя, Олеж… Машина? Зачем на фотографии машина?!
Он закрыл глаза и тут же явственно услышал визг тормозов.
Из-за поворота вынырнул грузовик, слепя его фарами. Куда ты прешь, дурак! Руль вправо! Быстрее! Нет, не успеть! Не успеть!!
Резкий звон будильника вырвал его из небытия, темного, болезненного, насыщенного призрачными, набегающими друг на друга, словно волны, кошмарами. Он захлопал, не открывая глаз, ладонью по столу, стоящему рядом с диваном, но будильник был далеко, на серванте, и, чтобы придушить его, нужно было подняться и пройти несколько шагов по холодному полу. Одна эта мысль привела его в ужас, и он с головой закрылся толстым ватным одеялом, свернувшись в клубок, — дак в детстве он спасался от многих неприятностей. Еще минутку, сказал он сам себе, пряча голову под подушку, еще хотя бы минутку…
Через двадцать минут он уже стоял, поеживаясь, на невысоком каменном крыльце и мрачно осматривал свой участок. За ночь почти все клены сбросили свою листву, и теперь толстым, чуть посеребренным первым инеем, слоем она застилала все улицы. К буро-желтому месиву кое-где примешивались и какие-то зеленые кучки… батюшки мои, да это старик тополь почти на треть опал! Ты что, родимый, очумел — всегда же до холодов терпел! И кусты придорожные дождь все оголил… Да что ж теперь-то переживать!
