Мариэтта Шагинян - Путешествие по Советской Армении
«Тчены (то есть китайцы), — пишет Хоренский, — миролюбивее всех народов, живущих на лице земли… Дивна и страна их обилием всех плодов. Она украшена всеми растениями; богата шафраном, шелком, павлинами; в ней множество диких коз… говорят, что фазан, лебедь и тому подобное, составляющее у нас изысканную пищу, и то для немногих, там — пища общая. У вельмож счета нет драгоценным камням и жемчугу. Одежда, считаемая у нас роскошною и не многим доступною, у них во всеобщем употреблении. Это — о земле Тченов»[59].
Сказки армянские с древнейших времен тоже повествуют и о Китае («Чинмачина») и о Египте («Мсыр»).
Между правителями восточных стран почти непрерывно велись войны. В самой Армении распри и борьба за власть разрывали древние нахарарские роды; но глубокие классовые связи, вызванные общностью нищеты, задавленности и беспросветного труда, соединяли армянских ремесленников и армянское крестьянство с тружениками соседних стран — Грузии и Азербайджана.
Армянское крестьянство, начиная с VII века, почти непрерывно восстает против своих эксплуататоров. И вот что удивительно и заслуживает стать предметом специального изучения советских историков: в Иране восстал Маздак, создатель своеобразнейшего учения «общности имущества»; его учение воскресил и обновил в IX веке знаменитый революционный вождь азербайджанского крестьянства Бабек. Как и Маздак, последователи Бабека внешне связывали свои революционные лозунги с особым, религиозным сектантством, корни которого уходят в глубь зороастризма. В то же время в Армении крестьянство восстало, выдвинув в VII веке в учении христианской секты «павликиан» (названной так по имени вождя движения Павла-Погоса) идеи, очень близкие к маздакизму: отрицание частной собственности, общность имущества, общинные порядки, отрицание церковных обрядов и т. д., хотя сами павликиане эти идеи относили к раннему христианству, а церковь считала их одним из проявлений еретического христианского сектантства. Ясно, что и здесь и там эти восстания разоряемого податями и измученного крестьянства по существу направлены были против одних и тех же сил — помещичьей знати и духовенства, и, разливаясь, они захватывали и соседние народы.
Движение павликиан[60] длилось в Армении с перерывами около трех веков, а на смену ему в X веке вспыхнуло новое восстание так называемых «тондракийцев»[61] (по имени деревни Тондрак, где оно оформилось), выставившее примерно такую же программу, что и павликиане в Армении и хурремиты[62] в Азербайджане, и направленное против того же класса угнетателей. Невыносимо тяжкое положение крестьян, вымиравших от голода целыми областями, было характерным явлением тех веков и для Китая. В этой связи нельзя не упомянуть об одном факте.
В XI веке, почти тотчас за крестьянскими войнами в Закавказье и Малой Азии, в Китае происходил интереснейший социальный эксперимент. Замечательный государственный деятель, родившийся в 1027 году, Вань Ань-ши в течение пятнадцати лет пытался осуществить одну за другой ряд социальных реформ[63]. Были голод и мор, несколько лет неурожая, население обнищало, вымирали целые деревни, и китайский император разрешил Вань Ань-ши действовать. Вань Ань-ши обложил огромным налогом богатых, для «равенства между бедными и богатыми»; покрыл северные урожайные провинции «государственными складами», куда ссыпалось все зерно, а потом распределял его равными долями по южным голодающим провинциям; ввел кредитование беднейших крестьян в виде займов «под зеленые побеги»; раздавал семена для посева, создав для этого специальный фонд; наконец начал в Китае ряд колоссальных общественных работ (строительство дорог, мостов и т. д.), втянувших огромное число безработных. Он посягнул даже на четыре священные классические книги Китая, создав к ним свой собственный комментарий. В. И. Ленин писал о Вань Ань-ши, ссылаясь на определение Плеханова, что он «китайский преобразователь XI века, неудачно введший национализацию земли»[64]. К сожалению, историки ни разу еще не пытались разработать вопрос о возможном взаимодействии этого опыта с Ближним Востоком и Закавказьем, об отражении его в азиатском фольклоре, о некоторой идейной общности и даже сходстве судьбы этого эксперимента с идеями и судьбами крестьянских восстаний в Азербайджане и Армении, а между тем сейчас каждый факт исторического взаимодействия между нами и великим китайским народом, пошедшим по пути коммунизма, особенно интересен и дорог. Сходство проявляется и в том, как относятся армянские, азербайджанские, китайские, персидские и арабские ранние источники к этим событиям. При всей разнице религий и культур историки, писавшие о них, принадлежали одинаково к классу собственников, правящему классу, официальному духовенству или зависели от них. В Армении — это князья, католикосы и другие духовные лица; в Азербайджане, Персии и Аравии — слуги халифата, министры в лице, например, Низамульмулька; в Китае — ненавидящие все революционное консервативные историки. И все эти писатели, все без исключения, пишут о восставших с глубокой яростью, с отвращением, пытаясь очернить их учение, клевеща на их цели.
Крестьянские восстания в оболочке религиозного сектантства, но вызванные невыносимым экономическим гнетом и защищавшие реальные интересы тружеников, характерны и для европейских государств, но там они вспыхивали главным образом в XVI веке. Вот что говорит об этом Ф. Энгельс:
«Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания».
И немного выше:
«Во время так называемых религиозных войн XVI столетия вопрос шел прежде всего о весьма положительных материальных классовых интересах, в основе этих войн также лежала борьба классов… Если эта классовая борьба носила тогда религиозный отпечаток, если интересы, потребности и требования отдельных классов скрывались под религиозной оболочкой», то происходило это потому, что в средние века все науки превратились в отрасли официального богословия, и поэтому «…революционные, социальные и политические учения должны были представлять из себя одновременно и богословские ереси»[65].
Восток опередил в этом отношении Европу на несколько столетий. Но только ли опередил? Корни исторических процессов уходят обычно в бездонную глубь времен. Чтобы не брать на себя ответственности за смелую мысль, процитируем академика Манандяна:
«Армянские секты павликиан и тондракийцев, подвергавшиеся в Армении жестоким преследованиям, периодически выселялись в Болгарию и другие страны, где они, если не бросили семя, уродившееся в богомильство и далее в альбигойство, то вызвали новое брожение и потоками своей крови оплодотворили почву для более счастливых европейских реформационных движений»[66].
Это не значит, разумеется, что они стали каким-то решающим фактором в зарождении «крестьянского социализма» в Европе, вызванного общими социально-экономическими условиями своего времени.
Ту же параллель можно провести и в устройстве цехового института. В наших среднеазиатских республиках цехи были уже очень давно, имели свои узаконенные правила и обычаи, свои празднества и театрализованные шествия. В Грузии своеобразный цеховой институт представляли собой амкарства — профессиональные ассоциации ремесленников, сохранившиеся до начала XX века. Корни цехов уходят глубоко в прошлое. Организацию цехов, ритуал их, связанный с излюбленным числом «четыре», с особым уважением к кожевенному делу как ведущему, со статутом мастеров, подмастерьев и учеников, можно проследить на Востоке до X века, а в Китае и еще того ранее. Разумеется, у нас нет данных, чтобы ставить знак равенства между среднеазиатскими ремесленными братствами, закавказскими амкарствами и древними цехами на Востоке, но организация их не могла не возникнуть под воздействием более древней культуры. Одно несомненно: как крестьянские войны, так и цехи были в Армении и в ряде других стран Закавказья, Средней Азии и Ближнего Востока намного раньше, чем в Европе, хотя, если быть точными, может быть, следовало бы не называть их цехами, а говорить о профессиональной организации ремесленников.
Интересно отметить, как именно армянские трудовые классы, крестьяне и ремесленники, никогда не замыкавшиеся в какой-либо национальной ограниченности, широко отзывавшиеся на революционные брожения соседних народов, — именно они-то и оказались наиболее стойкими носителями идеи национального единства, обнаружили удивительную верность родной земле и родной культуре. А в то же время армянским переселенцам, как и армянскому крестьянству, остававшемуся на родине, присуще было постоянное историческое тяготение к великому русскому народу, характерное и для закавказских соседей Армении — Грузии и Азербайджана.
