Лев Айзерман - Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе?
Словарь под редакцией Д. Н. Ушакова (М., 1940):
...«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение и чужому горю, переживание, сострадание».
Словарь С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (М., 1992):
...«Сочувствие – отзывчивое, участливое отношение к переживаниям, несчастиям других».
Обратите внимание: здесь на первом месте сочувствие горю, несчастью. А раз так, то сочувствовать, скажем, таким стихотворениям, как «Я помню чудное мгновенье…», «Пророк», «Осень», выходит, невозможно. И совершенно другое у Даля:
...«Взаимная дружба, приязнь, любовь, расположение, влечение, сострадание, симпатия; одинаковые чувства с кем-либо, незримая, духовная, нравственная связь, которая связывает невольным чувством; сочувствие кому, чему, чувствовать согласно, сообща, заодно; понимать, мыслить одинаково; склоняться к кому-либо по чувству приязни, любви; сострадать».
Урок литературы и призван научить чувствовать согласно, сообща, заодно с героем произведения, даже если он чужд, а главное, с писателем, даже если мы с ним не согласны. Я говорю ученикам: вы можете не любить и не понимать, скажем, Маяковского, но вы сначала должны понять его и даже попытаться почувствовать то, что он чувствовал. Это важно для понимания литературы, искусства. Но не только. Это важно в отношениях между людьми и даже между народами, когда взаимное непонимание другого может привести к трагическим последствиям.
В этом сочувствии, сопереживании, соразмышлении и заключается сердцевина уроков литературы. У нас, увы, увы, когда говорят о результативности преподавания литературы (а ведь собираются и зарплату учителя определять в зависимости от этой результативности), как правило, все сводят к знаниям. А главное здесь в духовном опыте, читательском опыте, опыте мысли и сердца.
Недавно по телевизору передавали фильм по роману Гюго «Отверженные». Моя дочь сказала, что она роман читала, но вот сейчас помнит очень смутно. Я дал ей том, в котором кратко изложено содержание романа. Но роман для нее не потерян. Да, она сейчас его не помнит. Но ведь когда она его читала, она прожила жизнь его героев, и опыт этой жизни вошел в ее личный жизненный опыт. И переживания при чтении романа обогатили ее эмоционально. А разве я помню все виденные фильмы, спектакли, прочитанные книги? Главное, как они вошли в мой жизненный опыт и какой след оставили, даже если я при этом многое забыл. Судить о преподавании литературы только по тому, что ученик запомнил, выучил, принципиально неверно. В преподавании литературы сам процесс чтения, размышления на уроке куда важнее тех итогов и выводов, на которые нацелены экзамены. Мы же знаем, как неплохо можно сдать экзамен, даже не прочитав ту книгу, о которой говорит или пишет экзаменующийся.
К сожалению, то понимание воздействия литературы на человека, о котором говорили педагог Рыбникова и поэт Коржавин, не стало в нашей школе всеобщим, господствующим, определяющим. Только не надо думать, что все это результат советского или постсоветского влияния и воздействия. Корни уходят глубже, в дореволюционную эпоху.
У меня есть дореволюционные учебники по литературе для гимназии. Конечно, совершенно другая, как у нас раньше говорили, идейная направленность. Конечно, совершенно бОльший объем материала по древней литературе и XVIII веку. Многое куда более обстоятельно, подробно. Но методическая структура почти та же самая.
Вот лишь один пример: роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» в «Истории русской словесности» В. В. Сиповского.
...Критицизм в самосознании русского общества. «Нигилизм» как крайнее выражение его. Базаров. Отрицание «принципов» и материализм. Демократизм. Противоречия в его мировоззрении. Отношение его к действительности. Деятельность Базарова. Перелом базаровского миросозерцания. Взгляды Тургенева на Базарова. Положительные и отрицательные черты его. Трагизм его жизни. Смысл романа (Страхов). Отношение современников к роману. «Нигилизм» и «революционерство» Базарова (Овсянико-Куликовский).
Вообще не следует забывать, что с тридцатых годов советская школа, пронизанная совершенно иной идеологией, все же строилась на фундаменте и по лекалам дореволюционной гимназии. Коснулось это и преподавания литературы в старших классах, система которого строилась как некий школьный вариант историко-литературного курса.
Система эта работой лучших методистов, опытом многих учителей была обогащена и развита и сыграла исключительную роль в приобщении миллионов к русской классике. К опыту преподавания в советской школе нужно отнестись критически, но вместе с тем непредвзято.
В 97 номере «Нового литературного обозрения» я прочитал статью Е. Р. Пономарева «Учебник патриотизма (Литература в советской школе в 1940—1960-е годы)». Интерес к этой теме у меня особый: я кончил школу в 1948 году, а в 1952 вернулся в нее уже как учитель.
В статье исследовано, как идеологические установки определяли содержание и даже стиль учебников литературы в старших классах этих лет.
...«Нагнетание патриотизма выстраивает и стилистику учебника: сопряжение риторических конструкций, сначала прямо воспроизводящих установки идеологического литературоведения, а затем тиражирующих эти пассажи при помощи бесконечных повторов, основанных на перифразе».
А в конечном счете все эти категории и конструкции выветривали содержательные характеристики, превращая все в муляж.
Все это так. «Тут не убавить, не прибавить. Так это было на земле». Но вместе с тем вот о чем хотелось бы сказать.
Напомнить о том, как пробивался на свет любой учебник, а тем более учебник по идеологическим предметам в то время. Я не писал учебников, и книги мои выходили в относительно вегетарианское время. Но в 1974 году в «Просвещении» по чьему-то навету обсуждался вопрос об уничтожении уже отпечатанного тиража (а это 200 тысяч экземпляров) моей книги «Уроки литературы сегодня», только потому, что в ней ни разу не употреблялся термин «партийность литературы». Хотя в книге была большая глава «Компас ленинской мысли» об отношении Ленина к культурному наследству. Пронесло.
В другой раз в другом издательстве главный редактор его отказался подписать в печать уже подготовленную мою книгу «Уроки нравственного прозрения». У меня там все уроки по современной литературе давались в диалоге с классикой. Скажем, тема совести в русской классике в романе «Преступление и наказание» в частности, и эта же тема в «Сотникове» Василя Быкова и повести Валентина Распутина «Живи и помни». Человек перед испытанием повседневностью у Чехова и «Обмен» Юрия Трифонова. «Так что же получается, – передал он мне через моего редактора, – значит, не нужна была Октябрьская революция. Какие проблемы были до нее, такие и остались. И выходит, что совесть у русских писателей такая же, как и у советских». Он мне назначил встречу. Судя по всему, готовился к ней тщательно. На столе лежало множество книг по этике. Марксистко-ленинской, естественно. Всюду закладки на тех местах, где сказано о коренном отличии нашей этики от всякого там абстрактного гуманизма. Но и я готовился, прекрасно зная, что переубедить его я не смогу и что самолюбие не позволит ему отступить. Я предложил включить в книгу две цитаты из Леонида Ильича Брежнева. Одну из записей, которую он сделал в Книге почетных посетителей музея-усадьбы Ясная Поляна, где было сказано, что произведения Льва Толстого «останутся источником мудрости для новых и новых поколений». Ведь «героев “Войны и мира” отделяет от советских людей полтора столетия. Но их сближают высокие чувства патриотизма и геройства, один и тот же дух правды и справедливости, готовность отдать жизнь за честь и независимость Родины». И другую, из выступления Генерального Секретаря в Туле: «Жизнь, описанная Львом Толстым, ушла в прошлое, но его произведения вечны, ибо вечны непреходящие движения ума и сердца, так гениально изображенные им».
Проблема была снята. А что же говорить об учебниках тех лет, о которых написано в статье.
Но вот в чем вопрос: статья, написанная на основе анализа учебников, имеет подзаголовок: «Литература в советской школе в 1940—1950-е годы». Но можно ли судить о преподавании литературы только по учебникам? Я позвонил своему однокласснику. Потом своему школьному товарищу, сегодня известному литературоведу, Юрию Манну. Он учился у другой учительницы, чем мы. Но все мы трое сошлись в своих воспоминаниях на том, что мы вообще не учились по учебнику. Кстати, если историк будущего проанализирует нынешние учебники по литературе для старших классов, то, несмотря на все их серьезные недостатки, он сделает вывод, что наше нынешнее время было временем расцвета филологического образования. Но мы-то знаем, что это не так.
Говоря о преподавании литературы в советской школе в 40-е, 50-е и последующие годы, мы должны учитывать три обстоятельства. Первое: несмотря на все деформации, всю неполноту картины литературы в школе, в целом, пусть не всегда, не везде, не для всех, она сыграла огромную роль в приобщении миллионов советских людей к русской классике. Об этом хорошо сказала Наталья Дмитриевна Солженицына: «У большевиков только и были – нефть, большая наука и классическая литература (пусть и урезанная, но все же именно на ней воспитывали детей). Мы разгромили науку и выбрасываем литературу. Самоубийство!» Не будем обсуждать вопрос о том, что у большевиков было и чего не было, что теперь осталось и чего уже нет. Но в отношении классической литературы сказано верно.
